Форум » » Слеш и полный бред * (продолжение) » Ответить
Слеш и полный бред * (продолжение)
Io: Вдруг кто не прочел анотацию: Эта тема создана согласно ст. 28, ст. 29 (п.1,п.3,п.4,п.5 Конституции Российской Федерации, а так же ст. 138 Гражданского кодекса Российской Федерации. Подробно: ст. 28 Конституции РФ гласит: каждому гарантируется свобода совести, свобода вероисповедания, включая право исповедовать собственную религию [….] иметь и распространять религиозные и иные убеждения и действовать в соответствии с ними. ст. 29 Конституции РФ п. 1 гласит: каждому гарантируется свобода мысли и свобода слова. п. 3. Никто не может быть принужден к выражению своих мыслей и убеждений или отказу от них. п. 4 каждый имеет право свободно искать, получать, передавать, производить информацию любым законным способом. п. 5 гарантируется свобода СМИ. Цензура запрещается. ст. 138 ГК РФ гласит: в случаях и в порядке, утсановленных настоящим кодексом и другими законами, признается исключительное право (интеллектуальная собственность) гражданина или юр.лица на результаты интеллектуальной деятельности […]. Использование результатов интеллектуальной деятельности [….] может осуществляться третьими лицами только с согласия правообладателя. Здесь вы прочтете фанфики и прочий бред, который родился в мозгу правообладателей, не имеет никакого отношения к действительности и представляет собой развлекалово. Он снова приехал домой поздно. Не так, чтобы очень… не так, чтобы Саша уже начал переживать. Рукопожатие. Быстрое объятие. Легкий поцелуй. - Пробки? - Нет. Они не привыкли обманывать друг друга. - Снова те же проблемы? – без злобы спросил ударник. - Да, - откликнулся Валера. - Что ты решил? - Как всегда, ничего. - Вы поговорили? - Нет. - Ты боишься? - Я не знаю. - Я приготовил ужин… - Спасибо, я с удовольствием поем… Саша разогревает картофель с поджаристой золотой корочкой и сочным бифштексом, наливает чай с вишневой косточкой, садится рядом… наблюдая за ним. Потом они вместе убирают со стола. - Ты жалеешь, что все так вышло? - Я не знаю… я просто немного растерян… совсем немного. Но… я решил другое. Все это больше не имеет никакого значения. - Ты думаешь? - Я знаю. Манякин гасит свет, прибавив температуру на котле, берет еще один плед… в феврале-начале марта так морозно, что кажется, звенящий холод пробирает до костей. Он накидывает еще один плед. - Не холодно? - Немного… Саша обнял вокалиста. - Сейчас будет теплее… Валера улыбается, Манякин чувствует это, гладит того по волосам… холодные Валеркины ступни между его ногами… он смеется. Кипелов кутается в его объятия и два пледа, наброшенные сверху… - Тебя согреть? – на ушко шепчет Маня, чуть касаясь губами. Мурашки разбегаются по всему телу вокалиста. Валера обнимает его… - Согрей… В его голосе интрига, обещание сладкой истомы… а может быть… Саша высвобождает его из плена одежды. Лерка притворно капризничает. Руки Манякина ласкают его. Лера чувствует, как жар исходит от его ладоней. Прогибаясь навстречу. Позволяя Сашиным пальцам ласкать, распаляя страсть. Настоящее не уйдет никуда.
Ответов - 18
Io: Я снова испугался. Я не сделал последнего, такого нужного шага, которого он так ждал. С другой стороны, я точно знал, что он готов к тому, что каждый останется при своем. Такая странная, нелепая игра. Он дает мне шанс и каждый раз мне не хватает полшага для того, чтобы, черт возьми, все было хорошо. - Да тебе просто нравится страдать! – однажды в порыве какой-то ссоры бросил он, - тебе нравится страдать, и делать людей вокруг тебя несчастными! Может быть, где-то он был прав, но я по обыкновению протестовал. Что я еще мог сделать? - Ты хотя бы что-нибудь чувствуешь, кроме боли и отчаянья? На это я не знал что ответить, мне казалось, что я знал, что в моем размеренном быту было все, что нужно, было все так, как нужно. Порою у меня случались перепады настроения, во время которых я бывал невыносимым, но я бы не мог сказать, что я только и делал, что страдал. Наверное, было бы у меня побольше решительности… Но что гадать о несбыточном? Мне казалось, что вот если он возьмет меня за руку и посмотрит так тепло и без предрассудков, то все обязательно изменится. Но слишком много всего было между нами, и я чувствовал, что внутренне он напряжен, что ему дорогого стоит не сорваться. Он очень старался не задеть меня, но в итоге непременно срывался на ехидство, прикрывая колкостями свою израненную душу. И я не мог доверять ему, так как прежде, а он не хотел брать меня за руку… Дни тянулись мутным потоком однообразных повторений. Ночи, сменяющие их, приносили мне все больше тоски. Я хандрил, и работал вполсилы, а злые языки шептались, что «на отъебись». Я безумно скучал, и в то же время понимал, что надо, черт подери, надо жить дальше, и нельзя подводить тех, кто верит в меня. Опять ночь, и опять тишина, сковывающая своим ледяным дыханием. Иногда, если смотреть сквозь прихваченное морозцем стекло на уличные фонари, можно увидеть, как в их неровном свете танцуют валькирии. Я не помню, что именно заставило меня подняться с постели, однако, уснуть я больше не смог. Тишина выдавила меня из спальни, заставляя наполнить окружающее пространство хотя бы какими-то звуками. Вот засвистел чайник, с негромким шипением горела газовая конфорка, щелчок зажигалки и сигарета неспешно томиться в моих пальцах. Мне просто нужно что-то делать, чтобы слышать окружающий мир. В такие моменты, мне кажется, что я схожу с ума. А еще, кажется, что я слишком слаб для этого мира. Что только рядом с ним я мог что-то мочь. Усмехнувшись своим невеселым мыслям, я включил телевизор. Стало легче. Кофе был готов. Можно было существовать дальше. Я взглянул в окно, и увидел тот самый танец валькирий. Начиналась весна. Несмотря на снежный палантин за окном, несмотря на хмарь и заморозки ночью, уже не спрятаться, не убежать, не обмануть себя… но больше не будет шансов. Больше вообще ничего не будет. Я откидываюсь на стуле, докуривая сигарету, и допивая кофе, телевизор бубнит что-то, кажется, что умер очередной актер, снимающийся в телесериалах. Мне каждый раз страшно, и кажется, что тучи сгущаются. Уходят наши ровесники, и те, кто гораздо моложе нас. Если бы я был волком я бы, наверное, выл на луну. Но я – это всего лишь я, мне почудилось будто бы форточка распахнулась, и меня с ног до головы обдало морозным воздухом. Я знал, что это было не так, я был уверен, что это всего лишь мое разыгравшееся воображение, однако оставаться спокойным я больше не мог. Я долго искал компромисса с самим собой, я уговаривал себя не ходить из угла в угол, потом не обуваться, и уж конечно, сущие безумие – идти пару кварталов до его дома, надеясь на то, что он так же не спит… что может быть… Я помню код от подъезда, я знаю, что он живет не один… и я боюсь, что после нашей последней ссоры у меня нет ни то, чтобы шанса… у меня нет права приходить в этот дом. Поэтому я доехав до нужного этажа остановился перед закрытой дверью. Мне захотелось набрать его номер… но тут же я раздумал… и понял, что оказался здесь поддавшись какому-то спонтанному порыву… Прижавшись спиной к стене я стою неподвижно некоторое время, временами поглядывая на дисплей сотового телефона, порываясь набрать смс для него. И, конечно, проигрываю эту нелепую борьбу с самим собой. Пишу: «доброй ночи»… и отправляю… и вздрагиваю в следующий момент, когда слышу где-то совсем-совсем недалеко два слабых сигнала. Ответ приходит почти сразу. Одно слово: «спасибо». Точно завороженный я поворачиваюсь к лифту, чтобы нажать на кнопку вызова, а подняв глаза вижу Сергея. Он удивлен, но старается скрыть свои чувства. А я не могу ничего сказать, стою, как болван, и кажется, что лифт давно пришел, и закрылся. - Что ты здесь делаешь? – неуверенно спрашивает он, делая небольшой шаг мне на встречу. - Мне не спалось, - опуская глаза, говорю я. - Кипелов, ты не умеешь врать…. – он пытается быть циничным даже теперь, однако у него получается неважно… я слишком внезапно оказался здесь… поэтому я делаю шаг вперед и прижимаю Сергея к себе. - Я боюсь потерять тебя… - на автопилоте выдаю я… как тяжело даются эти простые слова… я жду сарказма, каких-то неуместных шуток и его фирменной ухмылки, а в ответ получаю: - Я думал о том же, подожди, я надену куртку, пойдем, пройдемся…
Мавря: ..ай дид ит!!.. Разбираюсь с завалами - вот один из них :))) Сволочь_ТМ, очень хочу посвятить сие тебе - это, конечно, немного не то, что я обещал сто-лет-назад, но почти в том же ключе и почти с теми же персонажами :)) Enjoy! Дневник Олега Ховрина. Альтернативная версия. Часть первая. Дорога. Утро. 10:31. Проснулся от трезвона будильника. Хотел выключить и завалиться спать дальше – ну а как иначе после бурной-то ночи с Молчановым? – но вовремя вспомнил, что через два часа поезд и басюг всея Руси оторвёт мне уши, если не явлюсь. Матюгнулся и пошёл собирать вещи. Очень хотелось выдуть оставшийся со вчера вискарь, но сдержался. Нашёл под диваном любимые американские трусы, напялил анти-подфарниковые тёмные очки, поцеловал попрощался с дрыхнущим Славкой и уехал. После литра минералки, выхлестанной в машине, почувствовал себя почти человеком. Ай да я. День. 12:10. Уши отрывать некому – Грановский вероломно опаздывает. Нашёл грустного не выспавшегося Лео - говорит, что Лекс отошёл «за горячим». Тихо радуюсь – ура, есть ещё среди нас чуткие люди! Минералка это хорошо, конечно, но.. «Горячим» оказались пирожки. Как жестока судьба. Стоим, мёрзнем в окружении сумок. Лео уминает принесённую снедь, Лекс хмуро курит рядом с Крустером. До отправления – чуть меньше получаса, и – наконец-то! – сзади раздаётся дружный топот. Картина Репина «Дождались». Алик пришёл. Со Смирновым, конечно, а вы как думали.. Оба сияющие, как медные тазы – вот-вот ослепнем. Хорошо я в очках. Алик пытается казаться по-деловому хмурым, а Андрюха тараторит без умолку. И постоянно поправляет сползающий с шеи шарф. А про засос на скуле он забыл, ага. Несмышлёныш мелкий Конспиратор хренов. Вечер. 17:26. Едем, традиционно набившись в одно купе. Крустер смылся на верхнюю полку с честно отвоёванной бутылкой – сказал, его не кантовать, он устал и вообще. Ладно, пускай, нам не жалко. Тем более что Лео вытащил из закромов родины бутыль горилки и закусь – живём, господа! Андрюха, buddy мой ненаглядный неизменный, так мило заметно раскраснелся после пары стопок, что мне не на шутку захотелось повалить отправить его спать. Чтобы не искушаться буянил. Вместо этого чокаюсь с Лексом и ревниво кошусь на довольного Граныча, пьющего со Смирновым на брудершафт. Не поцеловались. Фух. Ночь. 00:18. Лекс качественно вырубился на соседней с Крустером полке – минус один, веселье продолжается. Лео с характерными пьяненькими интонациями пытается втолковать мне смысл бытия. Не то что бы у него очень получается.. Андрюха бросил рассматривать фееричную бутылочно-пакетную свалку на столике, кашлянул, выбрался из-под лапы задремавшего Алика и сказал, что пойдёт подышит. И вышел в коридор, стрельнув напоследок глазищами. Попал в меня. Очнувшийся минутой позже Граныч оглядел купе, пожевал губами, поднялся и небрежно сказал, что пойдёт покурить. Только пятки в коридоре сверкнули. - А это.. разве Алик курит?.. – о, Лео очухался. И вот как мне теперь? - Ага, - говорю с невозмутимой рожей. – Раза два в день. По осоловевшим глазам Лео видно, что не понял нихрена. Ну оно и к лучшему. Многозначительно молчу и залпом допиваю оставшееся в стакане пойло прежде чем снова уткнуться в блокнот. Вот они – муки любви творчества, блин.. Всё ещё ночь. 01:21. Этих двоих мы не дождались – народ повалился храпящими телами на полки и благополучно задрых. Наивные люди.. Один я, позабыт, позаброшен, лежу под одеялом в потемках, скучаю и отправляю Славке на родину сопливые смски. Спать бы надо, конечно, но мои планы отрубиться зубами к стенке нагло прерываются – дверь отъезжает в сторону и является (кто бы мог подумать) виновник моего душевного расстройства Андрюха. А я что, я сплю. И тихонько так наблюдаю, как он пытается нашарить что-то в кармане оставленной здесь куртки. Гранычевой, причём. Сам Граныч, впрочем, тоже далеко не ушёл – в смысле, стоит снаружи и нетерпеливо ждёт. Андрюха, видать, нашёл искомое, потому что радостно вскинулся, приложился непутёвой башкой о полку, шикнул от боли дай поцелую, перестанет! и рванул к Алику. Который тут же сграбастал его за задницу спину и оба, сдавленно хохоча, куда-то рванули. Ну всё. Десять минут на вдохнуть-выдохнуть и точно спать. И храп Крустера так органично вписывается в атмосферу сей дивной ночи.. Вот только бы ещё в стену пяткой перестали бы стучать – с моей стороны, а как же. И кто там так громко стонет «Сашшша..»?! Ой..ойбляяяааа.. А впрочем, я всё равно не вслушиваюсь. Не вслушиваюсь, я сказал!! Я сплю, да. Уже. Часть вторая. Концерт. День (ясен пень, какое уж тут утро после дороги!) 14:54. Кое-как прибились к гостинице – нам с постоянным моим «руммэйтом» достались чудесные апартаменты с цветастыми занавесочками. Но Андрюхе на умиление пофиг – щас надо спешно раскидать вещи, плюхнуться на кровать и засопеть в обе дырочки, чтобы на саунд-чеке носом не клевать. А после концерта всё равно к Алику сбежит спать не будет. Пользуясь случаем, втихушку сфотографировал его чудесную спящую мордаху с довольной лыбой от уха до уха. Потом в рамочку поставлю фанам покажу. Может быть. За отдельную плату. Вечер. 18:31. Сижу на буржуйском кожаном диване – вип-зона тут что надо, однако – в обнимку с верной тетрадонькой и чашкой растворимой бурды а-ля кофе. Гадость, конечно, но спросонья – самое то. Зато хозяйство моё барабанное полностью отстроено и сейчас красуется на сцене, где бегает остальной струнно-микрофонный народ. И полтора часа полной халявы, перед тем как клуб набьётся жаждущим зрелищ народом – ну это ли не счастье? Потом, правда, всё равно приходится выползти с насиженного места – прогонять весь сет-лист. Выколачиваю дурь из барабанов, попутно рассматривая пустой зал и прикрывающие его тылы коллег. Андрюха засранец, закончив прижиматься плечом к сосредоточенному Алику, прыгает на возвышение у барабанов. Прям перед носом, ага. Чуть в слюнях не утопился. И, блин, как некстати вспомнил недавно подхваченную где-то на просторах сети цитату про «лучшую задницу российского мятала». Андрюхину, то бишь. И кто бы мог подумать, что мой наш buddy так популярен? А уж в таком, кхм, интересном нестандартном плане.. Хотя, глядя вот на это-самое-лучшее-в-мятале, сейчас просматривающееся в просветах между многочисленными тарелками, не могу не согласиться с автором сей чудной фразы, дай ему бог здоровья.. И даже зачёркивать не буду. О как. Алик, кажется, думает так же. Потому что сразу после окончания чека объявляет перекур и чуть ли не под локоток тянет куда-то разулыбавшегося Андрюху. Ну да, конечно. - Не напейтесь там! – грозно кричит вслед Крустер. «Диван не сломайте!» - ёпть, ведь почти сорвалось!.. Ночь. 01:18. Я однозначно Нострадамус – Андрюха не пришёл ночевать в номер. Ну оно и понятно, адреналин после концерта ж надо кому-то куда-то девать. Зато завалился Лео, сказал, что из номера его вытурил злобный Алик, велел не возвращаться до утра, а лучше вообще до послезавтра. Во тиран. Пожалел коллегу, достал из заначки пузырь. Лео обрадовался – ну прям ребёнок при виде конфетки. Присосался к бутылке и счастлив. Сижу в сторонке, завидую – как мало человеку надо для кайфа.. Человек накирячился в стельку. И полез ко мне с задушевными разговорами и любопытством – а чё это я там постоянно пишу? Даже порывался через плечо заглянуть. Но я хитрее и трезвее – вовремя увернулся от колючей бороды, нависшей над блокнотом, сделал таинственную рожу, всучил свою долю алкоголя и пожертвовал собственную кровать – спи, друг мой, завтра на поезд. Лео благодарно вырубился, а я оккупировал андрюхино ложе и укрылся первым, что попалось под руку. Ну кто ж знал, что это будет смирновская ветровка? В стенку не стучали – и слава богу. Видать, устали сильно. Ну а мы хоть уснули спокойно. Часть третья. Эпилог. Дом, милый дом. Славка встретил на вокзале – заботливый мой вот так сюрприз. А я бы и рад кинуться ему на шею выдавить подобие улыбки, да что-то скулы свело. Ну, просто Лео в поезде, видать, протрезвел окончательно и некстати вспомнил, что вчера видел мои, так сказать, рукописи. Народ на удивление бурно заинтересовался – ну да, пишущий драммер, это конечно нонсенс.. Больше всех загорелся Алик. Так настойчиво просил показать, что я даже покраснеть умудрился. Но блокнот не достал – а ну как мне потом шею начистят.. В ответ смог промямлить только что-то среднее между «путевыми заметками» и «это личное». Коллеги, кажется, расслышали только первую часть. Ура, да. Только вот нездоровый энтузиазм народа таки заставил меня пообещать, что я мол отредактирую и чесслово им покажу. А то чего черновики светить.. - Ну решено! – обрадовался Алик. – Напиши, а мы потом на сайт выложим, фанов тоже порадуем. Да? Ёптыбля. В смысле, ой, радость-то какая. Конечно, пришлось покивать для виду – лишь бы только отстали!! И на этом бы всё и закончилось – в смысле, я бы благополучно «забыл» о данном слове, Алик и Ко в бешеном ритме московско-гастрольной жизни тоже потихоньку запамятовали бы, и вопрос был бы решён в мою пользу.. Да только вот Андрюха, buddy, сволочь синеглазая за что ж я его так люблю, с таким выносящим мозги выражением лица посмотрел на поникшего меня и так улыбнулся со словами: «Правда напишешь, Олеж? Так интересно..», что я ну просто никак не смог отказать. Вот вообще. Только закивал, как китайский болванчик. А теперь вот сижу и стучу по клавишам. Истинный долбодятел – так пропалиться! Хорошо хоть никто не видел истинных «путевых заметок» и все самые интересные куски можно оставить тут, себе. Для памяти, так сказать. А для фанов – ржачные и почти невинные моменты с привкусом бухла, сигарет и концертных отжигов. Пусть радуются. Я ж не жадный. THE END.
Io: Cкрадено отсюда http://www.slashfiction.ru/story.php?story=1020 на работе НЕ ЧИТАТЬ Резюме: Автор(ы): Angelo & Rael Фэндом: RPS: Музыка Рейтинг: PG-13 Комментарии: Персонажи: Беркут/Кипелов, Кипелов/Маврин Комментарии: Людям без чувства юмора вход строго воспрещен. Время действия – запись альбома "Крещение огнем". * * * – Посмотри-ка, брат Петрович, как идут соколу нашему штаны кожаные. А как обтягивают! – Да сам уж полчаса как любуюсь, брат Лексеич! Удовольствие получаю эстетическое, пока он тут с микрофоном пред нами прыгает. Только боюсь, не лопнули бы. Может, всё-таки размером побольше ему штаны прикупить? – Если он в них садиться не надумает, не лопнут. А ежели размером побольше брать, так, мы всю эстетику с тобой в момент испортим. А сейчас он, погляди, как хорош! – Хорош-то он хорош, и штаны ему к лицу, – рассуждал Владимир Петрович, за движениями нелепыми Артура Вячеславовича да со стойкой микрофонной манипуляциями наблюдая пристально, – да только лицо то, прямо скажем, интеллектом не изуродовано. Особо когда надевает он бейсболку или тот другой головной убор, аки меньшинств сексуальных представитель пассивный. – Так что ж ты хочешь! Столько лет прыгать, аки дурень, да крылами махать и быть при этом Эйнштейном? Но насчёт уборов головных прав ты, брат Петрович. И ещё никак не понять мне, какого ж хрена он вечно на запястья свои вешает столько барахла всякого. У него там полезного – часы лишь, а остальное... – Вот и мне назначение барахла сего непонятно. То ли дело ты, брат Лексеич. Сама лаконичность. Кстати, сколько там у нас нынче времени? И поглядел на часы на ремешке кожаном – единственное запястий своих украшение – Виталий Алексеевич и молвил: – Уж вечер наступил, а проку нет и нет... Эх, хорош, наш сокол, удал да голосист, да только, согласись, брат Петрович, хреново поёт он баллады душещипательные. Нет в трелях его страданий должных. А ведь негоже, коли альбом наш новый без единой баллады выйдет. Пора нам с тобой меры принять, – вздохнул Виталий Алексеевич, остатками хаера своего кудрявого покачивая, и со стула поднялся. – Ох, не искренне поёшь ты, друг любезный, Артур Вячеславович... Ох, не от души... Тут, понимаешь, одного голоса твоего роскошного недостаточно. Мало все ноты брать да вытягивать. Мало про воинов доблестных да байкеров безбашенных распевать героически. Чтоб девы юные на представлениях наших как во времена прежние рыдали да кипятком испражнялись, страдания надобны. – Да как же быть-то мне, свет мой, Виталий Алексеевич, – пригорюнился Артур Вячеславович, третьим часом репетиции, аки афроамериканец на плантации, измученный. – Я ж как могу, стараюсь. Изо всех сил моих душевных. Проникся я сими песнями, как ты и просил, проникся. Вчерась всю ночь проникался.., – и непроизвольно икнулось Артуру Вячеславовичу. Задумался Виталий Алексеевич, чело нахмурил. – Да понимаешь, друг мой любезный, чтобы петь так страдательно, мотив нужон. – Так ведь мотив-то есть, – удивился Артур Вячеславович, – это же песни, не смог бы я их петь, кабы в них никакого мотива не было! – Не о том я немного говаривал... я о мотивации... хотя, и не об этом тоже, мотивируем-то мы завсегда, и композитора мотивируем, и поэта... – Кстати, да, брат Лексеич, – подняв палец указательный, заметил Владимир Петрович, -благодарю покорно, что напомнил. Надобно мне не забыть позвонить поэту нашему, да обмативировать как следует... – Да... так, о чём это я... а! Всех мотивируем. И поэта, и зрителей да и себя любимых заодно. Мотив – это нечто такое... большое, чистое... нет, не о гонораре я за вычетом налога на доходы лиц физических, и не надо мне тут комментариев, брат Петрович, хватит ржать, аки лошадь Пржевальского. Я тут, понимаешь, сокола нашего наставляю на подвиг певческий, а он... да, так вот. Скажи-ка мне, друг любезный, Артур Вячеславович, вот приключалось ли в жизни твоей что-нибудь этакое, чтобы ты света белого невзвидел, и даже смерть не казалась бы тебе избавлением? Теперь к Артуру Вячеславовичу очередь в задумчивости чело хмурить пришла. – И так, чтоб невзвидел... и так чтоб даже смерть.., – пробормотал он, а после ответствовал со всей уверенностью: – Нет. Уберегли боги. Не было на меня доселе такой напасти. Переглянулись Виталий Алексеевич с Владимиром Петровичем – об одном и том же подумали, и отозвались в один голос: – Будет! * * * И чтоб ненароком не заподозрил подвоха Артур Вячеславович, только лишь днём следующим, опосля репетиции подошёл к нему Виталий Алексеевич, рядом с собой усадил и повёл беседу доверительную: – Говорят, коллега наш бывший, Валерий Александрович, совсем стал печален. Из дому не выходит, на звонки телефонные отвечать не желает. Боюсь я за него... Ох, боюсь. Ещё чего доброго руки на себя наложит. Ты, друг любезный, Артур Вячеславович, уж будь добр, навести его. А то нас с Владимиром Петровичем он и на порог не пустит, не то что в душу... то есть, в душ... ну, в смысле, в комнату свою ванную, ежели вены себе порезать возжелает. А на тебя он не в обиде. – Да я бы с радостью, свет мой, Виталий Алексеевич, но я – человек женатый, в свиданиях романтических давно опыт потерявший. – Да что там опыт! Стандартный набор джентельменский: вино игристое из городу-Парижу да цветы. – Слышал я, что не пьёт он вина. По новому врачевательному методу от недуга своего, против возлияний чрезмерных закодирован. – Ох ты, господи... Ну, тогда просто цветы. Розы. – Розы... почтенный возраст учитывая, розы бордовые надобно. Но вот вопрос: с шипами или без оных? – Рок, друг мой любезный, это брутально. А посему выбирай с шипами. * * * Смеркалось. Валерий Александрович полулежал, прикрыв глаза, в любимом кресле, и горькие мысли омрачали заботою его чело и туманили грустью глаза, повидавшие так много на бурном тернистом пути истинного рок-музыканта, что этого хватило бы на десятки карьер таких лилипутов, как Звери или Пилот. «Смеркалось, – думал он, – а ведь есть, господа мои хорошие, какая-то безысходность в безличных предложениях...и не с кем бороться... и некого винить. Вечерело... Смеркалось... Стемнело внезапно». Тут и в самом деле внезапно, но нет, не стемнело, а раздалась мелодичная трель колокольчика, возвещавшего о визите нежданного гостя. Звонок в дверь вывел Валерия Александровича из тяжёлых дум. Вздохнув, поднялся он с кресла, чёрную майку свою поправил и открывать пошёл. На пороге, очи опустив в сторону ковра придверного, стоял Артур Вячеславович и робко сжимал в руке сочный стебель розы... Он думал, всё окажется просто, аки блин с икрою. По пути сюда, с комфортом разместившись на заднем сидении басурманской повозки, он пламенную речь заготовил, но лишь очутился он пред дверями заветными, решительность улетучилась быстрее аромата воды от лучших туалетов города-Парижа. Печально-завораживающе взирали на гостя небесно-голубые очи. – Я здесь... я пришёл к тебе... пришёл, вопреки судьбе.., – запинаясь, повёл свою речь Артур Вячеславович. «Так и начни, друг любезный, – наставлял его вчера ввечеру Виталий Алексеевич. – Звер – это брутально. Пушкина – молодца! А ты, брат Петрович, не отвлекайся, да инструмент свой настраивай и не фыркай аки конь. Ежели она к музыкам некоторым твоего сочинительства слов подходящих в который раз уже не находит, то лишь потому, что музыки твои – лишь экскременты сплошные». Артур Вячеславович же внимал, хоть мнение и свое имел по поводу героических поэм, торжественных од да мадригалов любовных, поэтом великорусским Пушкиной писанных. Заумными считал он тексты сии. А мнение то было выстрадано бессонными ночами, коими заучивал он поспешно перед концертом поэмы, эрудиции поэта поражаясь, да в Энциклопедию поглядывая. Впрочем, слухи ходили, что и сами Виталий Алексеевич с Владимиром Петровичем по молодости лет не до конца оные тексты понимали, терзаясь, к примеру, вопросом: «почему степного правителя Васаби в гробу небритым хоронят?»[1], тогда как Пушкиной Маргаритой ясно было сказано, что погребен царь был в гробу нефритовом... А также взял он на заметку у предшественника своего на сим посту шутовском поинтересоваться, как тот с текстами, смысл коих порой и профессорам университетским не до конца ясен, справлялся и какая всё же сила дьявольская занесла горячего юношу испанского, скота домашнего укротителя, в зиму расейскую под град Стольный[2]. И почему тот просил только белый платок[3], а не сразу простынь, что в сложившихся обстоятельствах было бы куда более уместно. – ...С небес льётся лунный свет... Я зверь, мне покоя нет... – предпринял попытку робкую продолжить Артур Вячеславович. – Не зверь ты, – прервал его муки голубоглазый демон и вздохнул так тяжко, будто сама смерть на пороге стояла, да не просто водицы испить зашла, а по делу своему чёрному. – Не зверь, а птица певчая, крылами небо рассекающая. А мои крыла мечом стальным отсечены. От слов этих захолонуло сердце у Артура Вячеславовича, и смешались мысли все, и лишь одно осталось – желание помочь, облегчить муку, зажечь вновь свет в глазах этих ясных, тоскою и одиночеством, бесконечным, словно гладь морская, затуманенных. А шипы острые больно впились в пальцы нежные, чуткие, струнами металлическими не изуродованные – так сильно ладонь он сжал. – Валерий Александрович, друг сердешный! Да что ж ты говоришь-то такое? – воскликнул он с тоскою и болью, все силы собрав. – Вспомни, ради чего ты нас всех в жертву принёс. Ты же теперь – свободен! – Я свободен.., – с горечью вздохнул Валерий Александрович. И будто соло гитарное в тишине послышалось – так чуден был голос его... – Да! – отозвался со всей готовностью и желанием Артур Вячеславович. – Свободен ты теперь, друг мой сердешный, аки птица в небесах, свободен. И пришёл я к тебе с миром, дабы не думал ты, что желал я свергнуть тебя с трона божьего и место твоё себе во владение безраздельное заполучить. Я ведь тоже, друг мой, обстоятельств жертва и в ходах хитрых Виталия Алексеевича с Владимиром Петровичем пешкою лишь являюсь. Жить бы мне и теперь в стране заморской, жить да радоваться, да не знать печали и глубинки расейской... – Да что ж это я, болван этакий! – вдруг воскликнул Валерий Александрович, хлопнув себя дланью по лбу. – Ты проходи. Гостем будешь. Жена-то моя с наследниками в имении нашем отдохнуть возжелали. Один я. * * * Самовар с шумом закипел в три минуты, а как отключился, аж свет стал ярче по всему дворцу многоквартирному. И разлил Валерий Александрович по чашкам фарфору китайского, на базаре местном у купцов из стран восточных приобретённого, чай зелёный, ароматом жасминовым приправленный. И блюда с яствами разными, заботливой супружницей на неделю припасёнными, пред гостем дорогим расставил. – Может, сбегать мне в лавку за водою огненной? – предложил Артур Вячеславович, с тоскою в чашку глядючи. – Так, нельзя мне, сокол ясный, – отозвался Валерий Александрович со вздохом тяжким. – Уж недуги разные одолели. – Ох, сочувствую я тебе, друг сердешный, – покачал головой Артур Вячеславович, а душа его тем временем издала крик победный и, ликуя, к самым облакам вознеслась. «Говорил я тебе, свет мой, Виталий Алексеевич, что завязал он нынче с пьянствами. Знал ведь, что говорил! А теперь ты мне ящик напитка пенного с земли Баварской отвалить должен». Тем временем Валерий Александрович вспомнил о цветочке аленьком, в подарок ему принесенном. Достал вазу хрусталя горного, из страны славянской происхождением, налил водички родниковой, фильтром «Росинка» очищенной, и, пока суд да дело, на подоконник и поставил, за занавесью тюлевой. И не учел деталь одну: видно было цветок этот из окна освещённого. А стоял под окном Сергей Константинович, лютни шестиструнной повелитель, и волосы его цвета пламени на ветру развевались. С утра стоял, караулил, и цветок этот увидал. И подумал: «Явка провалена». И поселилась в его душе ревность чёрная... «Да как же так! Да я же за тобой, голос ты мой богоподобный, хоть за тридевять земель бы отправился. Да я ради тебя, радость ты моя синеокая, со службой доходной расстался и годы потом простым менестрелем по земле расейской странствовал. Как только судьба меня не била. Даже в попсу махровую заносила нелёгкая». И лютня взвыла в его умелых руках как гром небесный, как водопада грохот... Чудное получилось соло, крик души израненной, крылья потерявшей. Вздрогнул Артур Вячеславович, аж чай на штаны кожаные пролил. – Это ж какая зараза так животину мучает? – возмутился он, а у самого на душе словно кошки заскребли, таким знакомым этот вой ему показался. Вспомнил он вдруг скитальца огнегривого с лютней шестиструнною, с коим судьба его на пути тернистом хэви-металлическом не единожды сводила-разводила. И почуяло сердце Артура Вячеславовича нечто недоброе. И от звуков сих, словно плоть остриём пронзающих, что по-прежнему за окном раздавались, защемило в груди у него, болью сдавило, что не только петь, но и дышать невмоготу стало. – Что с тобой, сокол ясный? – вопросил обеспокоено Валерий Александрович, на гостя своего вдруг побледневшего, словно полотно белое, «Тайдом» постиранное, глядючи. – Да захотелось мне что-то воздуха глотнуть свежего, – молвил Артур Вячеславович, из-за стола поднявшись, да штаны свои кожаные рукой вытирая. «Не сердце ли прихватило, – с тревогой подумал Валерий Александрович, – года-то наши...не те уже, ой, не те». Потянулся он было естественным движением душевным – коснуться друга, да смутился и руку отдернул. Распахнул перед гостем дверь балконную и остановился. А Артур Вячеславович и думать не думал про недуги. Скоренько на балкон вышел, да на перила и облокотился, якобы невзначай, а сам тем временем орлиным взором двор окинул, площадку детскую, деревца чахлые, да мусорку внушительную – не видать ли где наглого менестреля шестиструнного? И словно бы что-то рыжее у подъезда мелькнуло и за дверью железною, со скрежетом приоткрывшеюся, исчезло. «Почудилось, – решил Артур Вячеславович и воздуха свежего полную грудь набрал. – Наверно, то, и правда, кошка была. Вот уж надумал я глупостей разных». – А красота-то вокруг какая... Лепота! – Артур Вячеславович вздохнул облегчённо, над воображением своим, не на шутку разыгравшимся, посмеявшись. – Да чем же там восхищаться, сокол мой ясный? – спросил Валерий Александрович, с тоскою взирая на пейзаж опостылевший из дворцов-небоскрёбов пенобетонных. – Жить-то как хочется! – воскликнул Артур Вячеславович, заключая друга в объятия страстные, и стиснул так, что аж дышать Валерий Александрович перестал. Искреннее объятие получилось, от души. Посмотрел Валерий Александрович на друга своего – и что-то такое светлое в глазах его было, что замерла улыбка на губах, и не сказал он того, что собирался было: мол, отпусти, птиц певчий, звер дикий, ребра сломаешь. А дышать и вовсе позабыл, да, впрочем, и незачем вскоре стало. Потому что накрыли его губы другие – требовательные и горячие, и померк свет в глазах, и ничего в мире не осталось реального, кроме поцелуя этого, рук сильных, да тела молодого и стройного рядом. И подумалось вдруг Валерию Александровичу что ведь и правда – нет их ближе во всей вселенной, «рашшн хард-н-хэви» зовущейся. Одни тексты. Одни песни. Один диапазон голоса, для рока русского драгоценный. Одно дыхание. – Сердце-то у тебя как бьется... – чуть слышно проговорил Артур Вячеславович, улыбаясь ему. Но не нашел в себе сил Валерий Александрович поведать ему в ответ о думах своих сладких и странных, от которых сердце в груди билось птицей пойманной. И, решив шуткой скрыть смятение свое, движением головы указал выразительно на пропасть тринадцатиэтажную за спиной, мол, еще бы мне не нервничать и тахикардией не страдать – смотри, какому риску меня подвергаешь, к перилам балконным прижав. Рассмеялся Артур Вячеславович – мол, намек понят. И одним движением привлек его к себе, от края пропасти подальше. Взметнулись над плечом сильным пряди светлые, под кумира своего заморского, князя тьмы да мышей летучих пожирателя, Оззи Осборна, стриженные, в лучах заката на завесу злато-серебряную похожие. Да вот беда – тонкой была завеса. Прямо скажем, не значился среди достоинств многочисленных рок-героя златоголосого хаер шикарный. И не скрыл хаер тот от взгляда Артура Вячеславовича, хоть и слегка затуманенного пеленой романтической, всполоха ярко-рыжего да лютни цвета синего, Джексоном зовущейся. Замер Артур Вячеславович и, все еще не веря, всмотрелся в ту часть двора, где деревца чахлые в детскую площадку переходили. И увидел он там менестреля ненавистного, радостно из насаждений зелёных, куда загнала его нужда малая, выходящего. И опустилось враз все в душе его, в бездну отчаянья рухнув. Ибо ничто так не ранит душу нежную истинного рокера брутального, как боязнь быть отвергнутым и преданным любимыми. И, смею вас заверить, не фанатами... И разомкнул он объятия свои крепкие да жаркие, и отстранился, оставив Валерия Александровича в полном смятении. И не успел спросить тот, что же случилось, что вот так вдруг оттолкнуло, как Артур Вячеславович первым речь повёл. – Вижу, не вовремя я, друг мой сердешный, с визитом к тебе пожаловал. Ты уж прости, что время драгоценное отнял, что в планы твои вмешался, да счастье твоё по глупости собственной чуть было не порушил. – Сказал и к дверям зашагал, прочь из дома неприветливого ведущим. – О чём говоришь ты, сокол мой ясный? – вслед ему воскликнул в недоумении Валерий Александрович. – Разве ж не рад я визиту твоему? Разве ж прочь гоню? – Прочь меня гнать нет надобности. Сам я всё понимаю и потому первым ухожу. Выбор твой – твоё право и дело. И раз решил ты, что для меня нет в твоей жизни места, и да будет так. Не стану я преследовать тебя да мешать тебе счастье своё устраивать. – Но объясни, прошу, что случилось с тобою, и чем заслужил я эти речи обидные. – А что объяснять тут надобно, когда и сам ты всё знаешь – Вздохнул тяжко Артур Вячеславович, постоял на пороге да к клетке стальной самодвижущейся отправился. – Да куда же пойдёшь ты?! – вышел Валерий Александрович на площадку лестничную. – Лифт-то у нас уже неделю как не работает. – Не верю я речам твоим, друг сердешный, ибо поднимался сегодня я лифтом на этаж твой поднебесный, – отвечал Артур Вячеславович, а сам пятый раз уже нажимал безрезультатно на кнопку вызова, ярким огоньком светящуюся и гаснуть не желающую. – Чудом был подъём тот, для тебя только, сокол мой ясный, словно по волшебству. Сделал было Артур Вячеславович шаг в сторону пролёта лестничного, да остановился в нерешительности, чуть было о кучу мусорную не споткнувшись, и вопросил удивлённо: – А откуда это столько мусора на лестнице? – Мусор этот в палатах соседних проживает, – ответил Валерий Александрович, приглядевшись. – На представлении друга нашего, Константина Евгеньевича, нёс он давеча службу ратную. Устал, видимо. Даже до опочивальни добраться сил не хватило. – А как разит водою огненной! Хоть в лавку беги за закусью. – Так, надышали на него нарушители порядка малолетние. Стукнул Артур Вячеславович кулаком по кнопке вызова клетки самодвижущейся, всю горечь и обиду свою в удар тот вложил. И вдруг ожила клетка, зашуршали-задвигались тросы стальные. И понял Валерий Александрович, что упорхнёт сейчас от него сокол ясный, и не вернуть ему назад миг тот чудесный, что пережили они там, на балконе, предзакатным солнцем залитом. Подъехала клетка и двери свои пред Артуром Вячеславовичем раскрыла. – Неужто вот так и уедешь?! Ведь неспроста же пришёл ты ко мне. Не могу я теперь отпустить тебя, сокол мой ясный. Со мною останься. Возьми мою душу и сердце моё возьми – лишь тебе одному я отдать их желаю. – А к чему мне то забирать, что тебе еще ой как пригодится? – сказал Артур Вячеславович и в лифт, не меньше стен фресками разрисованный, ступил. – Оставь для будущего, куда решил ты вернуться. Прощай, друг сердешный. Закрылись двери, и увезла прочь клетка самодвижущаяся все надежды и мечты. И показалась наступившая вслед за этим тишина пыткой бесконечной. И как-то совсем суицидально на душе стало у Валерия Александровича. Но усилием воли отогнал он прочь мысль черную, ибо только по молодости лет можно позволить тишине над собой насмехаться, да годам уходить в никуда. А нынче... не застывает время, даже на часах печали, все идет, торопится. И, словно в ответ, вдруг шаги на лестнице послышались и пыхтение чье-то. А Сергей Константинович тем временем проклинал, на чём свет белый держится, клетку стальную самодвижущуюся, на этаже первом стоящую и признаков жизни не подающую. И шёл он пешком, ступень за ступенью преодолевая. За спиной лютня – будто бы пяток килограммов лишних набравшая, стены вокруг все сплошь фресками дивными расписанные – лишь именем родным, старательно выведенным, да признаниями любовными, да ещё и мусор какой-то на лестнице. Нелёгок путь наверх оказался. Глянул во тьму пролета лестничного Валерий Александрович, и стало кое-что проясняться для него в поведении Артура Вячеславовича странном. Скрестил он на груди руки и замер в ожидании того, кто весь кайф обломал. – Ну здравствуй, будущее, – пробормотал он иронически, на чудо рыжеволосое щурясь. Но было Сергею Константиновичу, силы последние на восхождение нелёгкое потратившему, не до иронии. И не до печали глубокой, не до боли невыносимой, что в очах светлых друга его, казалось, на веки вечные поселилась. Лишь табуреткой одной мысли его были заняты. Указал он на дверь кивком еле заметным, мол, пусти, не дай умереть прямо здесь на пороге. – Ну, проходи, коль явился.., – молвил Валерий Александрович без энтузиазма и радости. И проводил он на кухню друга заклятого и на табуреточку усадил. А что ещё делать оставалось? Всё ж не чужой ему был соло-лютинист этот. * * * Отдышался Сергей Константинович после дороги тяжкой и вопросил с подозрением: – Что-то птичьим духом пахнет... уж не Артур ли наш Вячеславович на чай заходили-с? – А тебе-то что за дело будет? – мрачно ответствовал Валерий Александрович. – Может, и заходили-с, да уж все вышли-с. Достали они меня, коллеги бывшие... Нахмурился Сергей Константинович, ибо усмотрел он в словах этих горьких намек обидный. Ведь он тоже в некотором роде коллегой был страдальцу голубоглазому... – Вот, значит, как! – воскликнул он со всею обидою. – Значит, и меня прогоняешь? Через пол-Москвы сквозь пробки дорожные добирался, чуть повозку свою не разбил, экипажи маршрутные, ездоками лихими управляемые обгоняя. Ехал, о нём только думал. От одиночества избавить, из кризиса творческого вывести, сердце радостью наполнить, помочь запеть вновь соловьём всем девам юным на счастье и себе в удовольствие душевное, да выгоду материальную... Склонил голову Валерий Александрович, упрек тот слыша. И хотел он уже было послать беса рыжего с речами его проникновенными словами нецензурными, ибо и впрямь за...мучили его заботы все эти о душе его да о сердце. И начал Валерий Александрович подозревать, что не осчастливить его явился Сергей Константинович, а поиметь с него все, что можно, пока шевелится он еще и сцену бодро песком посыпает... И усмехнулся он демонически, и посмотрел на гостя своего, словно в душу ему глядел, и сказал тихо-тихо голосом ласковым: – Неужто на свой счет слова ты мои принял? Неужто думал, что не знаю я, что для тебя благополучие мое важнее собственного? Или забыл ты о верности нашей старинной, годами проверенной, смутными временами освящённой, да о клятвах священных, друг другу принесённых той ночью в июле в древнем храме на скале в свете лунном? И словно змея кролика, обвили жертву звуки волшебные голоса его, и замерли слова гневные на губах Сергея Константиновича. – Не говорил я никому этого, а тебе скажу, – продолжал паутину плести голос ласковый, который восторженным почитательницам малолетним и во снах эротических не мог пригрезиться. – Хочу я с тобой... бизнес делать. Встрепенулся Сергей Константинович, слово модное заморское услыхав. И очи его, словно бы оттенок поменявшие на цвет валюты Света Нового, в миг любопытством зажглись. И собрался он было про бизнес сей разузнать, но обида даже под взглядом колдовским отступать не желала. – Бизнес делать.., – уставшим эхом повторил он слова, что чувства вызывали противоречивые. – Только лишь бизнеса ради и нужен я тебе? А как лучшие выгоды маяком заветным светить начинают, ты о дружбе нашей и клятвах позабыв, вновь в стан вражеский отправляешься, став там невольником по воле собственной. И путь этот в никуда ведёт. И собрался было Валерий Александрович уточнить, что не стоял он пред бесом рыжим на коленях, что не звал его в ту далёкую годину суровую за собой вон из ВИА известного, а лишь по глупости собственной да благодаря характеру скверному Сергей Константинович вслед за ним увязался. Но вгляделся он в очи цвета самогона заморского, чёлкой занавешенные, и вспомнил он соло дивные, что на лютне своей выводил друг его заклятый и понял, что лишь вместе они смогут новый путь наверх преодолеть. – Пути назад не видать мне больше. Теперь соколу нашему на троне моём царствовать. Сказал и вздох тяжкий непроизвольно из груди вырвался. – А ты и рад бы вернуться, коль позовут... – Ничуть! Был я когда-то молод да горяч, и взор мой был славы сиянием ослеплён. А ныне прошло всё, аки дым с яблонь белых. Прозрел я. И лишь тебя одного желаю... видеть другом своим, компаньоном да соратником в нашем труде нелёгком, ибо нет среди монстров лютни шестиструнной тебе в мастерстве твоём равных, и главное – нет на земле этой друга, чтоб оказался он тебя вернее. Ведь дружба наша несокрушима и вечна, словно Вавилон. * * * «Вавилон... Вавилон...», – твердила под нос себе великий русский поэт Пушкина, в порыве творческом места себе в палатах трёхкомнатных не находя. И вдруг звонок раздался телефонный, и, выругавшись, что отвлекают от мыслей мудрых, подняла она трубку. – Доброго времени суток, – голос знакомый из трубки донёсся. – Разговор имеется. Вынужден сообщить Вам, душенька моя, Маргарита Анатольевна, что с Виталием Алексеевичем посовещавшись, решили мы, что текст пера Вашего, к музыке моей новой писанный, ну просто никоим образом не годится. Так что, будьте же так любезны, душа моя, его переписать, да поскорее, ибо поджимают нас сроки и договор с компанией выпускающей, «Мистерия звука» зовущейся. И закипел в жилах Маргариты Анатольевны гнев силы невиданной, ибо вариант, напрочь отвергнутый, был по счёту уже тринадцатым. И зажгла она свечи восковые, у колдуна заезжего прикупленные, и осыпала проклятиями страшными головы бедовые Виталия Алексеевича с Владимиром Петровичем. А заодно и Валерию Александровичу с Артуром Вячеславовичем по число первое каждого месяца досталось, так силён гнев оказался. * * * А Артур Вячеславович, тучи грозовой мрачнее, ибо не помогли ему от печали избавиться три круга, на скорости ажно сто вёрст в час[4] нарезанных по кольцу Садовому, возвернулся на базу репетиционную, где Виталий Алексеевич с Владимиром Петровичем уж давным-давно ожидали. Ожидали в нетерпении да волнении, что слишком уж долго не возвращается сокол ясный в гнездо, так любезно его приютившее. И готовы уж были оба рок-героя вопросами его засыпать под завязку самую, мол, как прошло свидание твоё, немедля поведай, да не подробности не скупись, ибо ты же нам равно что брат родной. Но только лишь завидев Артура Вячеславовича на пороге, переглянулись и без слов поняли, что плохи совсем у сокола дела личные. И по согласию друг с другом молчаливому не стали донимать его вопросами, хоть и нелегко обоим было унять любопытство своё безмерное. А Артур Вячеславович словно бы на казнь собственную явился. Доплёлся он, взор потупив, до кресла ближайшего да опустился в него тяжело, и аж пружины скрипнули. И ни слова с губ не слетело. Глядели то на него, то друг на друга Виталий Алексеевич с Владимиром Петровичем, но как подступиться, как разговор повести, и ведать не ведали. Глядели-глядели, вокруг да около ходили-ходили, да лишь молча руками разводили и головами покачивали. Но не выдержал Виталий Алексеевич сего молчания тяжкого. Подошёл он к Артуру Вячеславовичу, склонился над ним да вопросил осторожно: – Жив ли ты, друг мой любезный? Но не ответил ничего Артур Вячеславович. Лишь взгляд туманный на коллегу своего поднял, и не понадобились слова лишние, ибо решил тот, что всё уж понял, и ладонью своей тёплой лба Артура Вячеславовича коснулся. – Да ведь горишь ты весь, друг любезный, Артур Вячеславович! – воскликнул Виталий Алексеевич, ладонь убирая. – Никак грипп? Ох ты, господи, вот напасть! А у нас ещё и баллада не писана, и уж ждут нас с гастролями почитатели. Но клянусь четырьмя струнами, поставим мы тебя на ноги темпами скорыми, ибо все средства для врачевания у нас имеются. Малина, аспирин «Упса» да вода огненная, перцем приправленная – и наутро свеж ты аки огурец будешь. – Ага, грипп, – проворчал под нос себе Владимир Петрович иро ...
Io: ... нически, – птичий. Надо ли было объяснять ему, человеку опытному и в хард энд хэви русском поднаторевшему, что главные недуги настоящих рокеров брутальных не от физиологии приключаются, а исключительно по причине тонкой душевной организации, да внутреннего мира сложного и запущенного? Да и Виталию Алексеевичу, на взгляд его, давным-давно об этом догадаться было бы надобно. Знал ведь, на что отправляет он сокола ясного, ибо не было в мире метальном более тонко душевно организованного, нежного и трепетного рок-героя, чем тот, от кого возвернулся Артур Вячеславович. – Не гриппом недуг мой зовётся, – отозвался наконец Артур Вячеславович, ситуацию сложившуюся прояснить желая, и не узнали коллеги голос его, так был он тих и печален. – Благодарю за заботу искреннюю, свет мой, Виталий Алексеевич, да только не поможет от недуга этого ни ягода лесная расейская ни аспирин заморский, да и вода огненная, а хоть бы и с перцем, только лишь на время краткое боль мою притупить способна. – Да что ж приключилось-то с тобою, друг любезный? – спросил прямо, материй высоких в трагизме сем надрывном не углядевши, Виталий Алексеевич. – Ох, чует сердце, свет мой, Виталий Алексеевич, сила недобрая вот-вот обрушится на головушки наши буйные. Ибо предчувствиями дурными я терзаем, что наложено на нас проклятие страшное, да не одно, а враз десяток целый – ничуть не менее. И потому не видать нам счастья более ни на этом, ни на том свете. И словно бы гора с плеч свалилась. И рассмеялся Виталий Алексеевич, словно анекдот последний, фанатами о ВИА обожаемом придуманный, услыхал. От души всей своей рокерской рассмеялся, ибо понял он, откуда произрастают конечности у сего проклятия. Уж не зря одолела их с Владимиром Петровичем икота невыносимая опосля беседы телефонной с великим поэтом русским Пушкиной. И поспешил он утешить вокалиста своего, совсем уж духом павшего. – Ах вот, о чём ты, друг любезный, Артур Вячеславович, мне поведать желаешь! Да ежели сбывались бы проклятия те страшные, то все мы давным-давно сгинули бы смертию лютою. И не осталось бы нынче на земле расейской кузнецов, что металл куют тяжёлый. Так что, будь спокоен аки слон индийский, ибо не грозит нам ничего страшнее дворов постоялых пятизвёздочных в Мухосранской да Гадюкинской губерниях, по городам и сёлам коих вскоре отправляемся мы с гастролями. Ничего не ответил Артур Вячеславович. Вздохнул лишь тяжко да взял со стола свиток, на коем текст баллады новой, что три дня и три ночи последних репетировал он безуспешно, был чёрным да по белому отпечатан. И словно бы открылись врата неведомые в самых глубинах его сознания. Словно бы снизошло на него откровение божественное. И словно другими глазами он текст тот, увидал. И поднялся с кресла Артур Вячеславович да прямиком к микрофону направился. – Гляди-ка, брат Лексеич, неужто сокол наш к микрофону двинулся? – подивился Владимир Петрович, за перемещениями Артура Вячеславовича наблюдая. – А, по-моему, не к микрофону он двинулся, а просто двинулся.., – обеспокоился Виталий Алексеевич. – Бедный наш сокол, бедный наш певчий птиц. Уж думается мне делом грешным, зря мы с тобой, брат Петрович, интригу эту сплели-затеяли. Едва одного вокалиста лишились, как бы и другого не потерять. – А ты не грешным делом думай, брат Лексеич, а мозгом головным. Помолчи лучше да послушай. * * * А Валерий Александрович тем временем извлёк на свет божий из ящика стола письменного контрактов пачку увесистую, что принесла ему давеча для раздумий тяжких безрадостных звезда базара восточного, волею случая в шоу-бизнес затесавшаяся. И велела она ему не заниматься до бесконечности процессом, для котов болезненным, а оставить уже убежище своё ненадёжное да мысли суицидальные и отправиться на поиски компаньонов достойных, что станут в ВИА новом его, Валерия Александровича, имени мести подмостки сценические хаерами роскошными. И польстился Сергей Константинович на речи пламенные да взгляды проникновенные счастья своего синеокого, ибо всерьёз готов был за другом своим прекрасным, куда позовёт тот, последовать. И подмахнул он, не глядя, контракт ему преподнесённый и заботливо на странице нужной раскрытый. – Вместе мы теперь, как во времена прежние, и золотые, и смутные. И разлучить нас лишь смерти одной под силу, – прошептал нежно Валерий Александрович, контракт из рук Сергея Константиновича забирая. И коснулся он пальцев горячих, струнами металлическими, аккордами сложными да медиатором натруженные, и от прикосновения этого словно бы кровь закипела в жилах. А как поглядел он на узоры диковинные, руки беса рыжего обвивающие, так и вовсе словно огонь по венам заструился. А пред очами лишь хаера, жаль только, что редеющего бездна солнечная, словно магнитом притягивающая. И хотел было Валерий Александрович, как по молодости лет метальных, в бездну эту лицом окунуться, да ощутить вновь рук этих, узорами изукрашенных, ласки неземные, и разлуки долгой не в силах вынести более, сорвать с беса рыжего джинсы его синие вида странного, непонятно, хрена какого двумя ремнями подпоясанные... Сорвать, да почувствовать, как охватит соло-лютиниста желание, все преграды сметающее, и услышать, как выдохнет тот, прикрыв очи свои цвета самогона заморского, лишь «о, волк мой серебряный», и как попросит тот почти умоляюще повторить всё, что было, от заката и до рассвета самого, но не вовремя явился по душу его Сергей Константинович. Не вовремя, ибо не мог Валерий Александрович забыть столь поспешно другие руки, там, на балконе, крепко, до хруста в рёбрах, обнимающие. А уж когда вспомнил как штаны кожаные на соколе его ясном, Артуре Вячеславовиче туго сидели... Вспомнил – и пальцы родные, горячие, перстнями массивными унизанные, выпустил. Лишь улыбнулся коротко – извини, мол, задумался. Сам понимаешь, дел в группе моей свежеобразованной вагон ещё да тележка маленькая. И всё бы хорошо, да только не прошло то прикосновение нечаянное для Сергея Константиновича бесследно. И сердце его чаще застучало, равно что при мыслях о лютне новой красоты неземной да звука божественного, намедни в «Музторге» полчаса целых юзаной. И возжелалось ему, как во времена прежние, и самому ощутить себя лютней в руках уверенных демона синеокого, да услышать, как прошепчет тот тихо-тихо «бес ты мой рыжий». Но разбил вдребезги мечту его заветную Валерий Александрович. Руку, словно обжегшись, отдёрнул, в сторону отошёл и молвил голосом, как показалось Сергею Константиновичу, от волнения или желания неосуществлённого подрагивающим: – Имеются у меня кандидаты превосходные и на барабанщика роль нелёгкую и на лютиниста должность почётную. А вот что же мне делать с ещё одной вакансией в ритм-секции, я и ума не приложу. И позвать бы мне бас-гитарных дел Мастера нашего, Александра Михайловича, да занят он давно и серьёзно делом своим собственным. Может, хоть ты поможешь мне, Сергей Константинович? На тебя и надежда одна. Видел я как-то с тобою рядом красну девицу, со знанием дела на басу лабающую. – Твоя правда, Валерий Александрович, – отвечал покорно Сергей Константинович, – знакома мне эта девица, и могу я с лёгкостью позвать её в ВИА твоего имени, да только, есть трудность одна – до дня сегодняшнего думалось мне, что то был отрок, а не девица. Но кто их, харьков, поймёт... А под штаны его кожаные со шнуровкою не доводилось мне заглядывать, да и что-то желания такого не возникало ни разу. – Ну, так может, и намекнешь ты на перспективы блестящие дарованию этому юному? Какая, по большому счету, разница, какого полу бас-гитарист, ведь ни разу мы с тобою не шовинисты... – Уж намекну, коли просишь, – кивнул согласно Сергей Константинович, и воцарилась между ними тишина неловкая. И уж собрался было Сергей Константинович с табуретки подняться, да подойти поближе к волку своему серебряному, у окна, аки изваяние каменное, застывшему, да на цветочек аленький печально взирающему, но обернулся тут к нему Валерий Александрович и молвил: – Ежели готов ты приступить к репетициям, то жду, спустя седмицу, на базе нашей. А нынче не смею задерживать боле. И горче аспирина, коим в детстве советском от недугов простудных маменька обильно потчевали-с, Сергею Константиновичу те слова показались. И вновь закралась в его душу мысль предательская, что одного лишь бизнеса ради и терпел присутствие его Валерий Александрович, но не стал он в выяснения отношений пускаться. Не стал, ибо боялся разрушить мост тот хрупкий, едва между ними выстроенный. Так и ушёл со словами невысказанными да желаниями несбывшимися. А Валерию Александровичу ой как нелегко дались слова собственные. Чуть было не рванулся он вслед за бесом рыжим, дабы догнать, вернуть, да признаться в чувствах своих истинных да искренних. Но словно магнитом манил его к себе цветочек аленький да воспоминания сладостные. Уж сил не осталось разобраться в чувствах своих запутанных. И словно бы проклят он силою тёмною, и нести ему отныне крест свой до самых врат Ада. И поднял он трубку телефонную и номер набрал, что за годы долгие да ночи бессонные, проведённые в экстазе творческом, давным-давно наизусть он вызубрил. * * * – О горе мне, грешному! Не найти душе моей израненной покоя в этом мире подлунном, – уж аппарат телефонный давным-давно накалиться успел, а Валерий Александрович всё ведал о бедах своих, волею рока тяжёлого на него свалившихся. – От страданий тяжких в этой жизни не найти избавления. Что делать мне, коль оба они сердцу моему, от боли и тоски беспросветной рвущемуся, дороги? Только с Вами, душенька моя ненаглядная, Маргарита Анатольевна, сокровенным делюсь. Только Вам, тайну свою сердечную доверяю и смею просить совета Вашего, ибо не встречал я по сей день человека мудрее. Маргарита Анатольевна слушала тайны сии сокровенные, а сама вспоминала, как читывала давеча роман любовный, девой юною, светёлку свою ликами Святого Валерия Златоголосого вместо обоев увешавшей, писанный. И в романе том NC-17 рейтинга три богатыря этих тоже разобраться в чувствах своих и метаниях душевных не могли, а потому, поразмыслив, зажили себе в удовольствие да соседям в пытку еженощную во грехе свальном. И собралась она было посоветовать роман тот Валерию Александровичу для прочтения, да вспомнила вовремя, что не дружен рок-герой этот с информационными технологиями современными да с Паутиной Всемирной. До такой степени не дружен, что даже тексты свои приходилось ему частенько по телефону под запись задиктовывать аки в века древние, давно уж мхом поросшие. Если честно, так и не уразумела Маргарита Анатольевна, какова связь между лифтом, сердцем и душою, хотя и уверял её горячо Валерий Александрович, что связь там имеется самая прямая, прочная и практически неразрывная. А также попыталась представить она Сергея Константиновича с лютнею, через кучу мусорную, полпролёта лестничного занимающую, перебирающегося, и даже почти представила и собралась уж было посочувствовать... Сергею Константиновичу, разумеется... да исповедь пламенная вновь вернулась к вещам, на первый взгляд человеку непосвящённому необъяснимым вовсе. Ибо любому человеку, мало-мальски в орнитологии разбирающемуся, прекрасно известно, что сокол (будь он хоть трижды ясный) – птица не певчая, голосом сладким не обладающая. И никакие штаны кожаные (вот извращенцы-то!) запеть аки соловей не помогут этому пернатому ни коим образом. Слушала Маргарита Анатольевна, слушала сию исповедь жаркую, конца и края похоже что не имеющую, и прямо-таки злость её одолела. Хоть бы день провести без бесед душеспасительных, да без споров вечных, кто чужой, а кто свой. И уж догореть успели свечи колдовские, и уж собралась она самым честным образом над текстом, Владимиру Петровичу обещанном, поработать, но нет от этих героев-пи...пятой расы никакого спасения, потому что вот такие уж урод...уродились они, птицы-демоны певчие. И нажала она на кнопку связи громкой, дабы трубку телефонную плечом к уху не прижимать, и развернула она свиток, у телефона лежащий, да за перо взялась, ибо мысли её, вихрем в мозгу кружащиеся, сами в размер «рыбы», Владимиром Петровичем предоставленной, укладывались. Каждый из нас – мишень, Прячься-не прячься в тень – Везде найдут! Ночью и днём звонят, Душу излить хотят, Мозги... – Ох уж мне эта цензура, – проворчала она, гневно зачёркивая едва успевшие на пергаменте возникнуть строки гениальные для хита будущего. – И где же взять мне теперь рифму, к слову «найдут» столь же гладко подходящую? А исповедь страдальца голубоглазого вновь запетляла средь узоров диковинных. «Не иначе как Сергей Константинович татуировку себе новую сделали-с, – отметила про себя, хмыкнув иронически, Маргарита Анатольевна. – Надобно и мне будет глянуть на это диво дивное, с которого героя нашего столь сурово переклинило». И перо её вновь по пергаменту зашуршало. Выход у нас один – Выстрел – и в сердце клин. Прикрой меня. Мёртвых поднять готов Речью про двух ослов... При чём здесь я?!! [5] А исповедь вновь переключилась на штаны кожаные да на сердце, в коем не погас ещё огонь да не охладел пыл любовный. «Ну и какого же, спрашивается, лешего, тебя, птиц ты певчий, сокол ты ясный, беркут ты ощипанный, понесло к нему, когда ещё так свежи на душе его нежной и трепетной раны? – строго вопрошала Маргарита Анатольевна, к собеседнику невидимому обращаясь. – Вот ведь вернулся на голову мою из страны заморской, патриот ты несчастный!». А из-под пера аки в сказке строки сами собой выходили. Имя тебе – патриот, Кто не помнит корней, не поймёт. В сердце огонь не погас. Кто не с нами, тот пи...против нас. И взглянула она с удовлетворением, точку поставив финальную, на творение своё наисвежайшее, и так результат трудов собственных ей по душе пришёлся, что прямо-таки захотелось жить дальше да радоваться. А вдохновение покидать и не думало вовсе. – Забудь про всё, – продекламировала она в трубку телефонную, дабы дух боевой рок-героя совсем уж поникшего поддержать, – иди вперёд, слушай голос огня. – И аж умолк на том конце провода Валерий Александрович. – Ведь для чего живём мы на свете этом, для чего мы здесь каждый день считаем, даже небо цвета глаз твоих ответить не готово. Хочешь, текст для песни я тебе напишу? Про тебя будет та песня, про душу твою одинокую и несчастную. – Так ведь никто здесь, душенька моя, Маргарита Анатольевна, меня не слышит. – Слышу я, слышу... И все почитательницы твои юные в скором времени услышат, ежели перестанешь ты валять умственно отсталого, да вверх во имя перемен устремишься. – Лишь Вы одна, душенька моя ненаглядная, меня и понимаете. Лишь Вам одной под силу всю боль мою выразить словами рифмованными. Лишь только Вы одна и видите, что в душе моей израненной творится... И под речь эту благодарственную, временами на рассказы о ВИА новом его, Валерия Александровича, имени срывающуюся, выходили из-под пера поэта великого русского Пушкиной строки рифмованные для хита стопроцентного, что и на концерте поорать со всей дури фанатской и на телефон свой мобильный мелодией вызова загрузить не грех. * * * А Артур Вячеславович за роялем своим модели последней стоял, и летали пальцы в перчатках кожаных байкерских над клавишами, и гремели на запястьях цепи тяжёлые, но громче звона цепей звучала музыка дивная, Виталия Алексеевича сочинительства, и его, Артура Вячеславовича, голос. И голос этот, в коем словно бы усталость, ненависть и боль поселились, лился проникновенно, струны в душах самых чёрствых трогая и красотой своей пронзительной завораживая. И понял он, что и после смерти не найти душе его успокоения, ибо и там будет ему всё так же одиноко, как и здесь. И раз не сбежать никому от смерти, то зачем свой смертный час торопить? Ведь будучи живым, имеет он ещё шанс, пусть и призрачный, посмотреть в глаза тому, в чьи глаза смотреть невозможно. Но утонуть в чужой печали он не боялся, потому что печали этой у них одно на двоих море бездонное и безбрежное. И никто уж не сможет им помочь. – Ты погляди, брат Петрович, как запел-то наш сокол. Прям не сокол, а беркут – птичка певчая. А ты говорил, мол, зря мы его туда отправляем, да ничегошеньки из затеи этой не получится... Так что, брат Петрович, не стой, аки столб фонарный, а дуй в лавку соседнюю, ибо причитается с тебя ящик напитка пенного с землицы баварской. – Во-первых, птичка певчая – это королек, а никак не беркут, – возразил Владимир Петрович, премьеру баллады страдательной слушая. – Беркут вообще-то птица хищная. – Королек тоже не певчая, – возразил резонно Виталий Алексеевич, – это, по-моему, типа воробья что-то... а ты зубы-то мне не заговаривай, ибо про пиво я не забуду. А насчет хищного... ну-ка, поглядим еще, может, чего хищного в какую-другую песню добавим. Вот хоть в тот же «Флаг белый», там, вон, про завоевателей диких в городе мирном, может, вопли какие-нибудь звериные в начало пустим? Сдается мне, от стресса такого... – А что, дело, – кивнул согласно Владимир Петрович, – с потрясения столь сильного душевного еще и не так взвоешь. Помнишь, бывало, как на концерте мир раскачивать начнет, да по-звериному завоет златоголосый наш... – Т-с-с! Про него сейчас говорить не надобно. Видишь, и так тошно соколу нашему. – Не, брат Лексеич, не тошно ему. Просто, видимо, света белого он невзвидел, и даже смерть не кажется ему теперь избавлением. И переглянулись они, и лица усилием воли сделали серьезнее некуда, и закивали одобрительно, мол, именно этого мы и добивались от тебя, друг любезный, на протяжении репетиций долгих мучительных. И поднял вдруг взор от клавиш бело-черных Артур Вячеславович, и увидал он сквозь стекло оконное облака, к самому солнцу бегущие, и улыбнулся он коллегам своим, и кивнул в ответ, ибо понял он вдруг сейчас, через пучину черную ревности и обиды пройдя во время лишь баллады этой философской, одну вещь простую: что ни делается в хард-н-хэви русском, ни для одного рокера заморского ни умом ни сердцем непостижимом, все к лучшему. И сказал он весело Виталию Алексеевичу с Владимиром Петровичем: – Так как там насчет напитка пенного с землицы баварской? (с) Rael&Angelo февраль-март, 2008 P.S.: Аффтары фика прощаются с вами, ибо отправились за очередным напитком пенным с землицы... невской. Ваше здоровье! -------------------------------------------------------------------------------- [1] Недослышка в тексте песни «Обман»: «я ваш царь и один только я» часто слышится, как «я Васаби, один только я», а «он будет погребён в нефритовом гробу» = «он будет погребён небритым и в гробу». [2] Недослышка в тексте песни «Тореро»: «под восторженный вой он играет с судьбой» слышится как «в Подмосковье зимой он играет с судьбой» [3] Недослышка в той же песне: «неба белый платок» = «мне бы белый платок» [4] 1 верста = 1,067 км, т.е. Артур Вячеславович ехал на скорости 106,7 км/ч. И куда только городовые дорожные глядели, спрашивается... [5] Авторы фика приносят свои извинения за невинный стёб создателям песни "Патриот" Маргарите Пушкиной и автору музыки Владимиру Холстинину. А остальной стёб в песню заложили сами создатели оригинала. Да и в появлении сего фика тоже сами и виноваты, раз сотворили столь романтиШные образы самих себя. [/more
Io: ссылки от Отрока во вселенной Предупреждение: да - да, это ссылки на love - story (а так же, на одну игру) различных жанров и рейтингов, имеющих самое прямое отношение к арийскому фэндому! Надеюсь, те, кому это интересно, найдут среди них для себя что - то новое!) http://ally-and-abeja.narod.ru/graphics/pohabwina.rar (Будьте осторожны, тонкие натуры!:))) Ссылка на скачивание) http://proza.ru/avtor/judgelinch&book=5#5 (См. «Фанфики про группу Ария», так же есть произведения о Мэрилине Мэнсоне. Очень оригинальные))) вещи!) http://zhurnal.lib.ru/k/kana/ljubowxibolxdoc.shtml (Сонгфик!) http://slashfiction.ru/story.php?story=274 http://slashfiction.ru/story.php?story=308 http://slashfiction.ru/story.php?story=307 (Эти работы, я думаю, все знают.) http://slashfiction.ru/story.php?story=1020 (Мой любимый фик!:)) http://slashfiction.ru/story.php?story=843 http://slashfiction.ru/story.php?story=844 (*хлюп!* Просто здорово!) http://appolony.livejournal.com/1571.html#cutid1 http://appolony.livejournal.com/1380.html#cutid1 (rare – rare:))) ) http://dark-kingdom.ru/fanfics/estel_jeymain.htm (Очень своеобразный кроссовер.) http://lllit.ru/litera/show_text.php?t_id=6715 (Очень милая история. Не без намеков и легко читается!)) http://aria.rolka.su/ (Не история! Игра. На первый взгляд - весёлое место! Цитата из профиля игрока: «Профиль: Сергей Маврин ~Влюбленный рыжий черт~ Открытые способности - превращение в Беса Оружие - рога, копыта, хвост, огонь Родственники - Лешка (воспитанник (или сынуля 0_о)) Любовь - Виталий Дубинин»)
Susя: Времена года Warning: POV КВА Счастье только снилось - Снилось и ушло. Всё, что раньше было, - Всё прошло... Я тосковал по твоему теплу, пока не научился заменять его холодом - странным пронзительным холодом пустеющих аллей, тишиной стынущих луж, тонкими нотками грусти от обнажённых дрожащих деревьев, искорками льда в воздухе. Идёт зима, слышишь? Течение вниз уносило Мой маленький плот. Зима не спеша уходила... Весна не придёт. Всю зиму я искал кофейный блеск твоих глаз, а видел только голубоватые блики. Так горит спирт. Каждую субботу я забивался в самый тёмный угол в твоем любимом баре-ресторане, наливал по капле прозрачную чужеземную самбуку, поджигал и смотрел. И в тонком алкогольном дымке я чувствовал запах твоих волос. И зазвучит, как зов в ночи к рассвету... Разве ты не слышишь Эту песню, что зовет туда, Где шум листвы и море света? Весенние грозы, обычно пугавшие меня, теперь заставляли выходить на балкон и смотреть в горящие серебром разломы небесной пустоты. О чём ты думал, когда писал свою "Опрокинутость"? О том, как долго мы будем падать, если мир опрокинется? Падение в бесконечность - это невыносимо долго... И заставляет почувствовать, как это невыносимо - вечная жизнь. Вечное падение в никуда. Как каждый день без тебя. В небе - корабли. В море - облака... Нас легко с земли Подняла рука... Теперь я смотрю в есенинскую сосущую голубизну, которая отражается в моих глазах... и одиночество понемногу высасывает меня. Мои волосы уже не отливают золотом, а серебристо-русые. Как долго мы продержимся? Камера-одиночка ломает и сильнейших. За что ты заключил меня в неё? Лишил своего тепла, света, пылающее солнце моё? Знаешь, скоро придёт осень... Застоялся мой поезд в депо - Снова я уезжаю. Пора. На пороге ветер заждался меня; На пороге осень - моя сестра. После красно-жёлтых дней Начнётся и кончится зима... Горе ты моё от ума, Не печалься, гляди веселей. Согрей меня. Мне осталось не так долго; моя осень уже пришла, моя зима стоит на пороге, а моей весны больше не будет. Цикл завершится.
Susя: Из разряда "Полный бред". Все права на термин "Стыров несудьбы" принадлежат автору)) Стыров несудьбы Юрий Алексеев в кои-то веки надумал убраться. Не то чтобы он был таким неряхой, просто лень. И в конце-то концов, он творческая личность и может позволить себе маленький такой творческий хаос… Для уборки, разумеется, абсолютно необходима чашка кофе, которая уже аппетитно запахла, но… На стол неожиданно легла тень. - Хэлло-оу! А вот и я, твой Стыров несудьбы! – чашка, к счастью, не успела оторваться от столешницы, зато штепсель пылесоса охотно стукнулся о Юрину ступню через цветастый тапок. Алексеев ойкнул и машинально сел на пылесос (который, на его счастье, был достаточно большим и тяжёлым, чтобы выдержать сорокалетнего мужика средних размеров). Стыров перелез через подоконник, подвинув пуансеттию и пару кактусов, и уселся на угловой диван. – Как вы тут без меня, дети неразумные? - Ар. Тём. Что за шутки? – Алексеев вщёлкнул челюсть на место и нервно (и очень громко в наступившей тишине) сглотнул. – Что за маскарад? Как ты забрался на восьмой этаж? Почему через окно? - Это называется «плащ». Весьма удобная штука – видишь, какие карманчики? Всё помещается, особенно ключи, блокнот и всякая подобная мелочь. Через окно… ну, оно не железное и не кожаное, забраться легче. А как – вопрос интересный. Представь, что я принёс к твоему дому стремянку, Останкинскую башню или подогнал пожарную машинку… Я удовлетворил твоё любопытство? - Нну… допустим, - гитарист встал, страх преодолев, в полный рост и выглянул в открытое окно. Останкинской башни он, ясно дело, не обнаружил, а машина вполне могла уехать, пока он ловил челюсть. Тем временем Стыров придвинул к себе дымящуюся чашку и внимательно изучал пенки. – А почему несудьбы? - Стыров несудьбы, понимаешь ли… Это тот, кто ест пенки с твоего каппучино, - Артём интеллигентно облизал ложечку и начал рассматривать потолок. – Дело не столько в том, что я так хочу воровать… мне скучно. Я хочу, например, завалиться к тебе! Попить кофе! Поболтать обо всякой чепухе! А так никто меня не замечает и не хочет видеть, вот… - ложечка звякнула чистым ля о край чашки и свалилась на пол. Стыров проводил её задумчивым взглядом, отряхнул плащ и снова поднял глаза к гипотетическому небу. – Итак, о чём мы там? Так вот, если говорить о политике Занзибара, в данный момент и – подчеркиваю! – при данном состоянии мировой экономики… - Тёма, Тёма, тормози… Меня не интересует политика Занзибара, Кении, Танзании, Эфиопии… - Короче, тебе плевать на целый континент! Юрочка, пойми, так нельзя… - Стыров! - Я сорок лет Стыров! - Кто бы мог подумать! - Действительно… ты тоже заметил, что никто вокруг не думает? Поэтому найти того, кто бы мог… как иголку в стоге сена… Кстати, помнишь, в конце восьмидесятых был такой бульварный детективчик в мягкой обложке – «Иголка в стоге»? Там тоже вроде про мальчика Юру, который кого-то убил… - Господи, какая дичь! – Алексеев некстати вспомнил, что держит в руках трубу пылесоса, и взмахнул ей над головой, пока ни в кого конкретно не целясь. - «Господи»? Это ты к кому обращаешься? Не к Санычу? – Стыров просканировал полубезумным взглядом орудие убийства и вспомнил, что ложечка упала под стол, а ложечка-то хозяйская… Не дело хозяйским ложкам под столом валяться, нехорошо это и даже некультурно. Забравшись под стол, нежданный гость поднял ложку, вытер полой плаща и прочёл лекцию о неэтичности её поведения во время того, как хозяин убирается. Ложка покаянно молчала. - Тёмочка, что ты там под столом сидишь? – голос ритм-гитариста был подозрительно ласковым, особенно учитывая то, что он держал в руках. – Выходи, кофе попьём... - У вас в доме сейчас свет отключили, - поспешно ответил Артём, опасливо выглядывая из-под стола. Ложка непостижимым образом перекочевала на подоконник, минуя Великий Шелковый путь. - А ничего страшного, я всегда на газу готовлю, - труба пылесоса легла на диван, и только тогда оконный посетитель вылез из своего убежища и устроился на диване, вытягивая успевшие затечь километровые ноги. - Юрик, ты сильно сердишься? – Стыров застенчиво посмотрел на чашку и придвинул её снова, посетовав про себя, что так поспешно поглотил пенки. - Что на вас сердиться, психов… - пробурчал Алексеев, в глубине души ужасно радуясь, что уборка снова сорвалась. – Что ты там говорил про мальчика в стоге сена?
Мавря: Дописалось случайно На самом деле, изначально оно задумывалось, как ВХ/СП, но мозги внезапно повернулись в сторону "старых традиций" :)))) Не серчайте, это так, безабаснуйно в порядке бреда.. Тому, кто меня разбудил. На самом деле я не люблю вспоминать прошлое. Честно. Глупое это чувство – ностальгия. Глупее, чем надежда или вера: первая рано или поздно начинает корчиться в агонии, а вторая.. ну, со второй у меня особые отношения. Да и вообще – тосковать по прошлому? По тому-чего-уже-не-вернуть? Только душу бередить. И в кровь сгрызать костяшки, потому что несолидно взрослому мужику со скулежом заниматься самокопаниями – переходный возраст давно прошёл. А тут.. ну как-то оно само собой получилось. Почти случайно. Да и кто по пьяной лавочке не ударялся в сладкие «..а вот двадцать лет назад..» Виталик всегда умудрялся раскрутить меня на задушевные разговоры, не боясь получить в чайник – видать, сказывается тридцатилетнее знакомство.. Мне вообще иногда кажется, что уж кто-кто, а Дуб ну вот просто создан для полуночных посиделок на тесной прокуренной кухне с бутылкой чего-нибудь покрепче и псевдо-философскими разговорами. А я и не против. Спокойно от этого, как-то странно правильно. Можно расслабиться и молчать, поглаживая стенки стакана с пойлом, слегка щуриться от выдыхаемого Виталиком сизого дыма и, краем уха вслушиваясь в знакомый голос, повествующий о чём-то вроде бы забавном, вспомнить это самое «то-чего-уже-не».. Тихо так. Только для себя. А ведь тогда, полжизни назад, всё было почти так же. За исключением того, что на столе стоял не коньяк, а говенный портвейн, на дворе был памятный восемьдесят пятый, да и собеседник чёрными как смоль патлами и внимательным взглядом мало напоминал улыбчиво-раздолбайского Дубинина. Ну то есть если на секунду забыть про басуху за плечами – везёт же мне на этих.. В то время мы с Аликом только-только начали работать сплочённым тандемом. Неделями торчали у меня дома, обсуждая, создавая, черкая что-то на разбросанных везде листах, горбатясь над инструментами и споря, какую группу послушать в перерывах между бесконечным джемом. Алик любил «King Crimson», тискать мою кошку и ходить босиком, смешно шлёпая стопами по линолеуму – старая привычка, оставшаяся с его «хиппанских времён». Он ненавидел какие бы то ни было рамки, раздувал из мухи мамонта, откидывал волосы со лба и демонстративно врубал комбик на полную мощь, наигрывая что-то вроде фламенко. Он улыбался, в шутку запуская в меня чехлом от гитары, становился необычно серьёзным, беря в руки смычок (да, пару раз он притаранивал свою старую скрипку - не одному ж мне домрой бахвалиться), и слегка хмурился, вглядываясь в очередные завитушки в нотной тетради. Я тогда почти перестал понимать, где заканчивается моё личное существование и начинаются наши творческие мытарства – Алик практически жил у меня, без стеснения нарушая границы выстроенной зоны холостяцкого комфорта небрежно кинутой на диван косухой и ещё одной чашкой остывшего кофе на кухонном столе. А я этого почти не замечал. Всё было так суматошно и так.. искренне. Словно вот так и надо. Мы были друзьями, даже больше – мы были союзниками. С одной идеей, стремлением, пачкой сигарет на холодильнике, которая никогда не кончалась.. А Алик приходил снова и снова, привычно дважды звоня в дверь, и с облегчённой улыбкой вытаскивал из-за воротника гриву тёмных кудрей, достававших почти до пояса. Я мимолётно дёргал его за пружинистую прядку: «Заметут ведь, Саш..» и получал традиционный толчок в бок: «Не дождёшься..» А потом, в один из таких привычных вечеров мы напились. Впервые вместе. То есть, сначала мы, конечно, поцапались. Конкретно так, до желваков на скулах и шипения сквозь зубы. Не помню, по какому поводу – то ли он опять увлёкся излюбленной импровизацией там, где не надо, то ли я чего-то сморозил.. В общем, слово за слово, и понеслась душа в рай. Я первым махнул рукой на бесполезное промывание костей друг другу и смылся на кухню, оставив Алика полыхать очами и кусать губы – ну его, пусть перебесится сначала. Ждать пришлось недолго – я едва успел схватиться за зажигалку, как в дверном проёме образовался басюг и молча грохнул об стол бутылкой портвейна. Я так же молча достал стаканы. Вот и помирились. Напились мы неслабо – меня слегка пошатывало, когда я стоял у окна, дымя в форточку, а Алик подобрал под себя ноги и пялился куда-то мутным взглядом. А потом вдруг начал рассказывать о.. Я даже не понял, о чём именно. Казалось, что обо всём на свете и ни о чём в то же время. Что-то про бросившую девушку, первый косяк в хиппи-тусовке, подпольные сейшны со «Смещением», пробуждение в совершенно чужой квартире на другом конце Москвы.. Он говорил негромко, с незнакомыми хрипловатыми интонациями, а я молча слушал, почти убаюканный его голосом, и наблюдал, как в непокорных волосах путается оранжевый луч заходящего солнца. И чёрт его знает, что случилось потом. Не успел сообразить. Просто неожиданно подумалось о том, какой он на самом деле.. свой. Вот именно такой – взъерошенный, сгорбившийся, уткнувшийся подбородком в острые коленки. Да он весь – угловатый и хрупкий, как подросток. Какая-то несуразная рубашка едва ли не на два размера больше, из-за ворота видна тощая шея со слегка выпирающим кадыком, а чуть ниже – впадинки у ключиц. Ну да, он же мелкий, вечно у него что-то распахивается и спадает, обнажая кожу почти так же, как он сейчас – душу. И ноги босые.. Алик внезапно замолк на полуслове, и я поспешил себя одёрнуть – незачем так старательно пялиться, того и гляди дырку протру аккурат посередине слегка нахмуренного лба.. И вроде бы не произошло ничего сверхъестественного или необычного. Просто Алик поднял глаза. Почти чёрные и почти спокойные. Окурок обжёг мне пальцы, но я послал всё подальше. Потому что вот это.. ну, не знаю. Всё равно что команда. Как «фас». Конечно, мы тогда оба были пьяны, но не настолько, чтобы перестать соображать совсем. Хотя в какой-то момент мне так и показалось.. Поэтому когда я обхватил лицо Алика ладонями – крепко, не вырваться – он бы вполне мог заехать мне по морде. Другое дело, что толку от этого было бы чуть. Но он не сделал даже попытки. Только спустил ноги вниз, чтобы обхватить меня коленями, пока я безнаказанно зарывался пальцами в густые кудри и с каким-то ожесточением впивался в мягкие, пахнущие портвейном чужие губы. А он уже льнул всем телом, срывая дыхание и новые поцелуи.. Всё было быстро. Даже слишком. Казалось, только что собирали все углы по пути в комнату, отчаянно кусаясь и путаясь руками в ворохе ненужной одежды, а вот уже пружины скрипят под обоюдным весом, хрупкое тело под руками – напряжённое, как струна, ноги раздвинуты и сдавленный крик куда-то в шею – больно, твою мать, больно!! Глаза Алика блестят и по виску течёт солёная дорожка.. А я способен только что-то неразборчиво шептать, мешая дыхание с рвущимися наружу полу-стонами, и что есть силы сжимать пальцами его бёдра, пока чернявая голова мечется по подушке и с пересохших губ срывается что-то похожее на «ещё..» Да.. вот так.. Потом я, само собой, неоднократно себя ненавидел – когда рухнул рядом с Аликом, пытаясь перевести дыхание, когда обводил пальцами проступившие на светлой коже синяки, когда смолил одну за одной и трясущимися руками сдирал помятые простыни, чтобы закинуть подальше и постараться забыть.. Но как тут забудешь, если вот оно – ходячее напоминание. Не отодвигается, не отводит глаза. А просто.. улыбается. И через пару дней почти полного молчания, звона в ушах и рвущихся струн подходит вплотную, касаясь груди и заглядывая в лицо. Ну да, снизу-вверх. - Дурак ты, Вовка.. Тихий смешок заглох в моих губах, и я как-то резко всё понял. Только сказать ничего не смог – прям как собака. Осталось только прижать, зарыться и забыться, ощущая под ладонью выпирающие позвонки. И мысленно попрощаться с полноценным сном по ночам. Что я и сделал. А дальше – всё, как в глянцевой макулатуре, продающейся за полтинник у входа в метро. Да, и бабочки в животе, и небо в алмазах.. И спутанные волосы, джинсы под кроватью, полутёмная студия, кудрявая голова на коленях в очередном автобусе – ну мало ли, устал человек.. Целых полгода – нет, всего полгода, ничтожно мало для меня, нас, а потом.. Всё по закону жанра. Как там в этих бульварных романах? «Сука-соперница»? Ну да, почти.. Нет, всё! Хватит, не хочу. И так уже залез в самые дебри – за уши придётся вытаскивать.. Да и пойло в стакане закончилось, а Виталик уже во всю зевает, методично давя последний окурок в переполненной пепельнице. Кажется, он что-то спросил, но я отмахнулся. Дуб не обидится. Он вообще, по-моему, не умеет этого делать. Вот и сейчас – только усмехнулся и, нехотя поднявшись с насиженного места, побрёл в комнату. Завалится и продрыхнет до завтрашнего полудня. И я тоже пойду. Сейчас. Только ещё пару минут.. Я ведь всё равно вспомню. Вспомню, когда нырну под одеяло, неосознанно прижимаясь спиной к боку Виталика, вспомню то, что когда-то нейтрально назвали «расколом». Как всё слишком резко пошло наперекосяк, как Большаков стоял напротив Алика, упершись ладонью в стену за его спиной, и что-то тихо ему втолковывал. Как сам Алик кусал губы, а однажды раздражённо сбросил мою руку со своего пояса, хотя я даже не думал.. И как он молчал битую неделю, приходил за полночь, игнорируя расспросы, а потом неожиданно прямо посмотрел в глаза и сказал, что уходит. Вот просто так, без объяснений. Я хотел зажать уши руками или хотя бы ослышаться, но не смог. А потом случился этот злополучный разговор у Векштейна, и я увидел, как крепко Андрей сжимает хрупкое плечо, пока они оба выговаривали всё, что накипело.. На следующий день Большаков пришёл с разбитым носом, а я безуспешно поправлял рукава рубашки, чтобы прикрыть сбитые костяшки. Никто ничего не сказал – они просто забрали инструменты и ушли. Даже дверями не хлопнули. И на этом, в принципе, всё закончилось. Вот так – быстро и почти безболезненно. Как будто и не было. А где-то в шкафу до сих пор валяется забытая тогда в спешке рубашка. Я не люблю вспоминать прошлое. Честно. Не потому, что бесполезно – это просто я - эдакий спартанский мальчик - неожиданно становлюсь слабым. Уязвимым, таким, каким меня видел только.. И в уголок подушки срывается тихий, чтобы не разбудить, выдох: - Саша..
Io: Ты часто спрашиваешь меня, почему я все время где-то не здесь, на своей волне и часто выгляжу отстраненным. Как я могу объяснить тебе это? Как могу передать словами, что в том мире, который ты называешь реальным, в который ты веришь, и на который опираешься, меня держит весьма ограниченное количество материального. Это не значит, что я готов шагнуть из окна, или что-то вроде того. Это лишь означает, что мне здесь не интересно на сколько и у кого поднялись акции, кто открыл новую статую в Гайд парке, и почему появилось течение Ильниньо. Ты конечно, скажешь, что так нельзя, что сегодня это меня не касается, зато вот завтра… Но, ведь завтра может и не быть, поэтому я живу, как живу. Тебе хочется переделать меня, сделав удобным, я понимаю это, но не всегда могу подстроиться, или сделать вид, когда тебе это действительно необходимо. Ты сердишься, молчишь, скрещивая руки на груди, уходишь в себя, цедя сквозь зубы: «я говорю тебе ни про то!»… как объяснить тебе? И стоит ли пытаться объяснять? Не зависимо от результата спора я частенько сдаюсь. Какой смысл говорить с тобой о том, что для меня действительно важно, что имеет значение, если ты считаешь это смешным, мимолетным, не важным? Раньше я обижался на тебя, мы ругались, хлопали дверями… но пару лет назад я, наконец, успокоился. В конце-концов, ты не обязан жить по моим лекалам, как и я не должен подстраиваться под твой круг интересов, вводить в себя дополнительный набор ценностей. Было бы очень скучно знать друг о друге всё. - Ну, понятно было, когда ты с нами возился, но ведь не мальчик уже, - бросает Жанна, завязывая Насте шарф, - второе поколение Кипеловых на твоей совести, ни слишком ли? Я рассеяно улыбаюсь, делая вид, что меня здесь и вовсе нет. С твоим сыном отношения получше. Конечно, он вырос и теперь больше не считает нужным звонить и спрашивать «как дела», а после делиться какой-то ужасной тайной, «так, чтобы только папа не узнал». Они выросли и, так и не поняли, или сделали вид, что ничего так и не поняли. Я не знаю толковать это как уважение, или презрение? Но я воспринимаю с благодарностью то, что твои дети никогда не вмешивались в наши с тобой отношения, какие бы они ни были. И теперь я уже остаюсь, чтобы поиграть с твоими внуками, если у тебя случается срочное дело. Я не считаю это обременительным или чем-то вроде того. Я мужественно терплю. Да что там… мне даже нравится. Я чувствую, что я нужен тебе. Так вот все глупо. Мне нравится играть в игры, которые придумает Настя. Я помню, когда мы были совсем мальчишками, мы играли в казаков-разбойников, или в пиратов, правила были примерно те же, только одна команда прятала клад, а другая должна была его найти, самое большое удовольствие я получал, когда сознание сливалось с придуманным образом воедино. Наверное, не позабыв это чувство, я стал тем, кто я есть. А плохо это или хорошо, я пока еще и сам не знаю. Но вот, ты возвращаешься, мы вместе сдаем мелких законным родителям и, оставшись вдвоем, гоним на другой конец Москвы, вернее я гоню, а ты напутствуешь меня, чтобы соблюдал правила, чтобы вел себя прилично, и перестал материться вслед проносящихся мимо лихачей. А я так спешу только с одной целью, чтобы успеть на Воробьевы горы, именно сейчас, ведь еще минут двадцать и будет поздно. Мы выбираемся на одну из самопальных «обзорных площадок», чтобы проводить сегодняшний день, увидев, как солнечный диск, поджигает, мажет красным здания из стекла и бетона. И несмотря ни на что замираешь на полувздохе, смотришь, желая запомнить, зарисовать в памяти каждую черту этого уходящего дня. Ты считаешь что это чушь, и на обратной дороге, когда мы всенепременно встрянем в пробку будешь ругать меня, но только не теперь. А потом мы нудно простаиваем в пробке около двух часов, ты пьешь минералку, украдкой поглаживая меня по бедру, делая вид, что случайно, я делаю вид, что ничего не заметил. Когда сумрак уже поглотил город, мы паркуемся и ты набрасываешься на меня с придуманными секунду назад обвинениями, чтобы прямо теперь иметь возможность поцеловать. Я легко убираю твой ремень безопасности, ты чуть было не получил пряжкой по носу, снова дуешься, осыпая меня новыми упреками, но я-то знаю когда ты действительно злишься, а когда подгоняешь меня. Ставлю машину на сигнализацию, мы заходим в подъезд, одинока лампочка сиротливо горит в патроне без плафона. Ты заталкиваешь меня в лифт, стаскивая с моей головы извечную кепку, еще ворчишь о чем-то, а затем жадно впиваешься в мои губы. Это не то робкое прикосновение, которое было в машине. Ты требуешь ласку, и забираешь то, что по праву принадлежит тебе. Как ни досадно было расставаться с небольшой квартиркой в пятиэтажке недалеко от зоопарка, но пришлось сменить расположение «государства двоих». Сперва как будто кто-то из фанатов прознал, а в мире всеобщего доступа к интернету, знает один все равно ,что знают все, а после случилось уж совсем неприятное событие, когда мы еще думали, оставаться или съезжать. Мэр столицы подписал указ о сносе пятиэтажек… наш дом попал под проект первой очереди. Теперь все было не так скромно, зато только для двоих. Я наспех нашариваю личинку замка, пытаясь совладать с ключом и с твоими жадными руками одновременно. По счастью на лестничной клетке никого, я шиплю на тебя, но ты не слушаешь. Ты никогда, черт возьми, меня не слушаешь! Захлопнув за нами дверь, я вырываюсь, забегая вперед, ты в охотничьем азарте устремляешься следом. Мне нравится видеть, как ты смеешься, и нравится осознавать, что это я делаю тебя счастливым… На утро в голове, ровно как и в спальне полный бардак. Ты нежишься в постели, завернувшись в покрывало, а я прыгаю по квартире разыскивая свои вещи, которые собирался геройски на себя нацепить, как я мог забыть, что сегодня интервью, черт побери? Да как, обыкновенно! Обыкновенно всем этим занимался кто-нибудь другой. А сейчас приходится снова и снова с головой окунаться в этот дурацкий материальный мир, но что делать? Черт, где мои украшения? Ты недовольно приоткрываешь правый глаз, когда я шуршу поблизости, затем, потянувшись, выбираешься из своей уютной норки. - Ты чего так рано? Куда? - Мне нужно на радио. - Вот ведь, - рассеяно бросаешь ты, - давай собирайся, может, я успею изобразить какой-нибудь завтрак? - Забей… я не могу найти половину своих украшений. - Надень другие. - Ты не понимаешь! Я буду чувствовать себя некомфортно, - капризничаю я, намеренно, чтобы раз уж я проснулся, то и ты не смог гарантированно заснуть. Ты улыбаешься, но помогаешь мне со сборами. И в довершении картины вешаешь второй клепаный ремень, располагая застежку на бедрах, так, что мне не совсем комфортно. - Это пояс верности, - глубокомысленно заключаешь ты, - жаль, что нет ключей с замочком, но это легко можно исправить. Я не могу удержаться от улыбки, но время не ждет, чмокнув тебя, сую ноги в растоптанные кеды и сбегаю вниз по ступенькам с дурацкой улыбкой на губах. обоснуй
Io: Меня передернуло от очередного его высказывания, как от глотка горькой микстуры. Я сострил чего-то в трубку, но вместо вежливого смешка получил новые обвинения, на этот раз в пошлости. Больше так не могло продолжаться. Мы виделись все реже, он смотрел на меня с вялым интересом, а мое альтер-эго проело мне плешь по поводу нового альбома. И я скрепя сердце приступил к записи. Валера иногда звонил мне. Мы вяло перекатывали мячик беседы по верхушкам давно заезженных тем. А однажды я вдруг сказал, что я очень рад, что мы теперь больше не в ссоре, но я смогу полноценно пообщаться с ним лишь, когда закончится работа над альбомом. Валера сказал, что все понимает, и перестал мне звонить, потом перестал заходить, а после и вовсе исчез с горизонта моей жизни. Общие знакомые иногда рассказывали о том, как у него идут дела, я не углублялся в подробности, не расспрашивал лишнего… Черт, как же мне его не хватало. Его улыбки, его тепла… но все наши неформатные» отношения всегда заканчивались одним и тем же – непониманием, давлением и несвободой… Мне безумно хотелось зарыться в его объятия, утонуть в его поцелуях… но расплата за минуты чувственных наслаждений была для меня непомерно высока. Взрывной характер не позволял мне сохранять спокойствие, и я оставил бесплодные попытки договориться со своей совестью. Да, конечно, все будет хорошо. Обязательно, всенепременнейше! Ну, или, как-то так. Много убитых часов, десятки, сотни, потраченные ни на что. На бестолковое сидение в сети, глупые выяснения отношений, игру в «хорошего парня». Эта игра всегда меня забавляла. Смекнув, что необходимо людям в данный момент, или истребуя толику нужного тебе внимания делаешь вид, что не умеешь плавать, ругаться матом, курить кальян, или еще что-нибудь. Улыбаешься окружающим, все хорошо, да здравствует праздник жизни! Тебе не может быть плохо, больно или обидно. Ни одно слово, не должно причинять тебе дискомфорта, ни одно действие. Я давно понял, что пресловутый девиз «Мы вместе!» не значит ничего, кроме, как «каждый сам за себя». По молодости оно, конечно, было обидно, но потом прошло. Глупо думать, что супруги, или любимые люди понимают друг друга на сто процентов. Кто-то говорит, что это всего лишь опыт общения, когда возможно предугадать реакцию, узнать следующие слова, а нередко и последующие события. Кто знает. Я не знаю… Все чаще, сидя за отличной книжкой, я думаю, как все-таки замечательно, что, наконец, меня оставили в покое, но с другой стороны, тут же сам бегу нарваться на неприятности, чтобы не терять «остроту жизни», чтобы быть в центре событий, чтобы общаться. Человек – существо социальное… В тот день мне не здоровилось. Я сидел в торговом центре, после изнурительного часа бессмысленного шоппинга и пил чай. Я понимал, что сейчас скорее всего меня спас бы только крепкий кофе, для удовольствия с мороженым, но не обязательно. Картинка перед глазами «ехала» и мне сложно было сфокусироваться на тексте книги, которую я читал. Одно утешало, я знал это состояние, я знал, что это скоро пройдет… но за руль сейчас нельзя. Откуда появился Кипелов, черт бы его побрал, я так и не понял. То ли прогуливался с очередной пассией, то ли в гордом одиночестве. Изображение накладывалось одно на другое, так что мне сложно было сказать. Он поздоровался быстро стиснув мою ладонь своей, мягкой и холодной. Он что-то говорил, про «здорово встретиться», про то, что «соскучился по моим новым песням» ах, ну конечно… я кивал… Тут всегда лучше соглашаться. Он попросил подбросить его до дома, ведь нам же в одну сторону, правда? Он так старался быть любезным, что не успел сказать за десять минут ни одной гадости. Я пригласил его присесть, а потом попросил принести кофе, признаться, сам я боялся промахнуться. Мы все же провели вместе слишком много времени, чтобы он не заметил, однако, сдержав эмоции, он исполнил мою просьбу, нервно откинув упавшую прядь волос, поставил чашку кофе передо мной. Во взгляде Кипелова читалась вся скорбь моей матери по поводу моей непутевости, но он смолчал. Тем временем, пока я допил напиток взор мой прояснился, оставив голову похмельной, но способной к трезвому мышлению. - Ты почему в черном? – этот вопрос был для меня действительно неожиданным, но я собрался и выдал на гора: - Это траур по моей жизни. - Ну, ты, бедная Лиза, не смешно же… - буркнул золотой голос метала, я ничего не ответил. Мне не хотелось говорить. Мне хотелось в ванну и спать. Почему все всегда повторяется? Я просыпаюсь в его постели и ненавижу себя за минутную слабость, за то, что был не в форме, и в итоге поддался. Как у него так всегда виртуозно получается? Кажется, так было и в первый раз. На майские праздники мы приехали к нему на дачу, его супруга не проявила должного рвения, сказав, что по ночам еще холодно, а мы вот что-то отмечали. Насколько я помню, в тот период вообще все постоянно что-то отмечали. Но выпили мы совсем немного, наверно, уже не лезло. Но его чарующий голос, в тот момент был каким-то особенным, таким, что можно было сделать все, что угодно, повинуясь ему, и я делал… о да… поцеловавшись впервые мы смеялись, нам казалось, что это очень смешно. Как будто просто шутка, прикол. Но все зашло слишком далеко. Я усмехнулся вспомнив свою тогдашнюю реакцию, растерянность, страх, осознание… и вот ведь что удивительно… уже потом, много позже я имел десятки возможностей что-то изменить. Ну вот к примеру, славный мальчик Андрей Лефлер. Как говориться, загляденье, все при нем… и, что самое главное, он осознавал это, и нередко провоцировал меня. А я? Старый дурак, проливая пьяные слезы в его жилетку рассказывал… впрочем, не важно, действовать надо было, а не себя жалеть. Теперь уже поздно пить боржоми. Интересно как он уговорил меня на этот раз? Почему я почти ничего не помню, я пил только кофе. Правда кажется, мы чем-то потом перекусили. Картина прошлого вечера постепенно вырисовывалась во всех своих красках и подробностях. Нет, честное слово, некоторых вещей лучше не помнить… Мне стало обидно, противно, и жалко себя - любимого. Но потом я бросил взгляд через плечо на мирно спящего Валерку, на пробившуюся седину в его волосах, на так трогательно сложенные ладони. Мне сделалось стыдно. Конечно, много чего было. Но ему уж точно досталось не меньше. Судьба была лишь на первый взгляд более благосклонна к нему. Что же случилось потом? Давление окружающих, обстоятельства… Легко обвинять другого, когда и сам не кристально чист. Легко компенсировать собственную неуверенность за счет боли самого близкого и родного человека, срывая на нем боль и разочарование. Я прижался к его ладоням губами. Валерка почти тот час открыл глаза, кажется он был немного удивлен, что «великой капитуляции рыжих народов» не последовало, а еще больше он был удивлен тому, что я не собирался метать громы и молнии, а так же прочие предметы, разбрасываясь с обвинениями на «совратителя невинных». Кипелов осторожно притянул меня к себе, и я устроившись на его плече, шепнул что-то глупое, отчего скулы порозовели, а во всем теле образовалась приятная легкость, переходящая в кошачью улыбку.
Io: Реки времён XD Я не знаю, зачем ты пришел тогда, ну уж явно не для того, чтобы лишить меня воли в два-три несложных приема. Раньше я думал, что если бы ты был смелее… желаний своих надо бояться… сбываются они, как говориться, или когда уже на фиг не надо, или когда наступил самый неподходящий для этого момент. И вот ты начал разговор о работе, и, когда я расслабился, когда опустил импровизированные бронещиты, которые всегда довольно надежно укрывают меня от мыслей о том, что не плохо было бы вспомнить молодость – ты нанес решительный удар. У меня просто не было сил сопротивляться, или желания не было? Или я просто себя обманываю? Ты просто поцеловал меня. Без предисловий, без намеков на то, что сделаешь в следующий момент. Я оказался безоружным, когда ты властно завладел моими губами. И если бы я хотел оттолкнуть, я бы оттолкнул… но я подчинялся с каким-то маниакальным упорством. На студии не должно было никого быть, я вообще приехал для того, чтобы уточнить пару деталей из записанного материала, но все складывалось так. Мы как оголодавшие до ласки коты терлись друг о друга. Ввалившись в рубку, где стоял видавший вида диванчик ты на секунду остановился, стаскивая с меня кофту, бандана полетела на пол вместе с кофтой… и только когда ты повалил меня на диван, а я притянул тебя к себе мы увидели Алексиса. Гитарист находился в полном шоке, точно от чумных он пытался спрятаться от нас за гитарой. Его лицо было белым, точно мел… я готов был со стыда сквозь землю провалиться. Твое лицо сделалось пунцовым, и ты осторожно протянул мне кофту. Мы сидели на краешке дивана, точно нашкодившие дети. И мне было стыдно и смешно от всей нелепости ситуации. Что-то объяснять не имело смысла. Бежать тем паче – нам ни по двадцать лет. Я нервно сжимал твою ладонь в своей, и вспоминал те странные годы, с чего все началось… каким нереальным и иррациональным казалось теперь все то, что происходило когда-то…. Помню, в который раз я просыпаюсь от этого странного и пугающего сна. Когда солист нашей группы склоняется надо мной, гладит мои руки, и целует меня. Прижимаясь ко мне всем телом, он шепчет непристойности, а я лежу без движения и глупо улыбаюсь, позволяя его рукам прикасаться ко мне, а губам – целовать. Я откидываю такое тяжелое покрывало, и, убирая волосы со лба, лихорадочно осматриваюсь. В номере темно и тихо. Никого нет, все гуляют до утра. Завтра нет концерта, завтра переезд в другой город, и даже не на поезде, а на автобусе, а значит можно себя не ограничивать. Главное держаться на ногах. Почему я не пошел с ними? Ах да, мне было не очень хорошо после вчерашнего вечера. Я не шибко то прекрасно отыграл концерт, но, кажется, поклонники этого не заметили, звук был не ахти, зато название «Ария» сделало свое дело. Мне часто кажется, что не имеет значения, кто тут играет, главное, чтобы было это «Ария», а остальное приложится. Я усмехнулся, выбрался из постели, и закурил. Откуда этот навязчивый образ? Ничего такого мне никогда и в голову не приходило. Я нормальный парень, хоть и не женат пока, но это приложиться… да и к чему это? Почему с этим хлыщем? Вот то ли дело Холстинин! Я представил себя вместе с Володькой, и расхохотался. В это время в комнату вошел Валера, испугавшись моего гогота, он так забавно подпрыгнул, что вызвал следующий приступ смеха. - Ты чего смеешься, как лошадь Пржевальского? - Ты чего такой трезвый? – в тон Кипелову откликнулся я. - Фанаты, - отмахнулся он, - Володе и Виту больше повезло, поэтому я не пошел. А Маня так вообще почитай, счастливый человек. - А.. - Сам как? Полегчало? - Да, все отлично. Валера ушел в свою часть номера, которую делил с Холстининым, а я еще минут двадцать пялился в ночь, пытаясь понять чего со мной собственно не так. Потом все это мне надоело, я решил, что ничего так не снимает стресс и напряжение, как встреча с преданными поклонницами нашего творчества. Встреча была теплой, поэтому, немного, честное слово, самую малость, покуролесив, я счастливый и довольный возвернулся в гостиницу, досыпать свои законные два часа. Дойдя до своей постели, я готов был уже счастливо упасть головой на подушку, чтобы уже ни о чем сегодня не думать, однако, неожиданно я услышал, что в соседней части номера что-то происходит. Улыбка озарила мое лицо. Должно быть, Валерка и Вовка пригласили девчонок. Конечно, прерывать беседы друзей не вежливо, но вдруг можно будет с кем-то познакомиться? Спать тут же расхотелось. Ни то, чтобы мои приключения не завершились успехом, но жениться на ком-то в Барнауле не входило в мои ближайшие планы, но не прийти на помощь друзьям в трудную минуту было немыслимой жестокостью с моей стороны. Похихикав про себя, я подошел к соседней двери. К моему сожалению, она оказалась запертой изнутри. «Вот захочешь помочь понимаешь, в трудную минуту, а они вот так! Типо золотой голос и быстрые пальцы советского мятала… ну-ну…». Фыркнув для убедительности, я уже было собрался вернуться в холодную постель, как вдруг замок пару раз щелкнул, я еле успел спрятаться в полумраке стенного шкафа, когда из комнаты вышел Валерка, держась за стену, он дошел до ванной комнаты. Ему было явно не хорошо. «Тебя поставили подглядывать, а ты подслушиваешь!», - ругал себя я, -«подумаешь, перепил - первый раз что ли?». Я пропустил момент, когда можно было прошмыгнуть незамеченным, поэтому мне пришлось вжаться спиной в шкаф, чтобы не выдать своего присутствия. Вовка зашел вслед за Валерой. Они о чем-то негромко говорили, а когда шум воды стих, то они вышли вместе, и я бы никогда не поверил, если бы не увидел это собственными глазами. Холстинин поддерживал Кипелова за талию, и осторожно откидывал волосы с его лица, другой рукой. Когда они поцеловались, мне показалось, что я потерял сознание. Это было настолько не постижимо, что я, наверное, еще долго прятался в шкафу, и добрался до своей постели, когда фактически надо было вставать. Следующий день был днем отъезда. Так что мне в каком-то смысле повезло. Я вяло реагировал на происходящее вокруг, помогал погрузить вещи и аппаратуру… все что угодно, лишь бы не встречаться глазами с ними. Но утром все было иначе. Холстинин и Кипелов как всегда ссорились. Не со злости, а скорее по привычке. Дубинин флегматично пытался заткнуть то одного, то другого, а Саша Манякин болтал о чем-то с техником. В автобусе царила, как ни странно, рабочая обстановка и, казалось, что от вчерашнего расслабона и следа не осталось. Я сел подальше от всех и поближе к водителю. Закрыв глаза, я снова перенесся в тот полутемный коридор. Может, мне все это привиделось? Вовкина рука на талии Валеры. Их губы так близко… я переживал этот момент снова и снова. Какая-то нехорошая злость зарождалась во мне. Я не мог понять причин, но я не мог общаться с ними как раньше. Я вообще не мог с ними общаться. Валера был очень удивлен. Ведь еще вчера мы были, чуть ли ни лучшими друзьями, а сегодня я только цедил что-то сквозь зубы, а на вопрос: «какая муха тебя укусила?», смог соврать только, что у меня зуб разболелся. Я выиграл день. До конца маршрута меня не трогали, зато потом вся эта бесконечная Валеркина забота. Какие-то таблетки и полоскания. Меня мутило от одной мысли… чем они там еще могли заниматься! Спасибо Холсту, вот уж не думал, тогда, что скажу ему спасибо, он оттащил от меня заботливого Кипелова, в действиях которого, мне уже виделось черте что. Изо всех сил я старался держать себя в руках. Обильные послеконцертные возлияния весьма способствовали этому, я приходил в номер и отключался. Чаще всего я располагался с Манякиным, которому, как мне казалось, вообще ни до чего дела не было. Я не могу сказать, что с течением времени я так просто выбросил тот инцидент из готовы, но убедившись в том, что лично мне ничего «такого» не угрожает я потихоньку возобновил общение с Валерой и Володей. Кипелов недоумевал по поводу перемен моего настроения, полагая, что все же дело в какой-то фанатке из Питера, которая, предпочла его мне. Я же успокаивал себя тем, что, во-первых, я видел «это» всего однажды, и, во-вторых, быть может, все же я чего-то недопонял? Собственно, что мне оставалось думать в нашей стране победившего социализма? После записи альбома эти ужасные сны снова вернулись ко мне. Я видел лицо Валеры совсем близко от своего в свете фонаря за окном. Русые волосы, стальные глаза.. еще ближе.. –он накрывает губами мои губы, и это моя рука, а вовсе не рука Холстинина на его талии. Я резко вскакиваю, простынь можно выжимать, мне кажется, что я болен, и в то же время полон сил. «Что за черт?». На кухне я трясущимися руками заправил в сифон последний баллончик с углекислым газом, заполняя колбу до краев ледяной водой… «что со мной?»... разум участливо рисовал картины сценического образа Валеры. Вон он стоит передо мной, откинувшись назад, вот его голова на моем плече, просто так нужно… такая песня… ненадолго всего-то секунд десять. Едва различимый запах каких-то трав и детского мыла. Недовольный взгляд Володи исподлобья. «Дурак… куда я лезу? Во что хочу мешаться? Ах, я уже хочу вмешаться???? Надо бежать отсюда, надо бежать!». Словно в ответ на мои молитвы ночной звонок. - Виталий? - У меня есть одно интересное предложение. Серега, сейчас или никогда! И взволнованный бас-гитарист выдал мне на гора историю о путешествии в Европу и США. Виталик сыпал именами, от которых голова шла кругом. Его послушать, так все будет в шоколаде. Мы будем играть в лучших клубах и все такое. Был в этом какой-то подвох, но я немедленно согласился. Согласился, потому, что исполнялась мечта, стать таким же, как недосягаемые кумиры, и потому, что там я буду вдали от Кипелова и Холстинина, а это для меня очень важно. Сборы, оформление документов, все было в каком-то дыму. Я практически ничего не помнил, так хорошо мы отмечали. Я даже смутно помню, чего мы наплели ребятам. Десять часов перелета с пересадками и обещанная заграничная земля приняла нас в свои объятия. К сожалению, все оказалось ни так радужно, как нам обещали. Клубы, в которых нам предстояло играть, были ни просто маленькие, они были крошечные. Сбежав от любви миллионов, мы пришли туда, где нас никто не ждал. Взращенные советской ментальностью, как бы мы ни пытались доказывать обратное, мы попали в другой мир. В мир капитализма. Тут-то я впервые подумал о том, что правы были политагитаторы, пугая разлагающейся культурой и принципами «человек – человеку волк». К капитализму мы с Виталием оказались не готовы. Тут-то и началась эксплуатация человека человеком. Сложно сказать, на что мы еще надеялись, но отступать сразу не хотелось. Наверное, нам казалось, что нет ничего хуже, чем признать свое поражение. Мы практически беспрекословно подчинялись своим работодателям, с которыми был подписан кабальный контракт. Мне почему-то вспомнились времена компании Trident, эксплуатирующих Queen. Но, боже ты мой, Trident были детьми по сравнению с современностью, смотрящей в наши разочарованные лица. Когда нам, наконец, удалось заработать немного денег мы с басюгом напились вусмерть. Утром мы обнаружили себя запертыми в особняке, где жили. Не исключено, что давеча мы устроили тут отжиг «по-русски», ну да ладно, терять по большому счету нам было все равно нечего. Мучаясь похмельем, Дуб пил воду прямо из под крана, а я стоял под душем в джинсах и художественно подранной майке. - Признай брат, мы где-то лажанулись, - крикнул я через полдома. Виталий появился с пакетом льда, приложенным ко лбу. - Ошибки это тоже хорошо, - по-холстинински заметил он, - будет, о чем рассказать своим внукам. Я одобрительно усмехнулся, и вылез из-под душа. С меня стекали многочисленные струйки воды, передвигаясь по дому, я оставлял за собой явственный мокрый след, но мне было наплевать, похоже, Дубинину тоже. Мы выбрались в сад через окно. Разве может остановить русских запертая дверь? Путешествуя по городу в таком странном виде мы были похожи на парижских клашаров. Ну, ладно-ладно, просто на бомжей. Где-то нам даже бросили пару долларов, когда мы остановились покурить. Мы не стали брезговать ими. Здесь все было по-другому. Воздух свободы не особенно-то нравился мне. Все было как в убыстренной съемке. Люди постоянно спешили куда-то. Приклеенные улыбки, сосредоточенные на чем-то своем взгляды. Ничего личного. Ничего лишнего. Когда мы добрели до парка, и, наконец, опустились на скамью мы оба молчали. До нас доносился счастливый детский смех, казавшейся единственным не поддельным звуком в этой чертовой безысходности. Когда мы перекусили, жизнь сделалась все же не такой безрадостной как дотоле. Вспомнив, что распивать спиртные напитки в открытую здесь запрещено, мы не стали рисковать и приобрели немного баночного пива. - Что же это получается? – пытался сформулировать басюг наш провал, отчаяние и другие негативные эмоции, - вот она несбывшаяся мечта? И что теперь? - Картинка, показанная по телеку, мягко говоря, преувеличена, - отмахнулся я. Мы собирались продолжить философский разговор, как вдруг мимо нас прошла довольно странная пара. Двое мужчин держались за руки, и о чем-то фривольно беседовали. Меня накрыл опофигей от увиденного, и не смогши сдержать своих эмоций, моя нижняя челюсть рухнула на асфальт. Хорошо, что басюг успел ее вовремя поймать. - Может, пойдем отсюда, -зябко поежившись предложил я. - Чего ты комплексуешь, у нас новая страна и новая конституция, - беззаботно щебетал Дубинин, - тем более тут запад, понимаешь, это нормально. - Нет, - честно ответил я. - Да ладно тебе, чего такого? - Ну, это… - выдавил из себя я, пока мы искали обратную дорогу, - кажется, мне нужно еще выпить. - Да ладно тебе, только не придуривайся, что впервые видишь, как два мужика целуются… Ничего такого мы не видели, но я впал в ступор. Многие вещи медленно, но верно становились на свои места. Пьяные выяснения отношений. Дуб, сбежавший в Америку со мной. Почему? Да ясень пень – от Холста. Что и он тоже? Да я же с ним в одной комнате спал! А случалось и в одной кровати! Мама дорогая!!!! И то, как однажды он пытался раздеть меня ночью… холодный пот выступил на лбу. - Да ну вас всех, пидорасов! – в сердцах выругался я, залпом выпив последнюю банку пива, - угораздило же меня…. – ноги сами вели меня в тот дом, из которого мы столь доблестно смотались сегодня утром. - Ой, здрасте, пожалуйста, еще скажи, что ты сама невинность, думаешь, не видно что ли как ты на Валерку смотришь? - Я? *О.о* - Да ты, и не нужно делать такие удивленные глаза, - Виталий усмехнулся, мы были уже недалеко от того квартала, где проживали. Я понял это довольно легко, и во многом именно этот факт стал решающим, когда я думал с кем же мне лететь. Маврин, не прикидывайся. Я встал как вкопанный посреди дороги, и готов был развернуться, и зашагать в любую сторону, чтобы только не встречаться взглядом с Дубининым. Он был не прав, черт его дери! - Ты в своем уме?- это было все, на что меня хватило. - Сережа, - елейным голосом пропел басюг, беря меня под руку, я не сопротивлялся, я будто бы выпал из реальности, ни в силах что-либо предпринять я просто следовал за Виталием, - думаешь, я не понимаю, что тебя бесит тирания Холста? Думаешь, не знаю, что ты опрометью бросился куда угодно из России? Но тут у меня, дорогой свой интерес, и собственно не в деньгах дело… Мы снова пролезли через окно, наши хозяева не успели вернуться. Выступление было ночным, поэтому мы особенно не рисковали, хотя казалось, что совершили, чуть ли ни подвиг. - Я не понимаю, к чему ты клонишь? - Петрович подумает, что мы тут с тобой ни в рок-н-ролл играем, и, скорее всего, вернется ко мне, - заключил Дуб. Когда он закончил фразу я сполз на пол, смеясь, как помешанный. - Ты больной, честное слово! Вы все больные! И вам надо лечиться! Потому что мне наплевать на всю эту вашу голубятню и вообще, это меня не касается, я пришел музыку играть, а не то, что некоторые… Я не знаю, откуда в Виталии взялась вся эта сила, но он воздел меня на ноги, прижав к холодному металлу холодильника, в котором, к слову умерли ни только мыши, но и все окрестные тараканы, поскольку еды в нем не было, ровно как и выпивки. - Думаешь, я не знаю, что ты видишь по ночам? Думаешь, не знаю, какие сны тебе сняться? Думаешь, я никогда не слышал, как ты зовешь своего Валеру? И будешь в чем-то меня убеждать? - Иди к черту, - выдавил я, чувствуя, что ноги плохо слушаются. «Я что еще во сне разговариваю? Валить надо, валить… из этой страны, из этой группы гребаных пидорасов!»… Дубинин злорадно взирал на меня, щерясь, точно чеширский кот, я старался понять пора ли мне дать ему по шее, или все еще обойдется? Не обошлось. Колено Виталика оказалось между моих ног, да так, что я имел крайне малый радиус для какого-либо движения. - Давай, расскажи мне, что никогда не думал об этом? – его руки стремительно оказались под моей футболкой, я прошипел «пусти», но Виталий не дал мне договорить, оглушая мое сознание обжигающим поцелуем. Какого черта… Его рука, расстегивающая ремень моих джинсов, мои вялые попытки упереться ему ладонями в плечи. Ну, да, конечно… мне кажется, что я под водой. Уши закладывает, и я двигаюсь как-то неестественно. Мы целуемся. Вернее это Виталий целует меня. Мир передо мной, точно в тумане. Прежние установки рушатся, и мне кажется, что я слышу грохот, с которыми раскалываются принципы. И горячие губы Виталия снова и снова прикасаются к моей шее, плечам, груди… но я нашел в себе силы, или что это, черт возьми, было? Я сбросил басиста с себя, раскрасневшийся, со следами его поцелуев на шее я снова забрался в душ и долго стоял под упругими струями, не в силах так быстро воспринять все перемены произошедшие в моей жизни. Стоило мне закрыть глаза, перед мысленным взором возникало лицо Валеры, его улыбка, его нелепая забота, которой мне так, черт возьми, здесь не хватало. Щеки обожгло. И я понял, что я реву, как какая-нибудь профурсетка, заламывающая руки на «арийском» концерте. Когда я привел себя в порядок, в доме было тихо. Никого не было. Мне показалось, что я слышал, как открывалась и закрывалась входная дверь. Виталия нигде не было. Может быть, его взяли на концерт без меня? Ну, и черт с ним, я со вчерашнего вечера собирался провернуть одну аферу, но все никак руки не доходили. Телефон в доме был отключен, я методично проверил все аппараты, в клубах с нас не спускали глаз, однако, одно дело отключить телефон, а совсем другое – оставить аппараты без присмотра. Я легко отсоединил один из аппаратов, и выбравшись в прохладные сумерки через окно с другой стороны дома отправился на поиски пригодного для взлома телефонного распределителя. Признаюсь, отыскал я заветный короб не сразу, да и взобраться на дерево с первой попытки не удалось. Интересно, если бы меня застукали местные жители за таким интересным занятием, что бы они сказали? Или вернее, куда бы я был послан? Самое лучшее – в полицию. С помощью маникюрных щипчиков и такой-то матери я соединился с какой-то линией. Было не занято, поэтому я резво вышел на международную линию, и набрал единственный номер, который мог набрать. Трубку сняли ни сразу, сказывалась разница во времени. Голос Валеры был сонный, но до боли родной. Такой далекий и близкий одновременно. Едва ли что-то, кроме хорошей еды могло так обрадовать меня в этом далеком краю. - Валер, привет, это я Сергей… как вы там? На другом конце провода сперва молчали, потом обрадованный Валерка зачастил что-то про новых музыкантов, которые ужасно отыграли на одном из стадионов, и, что про нас что-то пока не слышно по мировым новостям, и если мы там еще пока не звезды, то было бы просто классно, если бы мы вернулись. После долгой паузы я нашел в себе силы сказать: - На самом деле все плохо, мы играем в замшелых клубах, денег нам почти не платят, и нам нужно как-то выбираться отсюда, пока не закончились визы. Ты сможешь нам помочь? Кипелов не колебался ни минуты, хотя я знал, насколько сейчас в России были тяжелые времена. Хотя, когда в нашей многострадальной родине было иначе? Говорили мы долго. О какой-то ерунде, о том, как мы скучали друг по другу. Я все время извинялся за какую-то ерунду, а Валера стоически слушал меня. Потом я, с трудом сориентировавшись, назвал номер почтового отделения, которое мы видели вчера, это хорошо, что у меня память на цифры хорошая. Если все будет хорошо, то завтра мы будем свободны. Когда я вернулся в наше временное пристанище, я обнаружил Виталия за тем же самым, чем занимался я еще минут двадцать назад. Выходило, что наши хозяева просто кинули нас, и если мы не уберемся отсюда в ближайшие 24 часа нас ждет расплата. За аренду дома никто давно не платил, оказывается, поэтому отключили телефон. Скоро отключат свет и воду, и вот Виталик геройски пытался написать слезное послание Холсту. Как я успел разобрать последние каракули басюги, заканчивалась его трогательная речь признанием во всех грехах и сопливыми уверениями в вечной преданности и т.д. и .т.п. Виталик спал. Характерный запах перегара свидетельствовал о том, что последние десять долларов были потрачены с умом. Мне снова захотелось есть, но я не злился. После того, как я услышал голос Кипелова, я понял, что все будет хорошо, и что завтра, самое позднее послезавтра мы непременно вернемся домой, на родину, а там – будь что будет! Сложно описать словами мое счастье, когда мы выяснили, что в цену перелета входит небольшой сухпаек. Первая полноценная еда за последние две недели. Оказывается таким простым вещам можно радоваться. Я усмехнулся. Летели мы совсем недолго. Эти десять часов, промелькнули как один. Я видел, что Дубинин счастлив не меньше меня. Какими мы были дураками. Захочет ли теперь Холстинин принять нас обратно? Однако, судя по тому, что сказал Кипелов, если и поломается, то всего лишь для вида. В аэропорту нас встречали все «арийцы», даже Маргарита Анатольевна заглянула по такому поводу. Сложно представить себе те эмоции, которые кружили нам головы в тесном заплеванном и сером Шереметьевском аэропорту. Я вис на шее у Валерки, и мне казалось, будто нет никого счастливее меня, и черт возьми, так оно и было!.... Когда Алексис пришел в себя, мы отпоили его коньяком и горячим кофе, рассказав, что это у нас давно, воздушно-капельным путем не передается, и страшного тут нет ничего. Конечно, Юра не сразу смог воспринимать нас адекватно. Я не мог его винить или упрекать в этом. Как же это было давно, и в то же время, как будто вчера. Но коньяк сделал свое благотворное дело. Я снова не стесняясь обнимал тебя, и мне казалось, что Алексис, черт побери, если и не понимает меня, то во всяком случае, никогда не упрекнет.
Сволочь_ТМ: И почему все сводится к банальному сексу? Как будто есть глубинный смысл в том, о что потирать гениталии? Как в пошлой рекламе – "зачем платить больше, если результат одинаков?" И какая сцука придумала, что для достижения чувства слитности, единого существа, нужно обязательно физическое прикосновение? Почему этой сцуке не пришло в голову придумать просто телепатию? И – почему? Почему? Мне достаточно ощущать нашу с тобой общность на уровне эфира – даже не слов. Знаешь, мы ведь не первые – сонмы далеко не ангелов маялись до нас, и будут маяться после нас от того, что эта хренова оболочка мешает, давит, заключает в тюрьму не только ощущения, но и чувства. Почему—нельзя? Почему? Мне комфортно думать о нем, и даже мысленно разговаривать с ним. Вот тут – полное расслабление, никаких внутренних препятствий. Сложнее – общаться по телефону, писать письма – включаются дополнительные факторы – способ построения фраз, слова, которые, как известно, будучи изреченными, являются ложью. Невозможно – общаться лично. Мозг отключается в первые секунды. Из подсознанки вылезает грубый дикарь, который использует только первичные органы чувств – в ноздри впивается запах, заставляя их раздуваться, а грудь - дышать глубже, так, чтобы вобрать в себя каждую крупинку, исходящую от тебя. Звуки, которые ты издаешь, тоже попадают в мозг в усеченном и оттого малоинформативном состоянии, - интонации отделились от смысла, начали жить собственной жизнью и осели где-то там, вне центрального пульта управления, в какой-то дурацкой точке, бунтарски перехватывающей на себя мониторинг в самый неподходящий момент, и заставляющей лететь кровь по жилам, приливать к щекам, расходовать топливо - кислород так, что его не хватает на дыхание... Но прежде всего эта точка мощным ударом отсекает эфирную систему обмена информацией. И мы перестаем слышать… слышать… … подушки, смятые простыни… резкий запах пота, выделяемого двумя играющими зверями – сильными, гибкими, хотя такими разными… белье, раскиданное по самым неожиданным местам… … все заканчивается, и ты уходишь… и я начинаю бороться с дикарем, загоняя его в тесную клетку. И жду, когда же, ну когда же наконец у меня снова получится то, без чего моя жизнь не имеет смысла, - подключиться к эфиру и – начать бесконечный мысленный разговор с тобой…
Io: Для DarkHitcher Именем революции! Наверное, не очень честно пользоваться служебным положением. Ну да, пожалуй, так. И уж совсем не справедливо не применять к себе лозунг «от каждого по способностям – каждому по потребностям». Александр Манякин усмехнулся, разглядывая, лежащую перед ним карту метро. Только обозначения на ней были совсем не те, что раньше. Кто бы мог предположить, что московский метрополитен так сильно измениться за прошедшие десять лет с момента Удара? Как ему удалось занять одну из ключевых позиций на Сокольнической линии, он и сам не знал. «Оно само», как говориться. Ну, или так сложились обстоятельства. Может, он говорил увереннее всех псевдо вождей пролетариата, а может, сумел дать людям надежду. Сперва под его начало попала одна станция, потом две, затем коммунистический альянс сложился сам собою, и ему предложили возглавить линию. Было поздно что-то менять. Агонизирующее человечество не оставляло идеи войны и мира во всем метро… да… как непередаваемо сузился мир сегодня… Саша хмыкнул, потерев кулаком заросшую щеку. Ну, и что мы имеем? Обрушение вспомогательного тоннеля, подтопления, и не прекращающуюся драку за ресурсы всех со всеми. Как ни странно, фашисты не особо доставали, больше всего, особенно налогами доставали станции Ганзы… но тут куда деваться? Всем нужен транзит…. Эх, то же мне путь из Варяг в Греки… В метро у Саши было две тайны. Его настоящее имя, и Андрей. Он нашел парня случайно, кажется, он был пленен на Библиотеке им. Ленина, когда пытался незаконно пересечь границу. Подумать только, Саша чуть было не отдал один из самых верных приказов в военное время. Расстрел был обычным делом, и теперь его даже не мутило, если приходилось исполнять приговор лично. Однако в тот раз, что-то не заладилось с самого начала. Одна моторизированная дрезина сошла с рельсов, из-за того, что на полном ходу налетела на ржавые цепи. Черт бы побрал этих контрреволюционеров! Манякин был зол. Остаток пути пришлось проделать пешком, разминируя подходы, что забирало драгоценное время. Был жестокий бой. Оппозиция была разбита, пленных поставили к стенке, все как обычно… на предпоследнем у Саши кончились патроны. Он размахнулся рукоятью полуавтоматического дробовика, чтобы одним ударом сокрушить позвоночный столб, а вторым добить, если понадобиться, но тут парень обернулся, чтобы посмотреть в глаза своему убийце. Красноречивее всего был взгляд Вождя Пролетариата. - Этого ко мне в кабинет, - рявкнул он. Андрей был изможден, и измучен. Не долеченные травмы давали о себе знать, так что парень сильно прихрамывал. Как он угодил в заградотряд к анархистам, или кто они там, дети Че Гевары не доделанные. Бывший гитарист группы «Кипелов» не сразу узнал в Вожде своего бывшего коллегу, поэтому морально был готов ко всему. Его пустой взгляд ничего не выражал. Он сильно удивился, лишь когда, Вождь поставил перед ним стакан и налил водки, трясущейся рукой. С того дня прошло довольно лет. У Андрея было другое имя, новый паспорт и происхождение, и не было никого, кто мог бы опознать в нем бывшего члена группировки «Свобода и Вера». Он сам точно не помнил, как оказался в этих рядах. Ему просто казалось, что нужно до отказа забить свой день хоть чем-то. Окучивать плантации грибов? Что ж – хорошо, стрелять в противника – тоже неплохо, и, по сути, не важно, кто он этот противник. Однако в одной из партизанских операций он сильно подставился. Или его подставили. Вот и выпала ему незавидная участь… идти первым на позиции коммунистов. Бред. Все слышали, что у тамошнего Вождя Александра- Кровавого руки ни то, что по локоть в крови… что это не человек, а зверь, машина для убийства… Андрей усмехнулся. Вот он сидит, быть может, в самом безопасном месте на всей станции, пьет почти настоящий чай. И все, что от него требуется, составлять приказы и рапорты, принимать звонки и важные послания… а «Александр Кровавый» делает вид, что он злой тиран, и вообще всех сотрет с лица метро. С Сашей стало спокойнее. С ним вообще стало почти так же, как до Удара. Андрей не мог объяснить почему, но практически все мысли, которые мучили его, отодвинулись на второй план. Сейчас главным было дело республики… ну и, конечно, же Саша… Андрею сложно было взять в толк, как так получилось, что Александр Манякин, стал Кровавым Вождем, да более того, основал, можно сказать, собственную религию, люди боялись произносить его имя не тем тоном… но, чем больше проходило времени, тем отчетливее Андрей понимал, что лучшую организацию сложно себе представить. Нередко Маня говорил, что ему понятно, что вечно так продолжаться не может, что нельзя замыкать управление на себе, что есть предатели… но ему не хочется сейчас этим заниматься, поскольку Андрей рядом… И он был главной тайной вождя. Понятно, что рождаемость за последние годы сильно упала, а республике нужны были рабочие руки… и если бы хоть кто-то заподозрил Александра в том, что он не имеет постоянной женщине вовсе не вследствие опасностей и дела революции, то, скорее всего, даже ближайшие соратники не стали бы церемониться с ним. Нередко Голованову становилось очень страшно, и страх этот был ни столько за свою шкуру, сколько за ту коммунистическую ветку, которая по нелепой случайности могла лишиться твердой руки Александра… а это означало новый откат назад. Грызню из-за фильтров, из-за ресурсов. Сомнительный суверенитет станций и войны-войны-войны… Но …когда в конце рабочего цикла Саша закрывал дверь небольшого внутреннего бункера, все становилось далеким и не важным… Здесь, они, наконец, могли быть самими собой. Здесь они фактически жили. Саша бессовестно и беззаветно баловал Андрея. И тот, понимая весь риск, на который идет ради него «Вождь народа» отвечал безотчетной преданностью. Часто ему казалось, что Удар только укрепил эти чувства, которые зародились за много лет до… Сидя в кабинете, он нередко вспоминал, как страстно, порывисто и спешно целовал Саша его губы, как был он нежен и терпелив… как заставлял Андрея задыхаться от желания и вскрикивать от легкой боли, немедленно переходящей в наслаждение… просить… умолять его, чтобы только не прекращались ласки, чтобы, он мог почувствовать это снова. От этих мыслей Андрей всегда неизменно краснел, а коллеги посмеивались над ним, считая, что он боится, но любит Вождя, как любой новичок, поступающий в верховную канцелярию. Андрей ничего не говорил, он вообще мало с кем общался. На центральной стации и в запанной резиденции в Сокольниках у него было несколько знакомых, но никому из них, никогда Голованов не посмел бы доверить и часть информации о себе. Слишком многое было поставлено на карту. Но однажды они допустили ошибку. Они очень давно не виделись тогда. Кротов сообщил в Сокольниках, что Вождь очевидно убит, от каравана нет известий. Андрей боролся с контрразведкой практически в одиночку. Доказывал, что пока тело вождя не будет завернуто в кумачовый стяг, нельзя утверждать, что тот погиб. И если уж это так, то он должен был захоронен в Мавзолее на Красной площади. Он знал, что говорил чушь, он говорил ересь, и сам знал это, однако для простого народа его слова звучали гимном величию Вождя. Андрей надеялся. Надеялся, когда отворачивались самые верные делу коммунизма люди. Ему самому пришлось браться за оружие, пока вдруг ни просочились сведения, будто половина каравана в плену в фашистов. Отбросив всякие сомнения он сам вел красных чекистов на штурм. Как это было глупо, как опрометчиво, положить столько отличных бойцов «за Вождя»… но Андрей не сдавался… и подавив фашистское сопротивление захватив конгломерат из нескольких станций соседней ветки он добился своего. Он освободил любимого человека. … Маня смотрел грустными уставшими глазами. В каптерке на Фрунзенской не было электричества. Они сидели при свете керосинок и карбидовых ламп. Почетный караул стоял за дверями совещательной комнаты. Саша ласково провел рукой по щеке Андрея. - Что же ты наделал, глупыш… , его глаза улыбались, и этот резкий контраст с прорезавшими лицо морщинами заставлял сердце Голованова биться учащенно от щемящей нежности…, - фашисты не были нашими врагами по сути… Андрюша… сейчас важно было, чтобы… Кротов занял мое место, и тогда… теперь Ганза…. Поцелуй… нежный… с привкусом соленой воды… Манякин прижимает парня к себе… он так и не смог свыкнуться с мыслью, что его «парню» скоро сорок… он чувствует под рукой мокро… Андрюшка ранен… у него самого в револьвере не больше пяти патронов… а в железную дверь стучат все сильнее… Для kotenakat Выживают только параноики XD - Знаешь, Валера… ты можешь счесть меня параноиком, но несколько дней меня не покидает чувство, что за мной следят. Более того, что следят за нами. Вот, видишь, оцени мой подвиг, я сегодня даже без машины, через всю Москву, на метро, между прочим! - Делать тебе нечего, - отмахнулся Кипелов, поправляя лямку рюкзака на плече, - кому ты нужен на фиг, а я уж тем более. Если и фанаты, то я ничего страшного в этом не вижу. Разве стоит из-за этого беспокоиться? - Беспокоиться-то может и не стоит, но опасаться, следовало бы. - Да ну тебя… * Тем временем в засаде сидел Алексей Харьков. Ему затея не нравилась изначально. Ну, как это шпионить за ЛерСанычем. Ну, во-первых, он хороший, а, во-вторых, все эти домыслы и слухи, мол, а ты знаешь, что они с Мавром ни сухари сушат, и все такое, успели порядком достать. Наверное, именно поэтому он согласился. А, во-вторых, лишний раз увидеть ЛерСаныча он никогда не отказывался, потому, как влюблен был в последнего сверх всякой меры. И не нужно думать, что это было на уровне той болтовни, что пишут в интернетах всяких, вовсе нет. Вот была у Хорька мечта… *не про красные труселя между прочим* а высокая, светлая и чистая, о том, как возьмет его ЛерСаныч за руку и скажет, ценю, мол, я тебя, басист мой ненаглядный, больше всех, и усилия твои, и рвение… позволь мне поблагодарить тебя… и поцелует… нежно так… в щечку… От мыслей таких Алексей чуть было не грохнулся с березы, на которой сидел, * Валера и Сергей тем временем, снова скрылись в проклятом метро. Черт умеют же заметать следы. - Я тебе говорю, Лер, у меня нюх… кто-то за нами следит. Кипелов пожал плечами, прислонился спиной к вагонному стеклу с надписью «не прислоняться», и погрузился в свои мысли. Доказывать ему что-то сейчас было бесполезно. Совсем не палиться не удалось, чего не скажет о Валере. Он преспокойно продолжил путь, когда Маврину пришлось отбиваться от довольно упорных фанатов. «Черт, на лысо побриться что ли» - в сердцах подумал он. Догнать своего спутника Сергей не сумел, ну да не беда, так даже лучше. Было бы неплохо выяснить, кто это тут у нас такой талантливый. Сергей буквально кожей чувствовал, когда по пятам кто-то шел. Сейчас это чувство пропало, однако, осталась какая-то странная тревога, которую он никак не мог списать на последствия стресса, или чего-то естественного. «Я до тебя еще доберусь», - подумал он, бодро шагая к ближайшему к «государству двоих» магазинчику. Вообще-то хочется еще нормально покушать, а раз Валера в кои-то веки свободен, можно рассчитывать не только на жаркую ночь… Маврин предвкушал вкусный ужин. «Вкусный» подразумевал под собой не только присутствие жареных пельменей и пива, поэтому настроение Сергея резко улучшилось. Как и ожидалось, Кипелов уже был в их небольшом убежище и хлопотал по хозяйству. Сергей умилился картине, представшей его очам. Вот блин, если бы он еще был женщиной… впрочем, нет, это был бы коллапс мозга. Тут хотя бы его редко видно… тоска, конечно, есть такое, но… не пилит, кормит, поит, утешает, ублажает, по головке гладит…. Что еще нужно? Правильно - ничего. Вот и не фиг тут привередничать! Маврик протянул Валере небольшой букетик цветов, отчего последний расцвел аки майский ландыш, и немедленно бросился в объятия Рыжему. «Бля, кажется, мы сегодня не поужинаем», - меланхолично подумал тот, отвечая на поцелуи любовника, которые с каждым разом становились все более чувственными и проникновенными... Для Кавайное Нэко Прощение Не знаю, ты когда-нибудь меня простишь или нет. Иногда так бывает. Человек должен поступать вовсе не так, как ему хочется, а так как нужно. По законам рынка. Если угодно, по профессиональным канонам. Да все, наверное, могло бы сложиться иначе, да, ты бы мог выучиться петь, ты брал бы уроки по вокалу, однако, боюсь, второго Лефлера я бы не смог воспитать. Дети до 18-ти лет прекрасны. У них другое восприятие реальности, для них нет ничего не возможного. Они почти бессмертны. Иногда они такие даже до двадцати… А потом что-то случается с ними. Или я это все себе придумываю. Это похоже на школу, когда в начале ученики с радостью приходят в первый класс, держат за ручку папу и маму, обожают первого учителя. Ну а на выпускном, дымя в туалете, смеются в голос: «да кто она такая, Ираида Петровна? Она до пенсии будет вкалывать тут, а я-то, я? У меня вся жизнь впереди, я еще простужусь на ее похоронах… га-га!». А у кого было по-другому? Ну, разве что когда-то давно, в детстве, в советском союзе… когда деревья были совсем маленькими. Я усмехнулся, глядя в окно. Поезд легко отмахивал километры, прокручивая перед взглядом хронику жития средней полосы России. Вот так. Тук-тук, тук-тук… под мерный стук колес. Я еду к тебе, Илюш. Еду, наверное, чтобы извиниться, еду, чтобы сказать что-то очень важно… чтобы снова посмотреть в твои глаза… чтобы увидеть тебя, взять за руку… сентиментальный бред, наверное. Ты знаешь, что в нашей сказке не может быть «долго и счастливо». Нижний встретил туманом, легким теплым дождиком и запахом прелых листьев. Забравшись в такси, я назвал твой адрес. Дома ли ты? Как отнесешься к столь раннему визиту? Передумав, развернул мотор в сторону гостиницы. Время шло слишком медленно, так всегда бывает, когда ждешь. Когда хочешь, чтобы все было иначе, когда уже совсем решился, но есть еще шанс передумать. Черт. Я заказал завтрак в номер, но не смог допить кофе. Заперев дверь, я вышел в город. Мне казалось, что я шел спокойным шагом, однако, уже через четверть часа я стоял у твоей двери, и беспокойно теребил цепочку. Выдох. Нажимаю кнопку звонка. Выдох… Кажется, что сердце стучит в висках, и пульс слишком частый. Выдох. Поворачивается замок. Выдох. - Сергей? Вдох. - Доброе утро, Илья. - Что ты здесь делаешь? - Я… Ты испытывающе смотришь на меня. А я не знаю, что тебе ответить. - Понимаешь, я приехал… чтобы извиниться. Я не знаю, простишь ли ты когда-нибудь меня, но я должен был… сказать это. Твой взгляд смягчается, и ты раскрываешь мне навстречу объятья. Выглядит глупо. В заплеванной парадной. Ты такой светлый, заспанный и домашний, и я… всклокоченный, уставший, выжатый… Я отрываю тебя от пола, ты виснешь на моей шее… твои губы, мне кажется пахнут яблоком, ты утыкаешься в мою шею, стаскивая кепку… - Я не думал, что ты придешь, - шепчешь ты, пока я втащив тебя в квартиру, притворяю дверь, - я не думал, что тебе будет до меня какое-то дело. Тебе так часто делали больно, что ты не можешь поверить, что где-то может быть иначе… - Илья… - Не говори ничего… я знаю… я знаю, что ты сейчас уйдешь… и теперь уже навсегда, я знаю, что никогда, не смогу заменить тебе Его… и дело тут ни в Андрее, и даже ни в Артеме…. - Илья… - Тшшш…, - его палец ложиться на мои губы, - просто целуй меня… сейчас… потому, что другого раза не будет. Я закрываю глаза, и медленно прикасаюсь к его губам. Он доверяется мне сразу же, доверчиво приоткрывая ротик. Тонкий, и гибкий, почти как девушка… жмется ко мне, краснея от смущения и желания. Я не отказываю. Разве могу я ему отказать? Торопливые пальцы, стаскивающие мои джинсы, откровенные ласки… - Хочу тебя… Сережа… - подчиняющий, лишающий воли шепот… - быстрее… Сережа…, - и тихое полное наслаждения, - Да… - завершающим аккордом, когда волна удовольствия рвет мне крышу, и я могу только рычать в ответ, падая на податливое тело любовника. Потом он сидит у меня на коленях, пьет чай из подаренной фанатам кружки, и молчит. Ему нечего сказать, и он не дает мне оправдываться. - Уезжай… - на прощанье, - я давно простил тебя, не изводись… я знаю, так в Москве Он… а я здесь… и… если… то… я всегда… буду ждать… и верить… а теперь уходи… Яркий день выжигает глаза. После полумрака квартиры. Я плетусь по проспекту пьяный и жалкий. Мне кажется, что здесь душно, и нечем дышать… я опираюсь о стену какого-то здания, подслеповато оглядываясь вокруг. Везде жизнь, смех, город. Я будто во вне, будто двумерен. Но я знаю, что это скоро пройдет. Стоит только ускорить шаг… и набрать Его номер.
Io: Для Нэко и Каоре Канон, вокалисты и мавродурдом. - Скажи мне, ты всегда отбираешь себе вокалистов на сайте знакомств «парень ищет парня»? - Это сейчас что было? – Сергей даже сразу не понял обидеться ему, или рассмеяться. - Ни то, чтобы я ревновал, но начиная с Артема, они все как-то подозрительно молоды, и гм… желанны. - Ой, да ну тебя, Валера, сам-то кто учил Лефлера, петь… простите, за куртуазность. - Это не считается, - закрывшись газетой «Советский спорт» констатировал Золотой голос российского Мятала. - А вам, напомнить, Лер Саныч про теоретический курс для Артемия на фазенде Александра Манякина? - Сколько лет прошло, а ты все помнишь, - как бы сделав глоток чая оправдался Кипелов. - Так, что я бы попросил Вас не комментировать выбор кадров. - О, это теперь так называется, - прыснул Валера. - Можно, я тебя сейчас придушу, - начал закипать Рыжий Бес, протягивая загребущие ручонки к вожделенной шее. - Но-но! – Валера вынырнул из-за газеты, и посмотрел на гитариста поверх очков, - что ты тогда делать будешь? В тюрьме вряд ли встретятся такие, гм… квалифицированные кадры… - Ятящасприбью! – возопил Маврин, кидаясь на обидчика. - Твою мать… - вскрикнул Кипелов, отбросив спасительную газетку, и укрываясь теперь за надежным боком холодильника. И, наверное, это славное и безоблачное утро закончилось бы для Валеры плачевно, если бы ни звонок, поступивший на номер Сергея. Утро оказалось весьма поздним, и проблема состояло в том, что Рыжему Бесу уже как десять минут необходимо было быть на студии. Громко и витиевато выругавшись Мурз развернулся на пятках, схватил сумку и убежал. «Пронесло», - подумал Кипелов, отлипая от спасительного холодильника, и перетекая обратно в уютное плетеное кресло. Гневно сверкая очами, Сергей Константинович в рекордные 54 минуты преодолел расстояние, на которое во время оно уходило не менее 1,5 часов. - Прошу пардона, - объявил он, скатившись по лестнице в подвал, - проспал. На студии как и обычно по понедельника творилась вакханалия. Только новенькие Илья и Дима не принимали в ней участия. Гречишников, Гаахов и Максимов играли в увлекательную игру под названием «Доведи Юрия Алексеева до нервного срыва». Раз Юра набрал номер Маврика, стало быть терпению его подходил конец. - Отставить! – гаркнул Мурз. На полпрыжка с дивана смешались люди, гитары и басисты, и одной дружной кучей рухнули к ногам сатрапа в лице СКМ. - Бля, - выдохнул Алексис. - ЕСТЬ! – завопили трое. - Пиздец… - откликнулся Сергей, - так, приступаем к работе… Пара часов пролетело незаметно. Илья нередко пел мимо нот, Юра дергался, но терпел. Сергей был «где-то не здесь», а у басюги и звукорежиссера в начале третьего часа опять начались побегушки, и новая игра под названием «доведи нового члена группы до нервного срыва». Дима отчаянно закрывался барабанными палочками, пытался даже в виде креста, однако, это не помогло, и веселая компания, к которой присоединился Гаахов очень быстро заставила парня не только ругаться матом, но и уйти с ними «подышать». - Да что ж сегодня за день такой? – воздев руки к небу вопросил Маврик, небо не ответило ему, зато на голову свалился кусок гипсокартона, - бля. Илья Лемур сидел на пуфе, с микрофоном в руке и посматривал на все это безобразие стоически. Он старался делать вид, что его тут нет, и вообще прикидывался ветошью, особенно, когда у Гречишникова и Максимова снова начинались побегушки. Пока оно прокатывало, и басист со звукорежем избрали себе другую жертву, стало быть можно было немного расслабиться. - Илья, - окликнул его Алексис, - мне кажется, что тебе следует больше времени уделить вокальной подготовке, - сказал он. - Да, вы правы… - отозвался парень, подымая на ритм-гитариста полные почтения карие глаза. «Еб ты…» - подумал Алексис, особенно, когда парень моргнул, - я буду стараться, - заключил вокалист, и улыбнулся. - Я думаю, что у тебя все получиться, - улыбнулся Юра, приблизившись к парню, чтобы получше рассмотреть его. Нет, конечно его предшественник был очень даже, чего уж там, но вырос, дети всегда вырастают, а этому ведь ни 17 лет… а весь такой из себя… - Хорошо бы, боюсь, не пройти испытательный срок. - Илюш, тебе нечего бояться, - сказал ритм-гитарист, сам, поражаясь изменившимся интонациям. - Спасибо, вы очень добры ко мне, - заключил он, и обнял Юру. - Да ладно… - Алексис растерялся, и забыл, все что хотел, лишь потрепал парня по волосам. В замешательстве, вернувшись к своим примочкам, он сосредоточился на партиях. Когда на студию вернулись Гречишников, Гаахов, Максимов и Завидов - Маврин испепелил взглядом всех присутствующих, и даже мысленно смел весь прах в один большой совок. - Работать, солнце еще высоко! – прикрикнул он, и для убедительности сверкнул очами. Все принялись имитировать бурную деятельность, а Алексис прикинулся Циолковским, так, на всякий случай. Вдруг повезет? Когда репетиция наконец закончилась, Мурз умчался первым оставив всех, а в особенности Гречишникова в недоумении. - Бля, последний косарь! – с сожалением вздохнул он, протягивая купюру Максимову. - Я ж те говорил, - ласково погладив пухлый карман джинс, откликнулся басист, - что шеф сегодня не в настроении, и не будет провожать нового вокалиста до дому-до хаты. - Вот ты тут давнее меня работаешь, - вальяжно рассуждал Максимов, - но не смекнул пока чего к чему, но ничего, это опыт… - заключил он, и заржал, затем оставив звукорежиссера направился к собирающим свои нехитрые вещи Лемуру. - Илюш, не хочешь прогуляться – спросил басюг. Тот хотел, было отказаться, но Алексис кивнул ему. Вокалист пожал плечами и поплелся вслед за Леней. Оставшись с басюгой наедине, Лемур понял, что тот вовсе не такой страшный, каким хочет казаться. С ним даже можно говорить не только о приколах и девушках. Прогулка удалась. И ресторанчик в ее завершении был просто чудесен, а уж так мило, что Максимов предложил вокалисту проводить его до дома! Конечно, Илья вполне мог и сам добраться, но вместе веселее. - Надеюсь, мы не очень тебя напугали? – вкрадчиво поинтересовался Леня, когда до двери съемной квартиры Ильи осталось совсем недолго. - Мне нужно просто ко всему привыкнуть. - Не сомневаюсь, будет здорово. - Зайдешь? - Почему бы и нет… Пока Илья ставил чай, басюг огляделся. И сделав, далеко идущие выводы, вдруг ляпнул: - Фига себе, ты ни с Мавриным живешь? - Чего? - поперхнулся он. - Ну, в смысле, один! - Ну, да, давно хотел вырваться на волю, пожить, что называется в свое удовольствие. - А… - А почему я должен с Мавриным жить? - Есть такая старая байка, мол все вокалисты начиная Кипеловым, и заканчивая гм, тобой жили с шефом… - Ну, я думаю, это его бы сильно стеснило, чего бы вокалистам с ним жить? - Ну, как чего? – почесал в затылке басюг, ну это… вокальные данные там, все такое… ведь это обязательно, ты же понимаешь… - Соседям мешать что ли? – удивился парень, - другое дело, просто спать с ним, но это, он же старый это не прикольно… Тут поперхнулся уже Леонид. - Скажешь тоже… - «вот молодежь пошла, все открытым тестом!» - А чего? Я не понимаю, почему вы его поделить не можете… вот то ли дело, Юра Алексеев, - выдал фронтмен, блаженно закатив глаза… - Чур тебя, извращенец! Алексис – святой человек! - А ты? – он подошел и разместился у басюги на коленях, отчего тот чуть было не выронил чашку, и не облил их обоих, - чего стесняешься то? Давно Леонид не показывал такой хорошей физической подготовки. Оказалось он даже очень ничего в беге на короткие дистанции. Подойдя к распахнутой настежь входной двери, Лемур закрыл ее, пожав плечами «странно, - подумал он, - а в Интернете пишут, что металлисты такие развратники, такие развратники… вот оно настоящее лицо металл-Москвы… ни тебе подарков, ни тебе ласки, хотя бы… сбежал… правда что ли с шефом жить придется?». * Маврин меж тем добрался до дому. Был он загружен студийными перипетиями по самое «не балуйся». Кипелова нигде не было. «Странно» - подумал Сергей, однако, приведя себя в порядок, отправился в свой домашний кабинет, чтобы додумать одну рыбу для завтрашнего дня. О присутствии Кипелова гитарист догадался по появившейся чашке чая возле правой руки. - Лер, - позвал он, сняв наушники. Кипелов появился через некоторое время, немного замотанные, но довольный. - Давно пришел? - Недавно, - вокалист чмокнул Рыжего в уголок губ, затем сделал пару глотков из его чашки. - Утром я был немного не в себе.. - Да ладно, иногда ты так прикольно злишься…, - Маврин показал ему язык, и на секунду вернулся к гитаре, - кстати, я ни один. - Эм? - Андрей зашел… - Он уже не ребенок, - менторским тоном продекламировал Сергей. - Да, но… Гитарист окинул Золотой голос российского Мятала оценивающим взглядом, и констатировал: - У тебя сил не хватит. Кипелов недовольно фыркнул: - А ты помоги. - Вот еще… - Да, у тебя же новый вокалист… - Тьфу, ты господи, снова здорово! - А что? Это ты мне все б/у предлагаешь, как тебе ни стыдно?! - Я ..п…ПРЕДЛАГАЮ? Оно само пришло! Не виноватый я… - Ну да, после Запашных… - Бе… - Что «бе»? - Да, пожалуй, ты прав, у меня Новый вокалист… Кипелов обреченно вздохнул, вернув чашку Рыжему Бесу, а тот показал язык, когда Лера покинул комнату. «Потому, что низзя быть на свете красивой такой, будет знать, как меня на концерте целовать…». Посидев еще немного над «рыбой» Сергей заглянул на кухню, там было нехило накурено, создавалось ощущение, что здесь был не только Андрей Лефлер, но как минимум еще Слава Молчанов, и может быть Голованов Андрей. «Ни фигово девки пляшут»… - заключил Мурз, и покормившись «чем Кипелов оставил» еще какое-то время торчал на кухне. Время перевалило за полночь, Рыжий Бес, блуждая в дебрях Интернета, успел прочесть несколько новых глав о себе-любимом, от души посмеяться и выкурить пару сигарет. Затем, с чувством выполненного долга, он выключил свет во всем доме, и, споткнувшись о какую-то обувь, добрался-таки до кровати. Как и предполагалось, Андрей все еще был здесь, что хуже всего – он спал. Но у Маврика не забалуешь, разговор короткий, и борьба за лидерство в прайде тоже. Конечно, взять за шкирку подросшего «теленка» было сейчас проблематично, но вот пнуть хорошенько с милым «брысьотсюдова, не дорос аще» являлось хорошим мотивирующим средством. Андрей не сразу понял где и с кем находится, было прошептав: «Аскольд, еще минуточку», но поняв, что голос принадлежал не Запашному, и был отнюдь не воркующим, Лефлер довольно быстро попытался свалить, но свалил он только торшер, пытаясь выйти в шкаф, наивно полагая, что злобный Маврин вероломно застукал его на месте преступления. - Вот молодежь пошла, - буркнул Сергей, занимая свое законное место, около Валеры. - И ни говори, - откликнулся тот. - Я ж тебе говорил… - Угу, трахать будешь, не буди… - улыбнулся Золотой голос мятала.. - Какое тут.., - отмахнулся Рыжий, уткнувшись в его плечо. * Утро было недобрым, к тому же наступило, как обычно ближе к часу дня. Как ни странно, сегодня по дому метался ни Рыжий, а Валера, ругаясь, как сапожник, стараясь разыскать в шкафу и других укромных местах, части своего гардероба. - Бля, я же опаздываю! Рыжий садист самодовольно наблюдал за стараниями Кипелова, и наслаждался мелькающей возмущенной копной русых волос, попеременно оказывающейся то там, то здесь и нередко вопящей: «да где оно, черт побери?». Когда Лера пошел на третий заход, Сергей мастерски подставил ему подножку, уронив в не успевшую остыть со сна кровать. Валера непонимающе воззрился на подлого Рыжего Беса, а тот, прижав его к легкомысленным ситцевым простыням с ландышами, нежно поцеловал. - Сереж… - начал было закипать Золотой голос мятала, - чего ты творишь? - Хочу сказать тебе «доброе утро»… - Рыжий устроился сверху, целуя губы Кипелова, захватывая его язык и, практически не позволяя вздохунть. Валера злился, и пытался стащить с себя гитариста, что он вообще себе позволяет? Но все его попытки окончились тем, что рубашка, которую он успел застегнуть на пару пуговиц, и черные брюки, снова оказались где-то в районе кресла, а воля, сломленная подлым натиском интервента скулила жалкой собачонкой… повторяя молящее, сквозь новые жаркие ласки: - Сереж… я опаздываю… не нужно… что ты делаешь? … убери оттуда руку… и… пальцы …убери…. Но больше всего Кипелов обиделся, когда эта Рыжая скотина вняла его мольбам, и самоустранилась от процесса «я опаздываю из-за тебя». Однако возмездие быстро настигло Мурза. - Сволочь! – рычал Кипелов, прижимая Маврина к стенке, - я тебе покажу… как срывать мои встречи! - Выпускников? – съязвил тот, прогибаясь под любовником… Кипелов обрушился на него, как цунами, неукротимый, быстрый и решительный. Что, учитывая вчерашние подвиги, было особенно приятно, Сергей метался в его неожиданно сильных руках, сгребая простыни и постанывая…. День определенно начинался удачно. * На студии Сергей Константинович был благосклонен. Он соглашался почти на все, кроме откровенной глупости. И обычные побегушки и игры в «доведи ударника» казались ему сегодня особенно милыми, только басист на его взгляд выглядел как-то немного вяло. Слишком мало пафоса и мата… определенно что-то случилось.. Но лезть кому-то в душу, сам же потом расхлебывать будешь. Поэтому Мурз, оставив все как есть наслаждался идиллией, царящей в его душе. Пока привычный взгляд ни натолкнулся на нечто весьма странное. Новый вокалист в перерывах между песнями и согласованием различных нюансов сидел около Алексиса, раскрывши рот, в ожидании каких-то мудрствований, а не принимал участие в «побегушках», как следовало бы в его возрасте. «Кхе-кхе…,- подумал Сергей, - а как же право первой брачной ночи?». Но этот вопрос занимал его совсем недолго, поскольку Дмитрий Завидов завладел его вниманием. - Сергей Константинович, - сказал он жалостливо, - вы извините, что я к вам обращаюсь, но … сил моих больше нет, ибо задолбали меня. - Как совсем? – удивился Рыжий Бес. - Ну… не могу я столько пива пить… - А.. – хмыкнул он, - странно, вроде ударник… ну да ладно, разберемся. Построив свой пионерский отряд, Маврин сделал коллективное внушение. Как ни странно оно оказалось довольно действенным, поскольку остаток трудового дня музыканты честно отработали, отвлекаясь изредка и то - только на заниженную талию джинс нового вокалиста. С парнем все же перетереть было нужно. Но вот тут появился странный аспект по имени Юрий Алексеев. И не понятно, что там за горизонтом? Юра весьма ревниво отнесся к тому, что Мурз попросил Илью задержаться, и Рыжий мог готов поспорить, что ритм-гитарист ждет парня наверху. Ну что ж, тем лучше, меньше поводов, чтобы отвлекаться. - Итак, Илья, нам предстоит тур по городам, как ты можешь догадаться, и весям, поэтому, готовься. Студийная работа, это конечно, хорошо, но туровая тяжелее и ответственнее! -Парень кивнул, - в общем, я думаю, что все у нас будет хорошо, посему, советую тебе хорошо подготовиться к предстоящим выступлениям. - Я не буду с вами спать, - вдруг выдал лемур. - Вэк… - от неожиданности крякнул Маврин. - Мне басист, сказал, что это обязательно, - Илья так потешно надул губки, что Сергей рассмеялся. - Ого… я учту. - Даже не пытайтесь меня переубедить! – с вызовом сказал Лемур, и топнул ножкой. - Не пытаюсь, - развел руками Сергей, - иди, я собственно сказал, все что хотел… « Сволочь!» – констатировал вокалист, и гордо удалился. Вслух, конечно парень ничего не сказал, но его глаза были весьма красноречивыми. Сергей развел руками: «пипец какой-то… то их совращаешь, они вопят, как потерпевшие, то не совращаешь, они не довольны «сервисом», уйду от них в монастырь!». Как и предсказывал Маврин – Алексис дожидался Лемура. - Чего так долго? – проворчал он. - Да, - отмахнулся парень, - ЦУ… - М… С Юрой было хорошо, даже очень. Ритм-гитарист не приставал, не выспрашивал, а заглядывал в огромные лемурьи глаза и сидел рядом, и держал его за руку, стремясь предугадать следующее желание. Но Илье было обидно, что из всех заискивающих ухаживаний ему не досталось ни внимания Мурза, ни резвой прыти Максимова. - Почему все так, Юра? – спрашивал он, кидая зерна кофе в кофемолку. Тот пожимал плечами, стараясь сделать задумчивый вид, но ничего не выходило, ему не хотелось отпускать мальчишку надолго из рук. - Может быть, в нашей группе началось тотально взросление? Но ты это, не бери в голову… впереди тур.. может что-то измениться.. - Может, - улыбнулся Лемур, - но мне, похоже, это перестает быть интересным, - он поставил перед ритм-гитаристом чашку крепкого кофе. Тоже мне Lemur`s love…. Тот рассмеялся, и прижал вокалиста к себе. - Не лезь в это, лучше оставайся со мной. - Хорошо, - откликнулся тот, и поцеловал Юру в висок.
Io: Все сначала. *слеш для Алика* )) Стыров/Маврин рейтинг низкий) Его нельзя забыть. Даже если очень стараться, все равно не выйдет. Мне многие говорили, что я совершаю ошибку. Что мне нельзя так поступать. Это не солидно. Я иду наперекор своим же собственным словам, когда вот-вот что-то начало получаться, когда я встал на ноги, я не могу так просто бросить все, и кинуться в омут с головой, чтобы опять повторилось все сначала. Но я смог. Стоило Сергею позвонить мне, чтобы я выступил с ними на одном из концертов, как я согласился. Я согласился задолго до внезапного утреннего звонка, я согласился на все, только бы быть рядом. Я не знаю, осознавал ли Сергей всю силу своей власти надо мной, или нет. Но факт оставался фактом, я снова пел в его группе, я снова был с ним… Сейчас все стало иначе. С момент записи «Химического сна» прошло действительно много времени. Состав претерпел очередные изменения и, кроме Алексиса и Маврина, никого не осталось. С одной стороны, работать в молодом коллективе всегда здорово, а с другой нужно прилагать очень много усилий, чтобы соответствовать. Чтобы не опускать планку. Я с удовольствием отметил про себя, что Сергей больше не был таким импульсивным. Обстановка была довольно приятная и даже несколько расслабленная, работа доставляла настоящее удовольствие. В остальном, расстановка практически не поменялась. Новая студия, новые возможности, отличный звукорежиссер, фактически, ставший членом группы. Дружественный персонал. Одним словом – настоящая команда. Но самым главным в этих, изменившихся обстоятельствах было другое. Для меня главным здесь был Сергей. Я мог видеть его почти каждый день, я мог звонить ему просто так, или «по делам», я мог задерживаться, чтобы «поработать» и все это время рядом был он. Роману в полном смысле слова не дано было состояться еще тогда. Как будто у нас начинались отношения, но Лучезарный образ Золотого голоса затмевал собою все мои попытки приблизиться к Сергею. Гастроли были чудесным временем, но после все менялось. Вот тут-то и сдавали нервы. Я сорвался, запил, депрессия казалось, стала моим постоянным спутником, однако, время действительно лечит. Но умнее не делает. Во всяком случае, меня. Репетиции, концерты, новые песни. Снова репетиции. Маврин никогда не останавливался. Все время, придумывая что-нибудь новенькое, чтобы не наскучить. Нам это нравилось. Я не совру, если скажу, что это был настоящий драйв. В то же время я видел, что с тех дней, что мы сейшинили по городам и весям за бесценок, многое изменилось. Не только внешне, но и внутренне. И еще. Сергей был один. Я не считаю огромного количества фанаток и фанатов вечных спутников его таланта. И даже тех, что добивались «доступа к телу», и с удовольствием пользовались. Впервые за эти долгие годы рядом с ним не было Кипелова. Я не знал, что произошло, но, признаюсь, был рад такому положению вещей. У меня ни то, чтобы немедленно появлялся шанс. Не думаю. Зато надежда была. Наверное, ничего я не ждал с таким нетерпением в то время, как предстоящего тура. Тур – это всегда приключения. Это всегда свобода от тех или иных условностей. Это – маленькая жизнь. Сергей был неразговорчив, редко принимал участие в общих мероприятиях, и только басюг вызывал у него редкую, но искреннюю улыбку своими выходками и юношеским азартом. Мне бы очень хотелось быть на месте этого вечного двигателя, и вечного прыгателя по сцене. Сейчас временно именно он делил номер с Рыжим Бесом. Я немного ревновал, но как оказалось напрасно. Выйдя покурить в весеннюю теплую ночь, я неожиданно встретил в беседке Сергея. - Тоже не спиться? – улыбнулся я. - Да нет, - отмахнулся Маврин, - меня временно выселили, - он затушил окурок, и потянулся. Сердце екнуло, в неярком свете фонаря он выглядел загадочным и притягательным. И вот сейчас сбрасывая напряжение, похожий на кошку, он сидел напротив вглядываясь в прозрачную ночь. Черт. Я отвел взгляд. - Тебе не понравились местные фанатки? Сергей рассмеялся. - Меня не тянет сегодня на подвиги. Я не должен был говорить того, что сказал потом. Я проклял себя в ту же минуту, когда чертовы слова слетели с моего языка. - Если тебе нужно отдохнуть, ты можешь занять мой номер. Это звучало, как предложение. И разве я совру, если скажу, что не предлагал, что не пытался? Его глаза сузились. Взгляд холодный и чужой хлестнул меня, но голос остался спокойным и выдержанным. - А ты? Нужно было что-то предпринять. Немедленно. Что угодно, чтобы исправить ситуацию… чтобы… вернуть… то, что еще можно было вернуть. - А я, - я постарался сделать придать фразе заговорческий оттенок, - я фанатками не брезгую, тем более местными. Сергей рассмеялся. Его смех негромкий, смех облегчения, искренний и живой. - Спасибо, Тема. Но полудохлый гитарист на сцене это одно, а тебе я бы посоветовал все же побрезговать, поскольку полудохлый солист – это уже совсем другое. - Да брось ты, завтра вечером концерт, пока переезд, пока то, да это, в автобусе отосплюсь. В гостиницу мы вернулись вместе. Я отдал Сергею ключ от номера, пожелав спокойной ночи, сделал вид, что иду к Максимову, а сам вернулся в беседку. «Странно, не поверю, что Сергей не хотел или не мог заплатить сверх райдера, да и сам я, если совсем невмоготу будет, понятное дело, займу какую-нибудь однушку с койкоместом. Может, он банально хотел побыть один?». - Зачем ты начинаешь все сначала? - Я ничего не начинаю, Юр. - Не стоит зажигать сухой травы, пожар ты можешь и не потушить. - Что за бред, Алексис? Ничего между мной и Артемом не было. Он просто уступил мне свой номер, а сам тусовался с молодежью, - зло шипел Сергей. - Что тебе помешало взять другой свободный? У нас, что денег нет? Ни десять лет назад все-таки. Зачем ты его провоцируешь? - Я никого не провоцирую… - Почему ты ко мне в конце-концов не обратился? - Хватит! - Что хватит? Опять «не подумал»? Сергей сдается. Скрестив руки на груди, отгораживается от Алексиса. Продолжать перепалку бессмысленно, больше он ничего не скажет. Как ребенок, честное слово. Но есть в этом что-то, что заставляет мое сердце сжиматься от нежности… я делаю вид, что сплю, хотя следовало бы, а сам, выключив музыку в плеере, краем уха слушаю их негромкий разговор. - Ладно… выброси из головы… я все понимаю… Мне не нужно оглядываться, я просто знаю, наизусть его жесты. И знаю, что сделает Алексис. Кажется, за столько лет коренным образом ничего не изменилось. - Мне тяжело. Я не знаю почему. Я знаю, что я поступаю сейчас правильно, но, Юр, мне просто тяжело. Судя по шороху ткани, Алексис обнял Сергея. Я завидую ему, и снова проклинаю себя. Я не знаю, что там случилось, но догадываюсь, почему Рыжий Бес отдергивает руку, стоит только сделать одно неловкое движение навстречу. Концерт проходит неплохо. Не лучший в нашей совместной деятельности, но и не худший, отнюдь. Приколы, шутки, похоже, я снова переигрываю. Поклон. Какие-то нелепые шутки, цветы, выход «на бис». Сергей что-то говорит, я уже не помню что. А потом время течет, точно в замедленной съемке. Я не понимаю смысла слов, я просто знаю, что должен подойти к нему. Быстрое объятие. Его волосы. Рука с микрофоном. Запах разгоряченного потного тела, легкий парфюм… не отпускать его… прижать к себе, держать в объятиях, баюкать, носить на руках…. Как это все глупо…. По взгляду Маврина понимаю, что все в порядке, и я уже на другом краю сцены, обнимаюсь с Алексисом, потом с Максимовым. Типо возвращение, вся фигня… блин блинский… зажмуриться и не отпускать. За кулисами я чувствую пьяную легкость. Болтаю без умолка. Сергей улыбается, стаскивая футболку, и вытираясь полотенцем. - Далеко собрались? – незлобливо прикрикивает он, - быстро приводите себя в порядок, сейчас будем общаться с теми, кто нас кормит! И мы послушно переодеваемся, приводим в порядок всклокоченные хаера. Маскируемся за парфюмом, а Юра за пятьюдесятью коньяку. Ибо не фиг. Мы выталкиваемся из гримерки. Леня, за ним Саня, потом Дима, Алексис, Гаахов… Сергей поправляет бандану. Мне нужно идти за ребятами, но я не могу… так хочется… снова почувствовать его рядом. И в тот момент я клянусь себе, что если только не вылечу теперь из группы, если только, Сергей сейчас не даст мне по роже…. Если только… то я брошу курить, сквернословить и вообще стану святым человеком. Так часто бывает. На пороге опасности, или чего-то неминуемого мы даем стопятьсот обещаний высшим силам. Думаю, когда-то кредит будет исчерпан. Сергей опешил, когда я прижал его к мягкому велюру стены гримерки. Я стоял, уткнувшись в его плечо и молил все незримые силы, чтобы этот миг не кончался. - Тём… - мягко сказал он, - не сейчас. Я вздрогнул, прошептав: - Прости. Сергей улыбнулся и вышел прочь. Я стоял у распахнутой двери, стараясь унять дрожь. Что это сейчас было? Как это понимать? Он меня не так понял? Или понял, слишком «так»? Сердце колотилось, как у зайца… я сделал несколько шагов, коридор расплывался перед глазами. Но после все стало просто и легко. Я взял себя в руки и выдержал испытание народной любовью до конца. Когда мы ехали в гостиницу, Рыжий Бес был замучен. Кажется, отдал сегодня больше, чем был способен. Я украдкой наблюдал за ним. Остальные товарищи нашей тусовки были безучастны. - Спать… - молил Максимов, но Гречишников расталкивал его каждые десять минут, то ли месть была столь изощренной, то ли у них имелись дела поважнее. Приняв душ я почувствовал себя намного лучше. Непослушный пук волос все никак не хотел укладываться в подобие прически, и я забил, решив, мол, завтра разберусь. Когда я уже накинул футболку, я заполз под прохладное одеяло, в дверь негромко постучались. В душе снова екнуло, и томительно заныло. Я за мгновение оказался около двери, и неровным голосом спросил: - Да? В ответ робкое: - Можно? Я приоткрыл дверь. На пороге стоял Сережа. Сейчас я особенно отчетливо заметил, насколько он вымотан. На концертах, и автограф сессиях сколь бы мы не были активны, и талантливы, как бы ни старались, главный удар принимает он. Не стоит думать, что слава и народная любовь это всегда одно лишь только удовольствие и пряники в придачу. Мне не верилось, что все это происходит на самом деле. «Так действуй же, тупая башка!» - бунтовал разум. Но я просто стоял и смотрел на него, а Сергей мне устало улыбался. Наконец, у меня хватило сил сделать робкий шаг навстречу. Он обнял меня в ответ. Больше ничего не требовалось. Я уложил его рядом с собой, и всю ночь просыпался, чтобы посмотреть удобно ли Сергею, не мешаю ли я ему спать? Это было волшебно, и казалось, что я вот-вот взлечу… под утро Рыжий разоспался, обнимая меня, от его кожи пахло медом. Наверное, гель для душа, или типо того… я не мог спать… мои губы сами собой постоянно складывались в улыбку… и я смотрел на него, не в силах перестать смотреть. Я видел, как силы постепенно возвращались к Сергею. Я знал, что сегодня будет какой-то совершенно волшебный день. Когда Маврик, открыл глаза я задремал с идиотской улыбкой, я в этом уверен. Я почувствовал, как он поправил одеяло, и устроился рядом. - Знаешь, - сказал он, то ли мне, то ли себе самому, - ты меня все-таки вытащил, Тёма… все-таки вытащил, и встряхнул… я думаю, все будет хорошо. Я открыл глаза, и ответил: - Не сомневаюсь. Мы справимся.
Io: Все сначала заключение - Артем, оставь его в покое, сколько раз тебе можно говорить? Алексис снова пытался затеять перепалку. Все, как в старые добрые времена. Не знай бы я его так долго, решил бы, что ревнует. А теперь блин, надо ж было так спалиться… теперь точно не отстанет, во всяком случае от меня. - Юр… ты это… не ревнуй… - улыбаюсь я, цепляясь взглядом за любую возможность сбежать вот прям щас. И о чудо, она мне подворачивается! Проходящий мимо басюг послужил хорошим поводом для «потом-поговорим,-ну-ладно,-я-пошел». У Алексиса было такое выражение лица, будто он только что успешно скрестил кирпич с ежом в желудке, и вывел данный экземпляр через дефекацию. Даже Сергей удивился, увидев его. - Что тут успело произойти за четыре минуты? Юра пожал плечами, и несколько сковано направился в противоположную сторону. «Час от часу нелегче!» - пробормотал себе под нос Маврин, собирая по всей гостинице свое пионерское звено. Легче переловить черных котят в темной комнате и посадить их в одну коробку, чем собрать одновременно в одном месте группу Сергея Маврина. Пока гитарист вызвонил басиста, куда-то делся ударник, который вообще-то рядом стоял. Когда Гаахов нашел Димку, куда-то подевался Гречишников, когда пришел Саша, недосчитались Юры. - Твою ж мать! – универсальное заклинание для активизации поисковых чипов как и всегда сработало «на ура». Погрузку закончили, как ни странно довольно споро, и еще до обеда отчалили по направлению к столице. Последний концерт, и небольшие каникулы. Почему собственно нет? Мы заслужили это. Сергей как всегда садиться рядом с Алексисом, тот недоволен. Что-то между ними происходит, какая-то ссора. Я не слушаю. Не хочу вмешиваться. Не хочу вмешивать свое сознание. Все слишком хорошо, чтобы портить момент. У меня же напротив планов громадье. И я намерен строго их придерживаться. Сережа, наконец, прекращает ненужную ссору, и до Москвы мы добираемся без лишних эксцессов. Мне не нужен конфетно-букетный период. Мне вообще ничего не нужно от Сергея, кроме него самого. Такая простая и такая сложная вещь отношения. Раньше я был возмущен недостатком внимания, тем, что у него только дела, и, что со мной он говорит только о делах. Теперь мне было все равно. Лишь бы говорил. Я готов был слушать о его планах, о нашей гимназии, об учениках, о непоседливых питомцах, о том, что предстоит сделать. Я был прямолинеен, и, как ни странно, мое предложение было воспринято Сергеем благоприятно. Уже через неделю после приезда мы перебрались в Гольяново. - Я хочу быть подальше… от всего этого… - сказал Маврин, больше мы этот вопрос не обсуждали. Несмотря ни на что, нам пришлось довольно долго снова привыкать друг к другу. Конечно, теперь все было легче. Даже по быту. Многочисленные бытовые приборы делали большинство работы за нас. Мы были похожи. Привычки, неудобства и манерой «забить до лучшего времени». В результате в ближайшем круглосуточном магазине к нам привыкли все ночные продавцы. Главным было другое. Определенно оба мы стали терпимее. Конечно, в Гольяново мы не жили постоянно, но очень часто оказывались внезапно вместе. «Я подумал…» или «мне вдруг захотелось»… типичные отговорки или оправдания. И я, как первокурсница краснею, и стесняюсь, ожидая, пока сильные руки ни заставят меня дрожать от нетерпения. Его пальцы путаются в моих волосах, без разговоров, он начинает целовать меня с порога, а я неуклюже стаскиваю с нас одежду, вернее пытаюсь это сделать. Ловлю спасительные поцелуи снова и снова. Подножка… это видать годами отработанный прием. Я даже не успеваю опомниться, как оказываюсь вжатым в кровать. Со мной Сергею нравится быть главным. И я подчиняюсь, кусая губы и, невольно оставляя царапины на его плечах. Я шепчу его имя, и какие-то глупости… а потом засыпаю держа его в своих объятиях. Умом понимаю, что все не безоблачно, но отдаю себе отчет в том, что хочу быть с ним. С любым. Депрессующим и отвязным, нежным или дерзким, сильным, или трогательно слабым, мне все равно. Необъявленная война идет с переменным успехом. Можно подумать, что я не вижу, и не понимаю, почему иногда по вечерам он смотрит с каким-то трепетным ожиданием в ночь. Или курит, сидя на подоконнике, выпуская струйку дыма в открытую форточку. Я вижу, что иногда в моих глазах он пытается разглядеть вовсе не меня, и у Сергея это не получается. Тогда отвернувшись к стене, он просто молчит. А я обнимаю его. Замкнутый круг. Все повторяется. Мы немного старше, но все то же самое. Разве еще только какие-то бесконечные придирки со стороны Алексиса. Ума не приложу, что на него нашло? Чем я успел провиниться? С Сергеем мы все чаще встречаемся, но мне все тяжелее. Он рядом, но не со мной. Он смотрит на меня, беспомощно прижимается, но ни во мне он нуждается, и я чувствую это. Чем больше времени проходит, тем больнее. Наконец, я решаюсь. В тот вечер Сергей как раз остается у родителей, а я в Гольяново. Сидя на кухне я вспоминаю все наши недолгие встречи. Всё то, хорошее, что было у нас. Всё то, что скорее всего, больше никогда не повториться. Я принимаю решение. Я набираю телефон Кипелова. Он долго отказывается от разговора со мной, сыплет обвинениями в черт-знает-чем. А я просто выслушиваю всё это. Когда упреки и обвинения в мой адрес иссякают, я добираюсь до главного. Ком стоит в горле, но слова срываются с языка: - Перестань, Валер… это пустое. Вернись к нему, и все станет иначе. Чем дольше вы ходите, как чужие, чем дольше длите это самоистязание, тем хуже становиться. - Я уверен, ты справляешься ни хуже меня. Я чувствую, как глаза наполняются влагой, но голос не выдает моего состояния. - Дело ни в том, кто и, с чем справляется, дело в том, кто и, где должен быть. Ты должен быть с ним. Чтобы не было в его глазах этой щемящей тоски, и чтобы улыбался он всегда искренне, и по-настоящему. Я понимаю, что не в силах сдержать этот нелепый поток сознания, и слез я тоже сдержать ни в силах. Я кусаю себя за ладонь, чтобы только ни одной лишней интонацией не выдать… - Я не знаю… - его голос меняется, он растерян. Не уж то мне удалось пробить брешь в его бесконечной обороне, - все слишком запутано и… - Так распутай… - срываюсь я, не могу более длить эту чертову пытку. Я нажимаю «отбой» и замираю глядя на телефонный аппарат, как на ядовитую змею. Десять минут тишины. Пятнадцать. Двадцать три. Я выбираюсь город. В темный и теплый вечер. Я иду куда-то, сам не зная куда. Руки в карманах, кепка надвинута так, чтобы ни один случайный прохожий не увидел моего лица. Я мог забить на все это, я должен был оставить прошлое в прошлом. В конце-концов, стоило считаться с принятым Сергеем решением. А я не сделал этого. Потому, что я не могу видеть его таким. Потому, что я должен сделать немного больше, чем просто быть рядом… Сергей не пришел ни через три дня, ни через неделю. Я ни то, чтобы на что-то надеялся, я знал, что будет именно так, но почему-то упорно приезжал в Гольяново. Пока наконец, ни смирился. Пока не услышал его счастливый смех на студии, не увидел его искрящихся глаз. Он ничего мне не сказал. А я не сказал ничего ему. Юра больше не смотрел на меня волком. Жизнь продолжается. Ведь я могу видеть почти его каждый день, и звонить… просто так, чтобы просто услышать его голос.
Io: *** Славное было время. Я сижу в кресле и рассматриваю одно из последних Валеркиных фото. Все было как-то предсказуемо, кто-то наверняка скажет, что не стоило и начинать. Да идите к черту. Я слишком долго ждал, а когда дождался – был самым счастливым человеком на земле. В душе, я, наверное, был похож на кощея, который «над златом чахнет». Каждый день я старался запомнить, и сделать немного особенным. Разумеется, не всегда и не всё у меня получалось, но Валере было комфортно и спокойно со мной. Порой мы невольно становились похожими на путешествующих иностранцев, и мне нравилось, когда Валерины глаза светились радостью. Но я знал, что однажды все кончится. Сколько бы лет ни прошло. Пять, восемь, десять. Не имеет никакого значения. Я помню, как переживал Валера, я помню, как срывался, и запивал, как пытался что-то вернуть. Я тогда не понимал, что происходит, думал, все дело в Рине Ли. Каким же глупым я был тогда! И сколь убогим выглядели мои попытки стать парламентером. Я помню, когда я приехал к Маврину и сказал, де, полно из-за бабы ругаться не гоже так, сколько их еще будет? А Серега посмотрел на меня так, словно прожег насквозь, никогда не забуду этого огненного холода в его глазах. - Разве ты поймешь что он Мне с ней изменяет? Не просто тупо трахается, а любит он ее… и даже это я бы мог понять, если бы она его не имела. Не он ее имеет, а она имеет его, попользуется, и выкинет, понял? Я не знаю, как добрался до дома в тот день, я прекрасно помнил, как тряслись мои руки. И как изменился мой взгляд на все, что происходило в группе. Сколько же лет они встречались? Я не мог подобрать другого слова. Все казалось мне грубым. Вот почему Кипелов, так заботился о Рыжем, вот почему мог часами сидеть у его постели, если тому нездоровилось, после, когда Галя особенно серчала он жил у Мавра неделями… черт… не я один такой… и… что характерно, Сергей был более успешен… Все это из подросткового максимализма… я всегда мечтал играть в «Арии»… чушь собачья. Я хотел быть рядом с ним. Теперь я понял, почему Валера не обращал на меня внимания тогда. Я понял, почему те мои попытки терпели фиаско, я понял… но от этого чертового понимания становилось только горше. У них с Сергеем была любовь, а со мной у Валеры был просто отдых. Мы ни ругались, ни ссорились, ни, боже упаси, дрались. Мы были похожи на пресыщенных яппи. Во мне не было искры, столь необходимой ему. Я просто был рядом, и старался делать для Валеры все то, что было ему необходимо. Я дорожил каждым осенним вечером, с привкусом шиповника и мяты, проведенном в моем загородным доме. Когда Валера засыпал, прижавшись ко мне теплым боком, а я мог смотреть, как подрагивают его веки во сне, как он потешно морщиться… Я помню, как не желал наступления весны. Как боялся концерта «XX лет герой асфальта». На репетициях было еще ничего, но после… за кулисами огромной арены я буквально чувствовал, какое напряжение было между ними. Я был почти благодарен небу, что здесь был Владимир Холстинин. Отношения его и Кипелова были хуже, чем кошка с собакой, и до сих пор, и такое ощущение, что чем старше они становились, тем больше не любили друг друга. Но стоило взгляду Леры и Сергея встретиться, как оба отводили глаза и удалялись друг от друга на порядочное расстояние, мне казалось, что я видел, как искрила проводка, и само пространство между ними. Потом Маврик напился, я знал, что поступаю подло, но тогда я сумел каким-то чудом увести Кипелова из-под его рыжей власти. Мы улетели на неделю в Ниццу, и, наверное, именно это отсрочило сегодняшнюю неизбежность. Валера был сам не свой, но за все то время, что мы встречались совсем ни как друзья он и словом не обмолвился о Рыжем и их отношениях. Он не притеснял меня, и не сравнивал нас… все было слишком хорошо, и слишком правильно. А может быть, мне следовало проявлять жесткость? Но как я мог? Я ведь хотел дарить ему только тепло и ласку. Я умирал от нежности, когда его взгляд был полон желания, когда спустя мгновение он закрывал глаза, кусая тонкие губы, вцепляясь в мои плечи… Валерка… я не мог надышаться одним с ним воздухом. А от его поцелуев, которые кто-то считает старомодной и неуместной лаской я чувствовал, что вот-вот оторвусь от земли… Такая вот горькая правда. Я никогда не говорил Валерке, что люблю его, зачем? Мне именно это чувство, именно то, что он был рядом, и теперь, по-настоящему, рядом со мной заставляло меня ходить с гордо поднятой головой, и двигаться вперед. Вчера все кончилось. Я почувствовал, как из-под ног уходит земля. На концерт в ДК «Горбунова» пришли все. И Теря, и Рита, и конечно, Рыжий Бес. И все бы ничего, если бы ни эти чертовы совместные фото. Закулисье было людным, и я так надеялся, что мы улизнем. Нам не хватило четырех минут… чертовых 4 минут! - Александр, Валерий, Сергей, пожалуйста, одно фото! Я не помню, кто это сказал. Кажется, спутница Сергея… Когда Маврин положил руку на плечо Валеры мне показалось, что какая-то головоломка, собираемая здесь на земле, снова сошлась. Это нельзя объяснить словами. То, что между ними произошло. Для стороннего наблюдателя, понятное дело, простое фото… и еще один кадр… но… я видел, как засветился Бес… я чувствовал жар Леркиного тела. Щелчок. Полное совпадение. Дыхание с одинаковыми интервалами. Они не смотрели друг на друга. Рука Сергея была контрастно холодной, я почувствовал, через одежду, но все что могло случиться – случилось. Маврин пожимает нам руки. Нас фотографирую…. Он уходит, быстро, не оглядываясь… Всё. Несмотря на то, что мы снова заснули в одной кровати, но Лера уже не был моим. Он никогда не был моим.
Io: Басиста в жертву. Что такое не везет, и как с ним бороться? Еще пять минут назад все было просто замечательно, если ни сказать больше. Маврик с разметавшимися волосами, стонущий на грани оргазма… Кипелов, притягивающий его к себе, кусающий за загривок, намерено растягивающий удовольствие… еще немного… Сквозь пелену истомы Сергей слышит нетривиальный стук в дверь и требовательный голос звукорежиссера: - Мы опаздываем на саунд-чек, если не хотим пропустить вперед себя местных надо поторопиться, а то весь звук заломают… надо идти прямо сейчас. Совладав с голосом, Маврин выдает: - Иду. Три минуты. Кипелов отстраняется… «какого хрена?»… Маврин протестующее шипит… но эта белокурая скотина умеет молниеносно перестраиваться… и, несмотря на то, что его глаза просто искрятся блядством, Валера выглядит прилично и будто и не было ничего, а он только что play-boy полистал. Полминуты холодного душа. Сергей старается даже не смотреть на Валеру. «Скотина!»… Гитарист вырывается в мир, кишащий надоедливыми звуками и раздражающими людьми… сам как взведенная пружина, готовый надавать люлей любому, а в особенности Гречишникову, но тот как назло, куда-то запропастился, зато Леня огребает по полной, за себя и за того парня. Саунд-чек проходил в подчеркнуто нервной обстановки. Мавр метал громы и молнии, и исходящие от него волны раздражения буквально пронизывали все окружающее пространство вокруг. Завидов укрылся за ударной установкой от греха подальше, и старался не отсвечивать, но хуже всего пожалуй было то, что Сергей Константинович еще не нашел обидчика и не наказал его по всей, так сказать, строгости. Звукорежиссер то ли чувствовал подспудно свою вину, то ли просто решил на глаза начальству не попадаться, но лишь изредка показывался в рубке и заслуженных люлей получить не успевал. До начала концерта было еще полчаса, саунд-чек прошел ужасно, «маврики» были выпиты своим фронтменом в энергетическом плане, и теперь подобно четырем тряпочкам, распластались на стульях в гримерке. Рыжий пошел «пройтись», и Алексису отчего-то это очень не понравилось. Он смекнул, что, скорее всего, виноват Кипелов, давший накануне в Питере концерт. Стало быть, все как обычно, а чтобы сегодня все прошло на высоте, и никто не огреб, Бесу нужно было преподнести жертву. Вот уж и правду говорят, обряд жертвоприношения должен быть направлен в сторону обитателей ада… Ритм-гитарист ухмыльнулся, и закрыл глаза: «Эники-беники-ели-вареники…» - произносил он про себя известную издавна мантру, завершая ее лаконичным: «кого же на … Бес пошлет!», причем очевидно в прямом смысле. Когда Юра открыл глаза его перст указывал на басиста. «Ого!» - подумал Алексис, но тактику не изменил. - Знаешь что, Лёнь… я думаю, тебе придется нас всех спасать. - Почему? – вяло вопросило тело на стуле. - Наверное, потому, что ты самый рисковый из всех мужиков, в тебе есть моральная сила. И, стало быть, мы, большинством голосов, к Сергею тебя снарядили. - Чё? – не втопил басист. - Не важно, в общем… до нашего выступления еще есть время, поэтому я тебя прошу, - Юра приблизился к не ожидающему подвоха басюге, пройдись до гостиницы, благо не далеко, притащи сюда эту Рыжую сволочь, при необходимости плесни грамм 50 коньячку, но не больше, понял? Леня обреченно кивнул. Собственно дедовщина, она не в армии… в который раз убедился он, придется идти. Ноги упорно не несли басюгу в заданном направлении. Но как ни странно картина оказалась менее страшной, чем он себе предполагал. Маврин больше не метал громы и молнии. Он возлежал на своей собственной кровати, вперив ясны очи в потолок, и настраивался. Он настраивался на концерт, повторяя себе чего-то, вовсе не заметив того, что Максимов вероломно проник внутрь его убежища. - Серё-ож! – тихонько позвал он. - Чего тебе? – спросил недовольно Маврик, чуть вздрогнув. - Ну, я это… ты уж не серчай на нас… мы… стараемся… - Да Лень, не бери в голову… бери… в рот, впрочем, лучше вообще не бери… - Сергей засмеялся чему-то своему, басюге показалось в тот момент, что он банально обкурился, - у меня сегодня просто неудачный день, а Гречишников нехороший человек не дает свершиться акту возмездия. - Хм… ну пошли что ли, может, накатим по одной, раз такое дело? - Накатим, только после концерта. Иди-ка сюда… Басист недоверчиво приблизился, и присел на краешек кровати, вообще ему это все не очень нравилось, без своего баса он чувствовал себя немного не в своей тарелке. Не защищенным что ли… Леня никак не ожидал того, что произошло затем. Дверь открылась еще раз, и на пороге появился Кипелов Валерий Александрович. Закрыв за собой замок, он произнес: - Ого! – и нехорошо как-то так улыбнулся. - Ну да, - отозвался Маврик, и почему-то Максимову это тоже очень не понравилось, - а что делать? Дальнейшее басюга помнил крайне смутно, его мозг просто отказывался поверить в реальность происходящего. В то, что он действительно был нагло завален на кровать, и раздет до исподнего секунд за сорок не больше. Две пары мужских рук довольно требовательно ласкали его, и если сперва, он еще предпринимал какие-то попытки убежать, то когда остался уж и вовсе нагим понял, что тут либо орать, и кусаться, либо… получать удовольствие. А его было весьма сложно не получать, особенно когда ЛерСаныч собственной персоной, вот кому скажи, никто не поверит, целовал его грудь, и обхаживал животик. А губы Сергея то и дело заставляли басюгу задыхаться в сладком поцелуе. Леня старался отвечать обоим, ощущая, что возбуждается сильнее и сильнее. «Это только сон… только сон... - твердил себе он, - какой хороший сон…». Однако когда ласки Кипелова и Маврина сменили вектор, Леня хотел было начать молиться, но было уже поздно… Лягаться, и орать «не надо» басюг не стал. Во-первых, бежать надо было раньше, а, во-вторых… были у него свои соображения на этот счет. Мол, ну, в конце-то концов, Кипелов вон уже дедушка, чего он может-то? Кроме того, как поклонницам зубы заговаривать? Сергей и Валера не соизволили раздеться, отчего басюг чувствовал себя жертвой. Ну, каких-нибудь пару-тройку секунд. Сладкий поцелуй с Мавриком, руки Рыжего в самых приятных местах… Леонид практически забыл о дедушке российского хэви, как оказалось напрасно… - ЛерСаныч… - успел выдохнуть он, прежде чем был прижат к кровати, и услышал взвизг молнии…. * «Никогда не прощу Алексиса, - думал Леня по дороге к клубу, - как он мог? Что я ему хомяк дрессированный что ли? А эти блин, звезды хэви тоже мне хороши! За кого они себя, а главное меня принимают? Им что все можно да? Типо с мальчика возбудились и все супер, а мальчика что и отыметь жалко? Фу, мерзость! Да еще так мало…». Концерт прошел хорошо. Юра обеспокоено поглядывал на басиста, но судя по насупленной физиомордии все прошло неплохо. Стоит же на ногах, на своих, к тому же на обеих. Но басист не вынес такого сказочного свинства со стороны ритм-гитариста, и под конец-таки засветил тому басовым грифом промеж ног, да так, чтобы тот почувствовал всю любовь младшего участника группы. Алексис почувствовал, опустившись на колено перед Рыжим Бесом, тот зело не понял, взвившись в высоком и красивом прыжке, лихорадочно оглядываясь, мол «не здесь же!». И приземлился, завершая соло красивым аккордом. - ВААААААААА! – взревела толпа. «Бля, моя поясница…» - подумал Маврин. Однако ввиду присутствия с Кипеловым в одном городе с Мавриками разбора полетов не последовало. Максимов так же не огреб как ни странно, ни от Алексиса, ни от кого-либо другого. А вот, что именно делал Гречишников в номере Ильи Лемура - никто не узнал, потому, что Александр вообще был очень скромным человеком, и не любил афишировать свои душевные пристрастия.
полная версия страницы