Форум » » Слеш и полный бред *(продолжение) » Ответить
Слеш и полный бред *(продолжение)
Io: Вдруг кто не прочел аннотацию: Эта тема создана согласно ст. 28, ст. 29 (п.1 ,п.3 ,п.4 ,п.5) Конституции Российской Федерации, а так же ст. 138 Гражданского кодекса Российской Федерации. Подробно: * Cт. 28 Конституции РФ гласит: каждому гарантируется свобода совести, свобода вероисповедания, включая право исповедовать собственную религию [….] иметь и распространять религиозные и иные убеждения и действовать в соответствии с ними. * Cт. 29 Конституции РФ п. 1 гласит: каждому гарантируется свобода мысли и свобода слова. - Cт. 29 Конституции РФ п. 3. Никто не может быть принужден к выражению своих мыслей и убеждений или отказу от них. - Cт. 29 Конституции РФ п. 4 каждый имеет право свободно искать, получать, передавать, производить информацию любым законным способом. - Cт. 29 Конституции РФ п. 5 гарантируется свобода СМИ. Цензура запрещается. * Cт. 138 ГК РФ гласит: в случаях и в порядке, установленных настоящим кодексом и другими законами, признается исключительное право (интеллектуальная собственность) гражданина или юр.лица на результаты интеллектуальной деятельности […]. Использование результатов интеллектуальной деятельности [….] может осуществляться третьими лицами только с согласия правообладателя. Здесь вы прочтете фанфики и прочий бред, который родился в мозгу правообладателей, не имеет никакого отношения к действительности и представляет собой развлекалово. [more]Он снова приехал домой поздно. Не так, чтобы очень… не так, чтобы Саша уже начал переживать. Рукопожатие. Быстрое объятие. Легкий поцелуй. - Пробки? - Нет. Они не привыкли обманывать друг друга. - Снова те же проблемы? – без злобы спросил ударник. - Да, - откликнулся Валера. - Что ты решил? - Как всегда, ничего. - Вы поговорили? - Нет. - Ты боишься? - Я не знаю. - Я приготовил ужин… - Спасибо, я с удовольствием поем… Саша разогревает картофель с поджаристой золотой корочкой и сочным бифштексом, наливает чай с вишневой косточкой, садится рядом… наблюдая за ним. Потом они вместе убирают со стола. - Ты жалеешь, что все так вышло? - Я не знаю… я просто немного растерян… совсем немного. Но… я решил другое. Все это больше не имеет никакого значения. - Ты думаешь? - Я знаю. Манякин гасит свет, прибавив температуру на котле, берет еще один плед… в феврале-начале марта так морозно, что кажется, звенящий холод пробирает до костей. Он накидывает еще один плед. - Не холодно? - Немного… Саша обнял вокалиста. - Сейчас будет теплее… Валера улыбается, Манякин чувствует это, гладит того по волосам… холодные Валеркины ступни между его ногами… он смеется. Кипелов кутается в его объятия и два пледа, наброшенные сверху… - Тебя согреть? – на ушко шепчет Маня, чуть касаясь губами. Мурашки разбегаются по всему телу вокалиста. Валера обнимает его… - Согрей… В его голосе интрига, обещание сладкой истомы… а может быть… Саша высвобождает его из плена одежды. Лерка притворно капризничает. Руки Манякина ласкают его. Лера чувствует, как жар исходит от его ладоней. Прогибаясь навстречу. Позволяя Сашиным пальцам ласкать, распаляя страсть. Настоящее не уйдет никуда. [/more] Все материалы, представленные в данном разделе не подлежат копированию и несанкционированному с авторами распространению. При выявлении подобных случаев, к нарушившим будут применены меры административного характера. Kipelove.borda
Io: *** Валера стоял перед умывальником и прикладывал лед к опухшей щеке. «Неплохо поговорили… это еще хорошо, что ближайший концерт через неделю… можно будет хоть что-то сделать. Нет, ну это вообще уже ни в какие ворота!». И что теперь сказать на репетиции? С женой поспорил о свойствах русского менталитета? Или… любовница пошалила? Слишком проверяемые версии, как бы смешно это не звучало. Он вообще-то фигура публичная так или иначе, а из-за этого рыжего истерика теперь нужно придумывать какие-то более ли менее внятные оправдания. И главное, по логике гитариста он же, Кипелов во всем виноват. Вот это бесило больше всего… Кровь остановилась довольно быстро, а вот припухлость была вполне ощутимая… блин, да у него же ногти под корень пострижены, как? Видать от большой любви! Ох, уж эта ревность… или что это? Черт бы его побрал! И как с женой, кстати, вообще не понятно. Что говорить? Как объяснять? Черт… Кипелов набрал льда из морозилки в полиэтиленовый пакет и, обернув его полотенцем приложил к щеке. Выяснять отношения с Сергеем было бесполезно. Он прекрасно знал это. Доказать что-то упершемуся Рыжему не представлялось возможным, так на кой черт, спрашивается? Правда, Валера не знал, что можно довести Маврина до такого состояния… и наверное, никогда не рискнул бы повторить что-то подобное, даже в целях следственного эксперимента. Из глаз гитариста сыпались искры, во взгляде полыхал огонь преисподней. С чего все началось-то? С Холста что ли? Или с какой-то песни… а закончилось взаимными упреками и практически дракой. Если подумать, то хорошо, что Маврин остановил его… царапины на пол рожи оно конечно, печально, но лучше, чем возможность получить треснутые ребра, или что-то вроде того. Вообще удары в лицо действуют отрезвляюще… черт… и это надо же… вроде и не дети уже, а все туда же… Отняв холодный компресс от лица, Валера откинулся на диванную спинку и посмотрел в потолок. На самом деле не видел он ничего, кроме разъяренного лица Сергея. Какого черта? И что теперь? Куда он вообще делся? - Ненавижу тебя, сука! О, а вот и он. Сергей материализовался из ниоткуда громко хлопнув дверью, чтобы все были в курсе. Тоже мне, любитель спецэффектов. У него в руках была перекись и свинцовая вода. - Угу, - почему-то улыбнулся Кипелов, - я в курсе. - Вот вечно тебе надо! Рыжий всплеснул руками. Сел рядом и стал обрабатывать царапины. Кажется, он тоже не очень хорошо помнил из-за чего сыр-бор, и кто первый начал. Больше всего хотелось конечно, стукнуть его по голове чем-нибудь тяжелым, чтобы не повадно было, однако, еще больше хотелось, чтобы он был рядом… и просто молчал… в кои-то веки! А Маврин все что-то говорил, и говорил. Но это было не важно. Раздражение и обида куда-то ушли. Валера доверился рукам Рыжего и предпочел больше не думать. Подумаешь, повздорили. Повод наверняка был… и… лучше потом помириться как следует чем… Как и следовало ожидать Владимир Холстинин впал в апофигей, увидев изменившееся лицо вокалиста. - Блондинка! Ты меня в гроб вгонишь! Какого хрена ты подрался!? Нет «подрался», это даже не то слово! Какого хрена ты позволяешь своим фанаткам поднимать на тебя руку!? Интересно какая шлюшка тебя так отделала? Сергей едва заметно дернулся. Он не терпел, когда его оскорбляли, пусть даже и в таком контексте. А вот от Петровича ничего не ускользало. Подметив реакцию гитариста, тот углубился в термины и определения. А когда у Валеры уже уши в трубочку сворачивались вдруг не сдержался Дуб. - Я думаю, Вов, все уже уловили мэсадж, давай уже к делу. У нас концерт через неделю. Как ни странно Холст сдулся, не стал продолжать. Но басюг видел готовящийся и зреющий конфликт, отчетливо понимая, что Владимир не поделил чего-то с Рыжим и теперь стремиться восполнить лишь ему ведомые пробелы, отыгрываясь на Маврике. Но он забыл один нюанс. Сергей не будет сидеть сложа руки, это не терпеливый Валера Кипелова. - Пойдем-ка покурим-ка! – Виталий настолько резко и вовремя выдернул Холста прочь, что Рыжий даже перестал вскипать, как перегретый чайник, и остановился посередь студии, замерев в некоторой нерешительности. - Вот блин, сушите весла! – вставил Манякин свои пять копеек, - можно я тоже пойду курить? Кипелов усмехнувшись, кивнул, мол, у нас-то чего спрашиваешь? Саша махнул рукой, дескать, все сегодня как-то не с той ноги встали, а после был таков. Сергея колотила не выплеснутая ярость. Его бесило поведение Холста, а еще больше это молчаливое согласие Валерки. А чего он собственно ждал? Сам виноват! Кипелов подошел к гитаристу и мягко положил руки на его плечи. - Да брось ты, оно того не стоит. Не связывайся. Зачем нам это? «Нам это….» - повторил Рыжий. Когда гитарист обернулся в его глазах больше не было гнева, обиды или разочарования. Отставив гитару он схватил вокалиста и приподняв от земли и несколько раз крутанулся вокруг своей оси. - Дурак! – шипел Кипелов. - Угу, - радостно согласился Маврин. - Сейчас придет Холст и будет нас наказывать! Сергей засмеялся, уткнувшись в шею Валеры, потом посмотрел в его глаза. Сейчас они напоминали мокрый асфальт, но не были столь холодны, скорее наоборот. Рыжий нежно поцеловал вокалера. - Прости меня, родной… я не могу держать себя в руках, когда ты рядом… Валера не ответил. Он простил. Давно и заранее. Еще всего один поцелуй. И можно вернуться к работе.
Io: *** Я любовался им. Сегодня Валера был как-то особенно хорош. Он ни на минуту не оставался в покое, не прекращал контакта с залом. Он весь точно светился изнутри, и у меня создавалось впечатление, будто то, что сейчас происходит и есть его настоящее. Сейчас он проживет все эти жизни перед моими глазами и выйдет мудрым и всепонимающим могущественным демиургом. А я стою, как дурак и смотрю… смотрю… я знаю, что он не увидит меня. Слишком большое расстояние. Слишком далеко… и … «кто-то поставил кровью крест…» в глазах щиплет… кажется, что наши взгляды встречаются. Не возможно. Но волна уже обрушилась на меня. Обдала с ног до головы… и я силюсь сделать вдох, но не помню, как надо дышать. Как это выглядит со стороны? Я держусь за бортик, выныриваю, обвожу зал лихорадочным взглядом. Мне хочется туда, в толпу, чтобы стать ближе. Но я держу себя в руках. Я не должен. Я скован обязательствами и дело даже не в том. Прожекторы ослепляют. Сцена искрится. Дым… прожекторы и снова дым. Мне кажется, что люди, стоящие передо мной сжимаются до размеров точки, а пространство напротив растягивается. Я слышу и не слышу. Это будто бы видеть не глазами, как-то иначе. Чудесный весенний трип. Это энергетик так на меня действует? Вспышка. Никого нет. Только он и я. Словно бабочки, застывшие в янтаре. Микрофон в зал. Рев толпы. Вспышка. Что же он со мной делает? Достаточно одного слова. Или нескольких аккордов. Половины песни. Душа моя прыгает счастливо, взмывает вверх, а тело остается недвижимым… но все можно прочитать в моих глазах. Но я знаю, что он не увидит. Не сейчас. Мы ведь даже не встретимся после. Но как же… как мы можем не встретится. Почему? Сейчас он так прекрасен, что у меня нет ни слов, ни мыслей, чтобы выразить то, что я чувствую. Поэтому я просто стою и смотрю, не понимая, где кончается реальность и начинается мое субъективное восприятие происходящего. Мне просто нельзя сейчас сорваться… просто нельзя… но… Что за глупый предлог я нашел вчера? Развез своих спутниц по домам а сам… Я знал, что он будет там. И он знал, что я все равно приеду. Он не остался с ребятами до победы. Лишь закончил все необходимые дела. Мне не пришлось долго ждать. Мне не пришлось даже напоминать о себе. Щелчок замка. Шелест стаскиваемой куртки. И я бегу со всех ног в прихожею, чтобы увидеть его. - Лерик… это было… - у меня нет слов, чтобы выразить ими все то, что мне довелось испытать полтора часа назад. А он улыбается. Стискивает меня в объятиях. Уставший, но довольный. Я улыбаюсь в ответ, загоняю Валерку в душ, а потом в кровать. Завтра повторение взятого старта. Нельзя, чтобы все прошло хоть на йоту хуже, чем сегодня. Конечно, все будет не так… но … Я укладываюсь рядом, досушивая полотенцем его волосы. Лерка что-то рассказывает. Как было то, как это. Я улыбаюсь, перебирая влажные прядки, пропуская их сквозь пальцы. Почти не слушаю. Мне не нужны слова, я все видел своими глазами. Но мне важно прикасаться к нему сейчас. Чувствовать жар его кожи, дыхание, прикасаться к нему… чувствовать биение его сердца… целовать его пальцы. Лерик засыпает не досказав какого-то важного на его взгляд, момента про прошедший концерт. Я улыбаюсь, прижимаясь к нему. Сегодня в пыльную Москву пришло солнце. Сегодня зазвенели первые капли. Сегодня… он принес нам весну. Мне хочется увидеть, как он проснется утром, когда солнце заглянет в окна. Настоящее, весеннее яркое, расширяющее пространство, и делающее всех несколько моложе и сильнее. На телефоне 43 не принятых вызова. Какая разница? У него, кажется тоже, но куртка висит в прихожей. Мне кажется, что я слышал вибрацию ночью… Проснувшись за несколько минут до рассвета я жду затаив дыхание. Я чувствую как по коже струится электричество. Я знаю, что он проснется вместе с солнцем. Хотя оба мы не принадлежим к семейству жаворонков. Но сегодня особый день. Начало настоящей весны. Начало новой главы в нашей жизни. Глупости? Возможно. Но мне нравится, когда они выглядят именно так. Звонким золотом первых лучей расцвечивается комната. Лерка жмурится, потягивается, вздыхает, оборачивается ко мне и говорит: «Доброе утро!».
Seva: Манякин накинул ветровку и постукивая барабанными палочками по всему, что как он считал требует постукиваний: стойки для гитар, стены, коллеги по группе,- распрощался. -Володя, пока,- Валерий, поддерживаемый за плечо мрачным гитаристом, искренне улыбнулся, - прости, что я так сорвал все….-,Кипелов виновато замолчал и опустил взгляд. -*Ты один понимаешь как для меня это важно, Лера*, -Петрович натянуто улыбнулся и отвернулся к окну. -Всего доброго,- сухое Маврское из-за спины. Холстинин обернулся и испытующе посмотрел вслед удаляющимся коллегам. Он снова смотрел им вслед уже из окна. Снова в спины, как шпион. *Штирлиц херов.* Валера неуверенно двигался, облокотившись о рыжего Маврина. Цвет их волос раздражал своим очевидным сочетанием. Клетчатая красная рубашка, мешковато висела, колыхаясь потрепанными краями о не менее затертые джинсы . Именно в этой рубашке Кипелов впервые пришел на кастинг. И будучи единственным претендентом, не считая Колю Носкова, понравился всем. После развала «ВИА Лейся песня»,оттуда Кипелов и прибыл коллектив перекочевал под знамена новой группы . Вокалист которого Володя ни разу не видел. Какие в тот момент у него были дела, Векштейн так и не сказал . С Аликом они прибыли из Альфы и уже успели сработать продуктивно ,имели общие виды на будущее, как в итоге оказалось не столь общие. В этот момент становления группы у них был лишь один гитарист. Он - Владимир Холстинин. Удивительно, ведь и альбом «Мания величия» был также записан с одним гитаристом. Это потом уже, на концертную деятельность был приглашен Андрей Большаков. Но условие выбора вокалиста для новой группы со стороны продюсера было таково: запрет на утверждение Носкова, пока не прослушали Кипелова. - Должна же быть в нашей стране альтернатива, повторял одними губами последнее слово продюсер нового проекта. -Как раз сегодня, мальчик придет. Прослушайте его и скажите мне - годен, иль Коленьку возьмем. Эта удушающая отеческая фамильярность. Обычно Виктор Векштейн не особо считался с мнением подопечных, поэтому подобное предложение удивило, в этот момент настраивающего гитару Владимира. *Либо наше мнение для него имеет какое-то значение, что сомнительно, либо Они оба настолько круто поют, что выбираем любого. …Либо, этот Кипелов крут настолько очевидно, что затмит Носкова, как находка 70 свинцовых раннехристианских книг нашу исполкомовскую библиотеку. Я до сих пор помню, во что он был одет. Каждая деталь в нем вызывает какое-то нелепое, недостойное внимания такого серьезного человека как Я - Владимир Холстинин. Воспоминание или бредовую ассоциацию или безудержное… Желание?. «Глупость какая-то», - Владимир передернул плечами На правом рукаве кипеловской рубашки, что отчаянно стискивает Маврин нет пуговицы. Детское злорадство *а Маврин и не знает*. Владимир запустил руку в карман. Металлическая, округлая, стилизованная под монетку пуговица с вязевой аббревиатурой «V.K,» на импровизированном аверсе и реверсе. Совпадения до неприличия верные. Зажав пуговицу между указательным и средним пальцем, начал ритмично переворачивать. Кое - где, от частых касаний гравировка уже затерлась, против воли Владимира. Эта пуговица стала символом чего-то нового в жизни основателя Арии. Знаком его успеха. Он носил ее с собой всегда. А Валерий хоть и считал рубашку счастливой и предпочитал «ее одну всем остальным», неделями ходил , но потерю пуговицы так и не заметил. Или заметил, но не придал значения. В тот день Он опоздал. Несмотря на векштейновкие условия о выборе вокалиста рабочий день закончился уже пол часа назад. Выбор во всей своей неумолимости останавливался на Коленьке Носкове. Владимир прикрыл глаза. Алик, Львов, Покровский давно разошлись ,желая удачи коллеге в прослушивании загулявшегося вокалиста. Похоже с таким условием им все-равно. Векштеин свои интересы не ущимит,а если выбирать среди равных, какая разница? -«Володенька, послушаешь его, он задержится, посмотришь, заодно, парня. Скажешь мне как мальчишка.» Заигрывание со значимостью. Поразительная манипуляция. Хотя, такие переработки дают некие преимущества. Быть номинально советником Векштейна, такая позиция может дать весомость при решении вопросов особой важности. В случае споров даже с самим Векштенйном заслуженный статус поможет блюсти интересы группы. Пусть я перерабатываю, но зато знаю четко, на что могу рассчитывать в дальнейшем. -«Оперный Озборн, где носит этого чудака?!»-Холст посмотрел в окно, на небе обозначались признаки вечера. Может он здание перепутал?хотя с чего?мы не в квартире репетируем. Внезапно, раздался звонок в дверь. Гитарист встрепинулся. Худо бедно, но сотрудничество с Векштейном давало свои очевидные преимущества. Собственная студия, оборудование ,площадка для репетиций, правда,перспектива выступления вместе с "Жанной" Жмаковой не совсем прельщало юношеское самолюбие, но кто сказал, что это навсегда? Владимир встал со стула и двинулся в сторону двери. Кеды уныло скрипели соприкасаясь с кафельным полом(туалетные раскладочки). Хэви-металлические лосины натирали на бедрах. Новенькие, разносятся. *Зато круто обтягивают.* Браслеты как-то слишком сжимают запястья. Малейшая мелочь сейчас раздражала. Манипуляции с дверным замком, дверь поддается. -Здравствуйте, застенчивая улыбка ,я …. «лейся песня»……спеть …Ваш…вокалист… -Владимир смотрел неотрывно. Дрогнул воздух в унисон ему сердце. Он вбирал в себя чистоту этого момента. «А сейчас можно умереть»,- пронеслась фаустовская реплика. Растрепанные золотистые волосы , серо-голубые глаза, открытое ,добродушное лицо, складка над подбородком резко разграничивая волевой подбородок и тонкие губы. Нелепая клетчатая рубашка красного, слишком агрессивного для него цвета. Она на размер больше и мешковато висит на худых плечах. Черные сильно потертые джинсы, будто бы дань моде нынешней. Как цыпленок из табакерки…нет..не так…чертенок же …хотя нет ты – цыпленок. Наверно долго можно было так стоять, если бы кеды вокалиста переминающегося с ноги на ногу не скрипели как раненая телега. -Извини, я торможу сегодня…-сказал гитарист и пропустил юношу внутрь. мальчишка заходит. В нос ударяет запах весны. кеды шаркают о пол издавая характерный скрип. В этом шуме тонет звук падения "монеты".. -«Медиатор чтоль?»..Владимир, пытается рассмотреть предмет, упавший на пол. -Извините, у меня плоскостопие.-, Прерывает его мысль молодой человек. -В армию не возьмут, кому там твой скрип нужен?- улыбнулся гитарист -Это после армии, ответил вокалист, рассматривая аппаратуру. -Ты служил?- замялся Холст, воззрившись на юношу. -«Ага», - просто отвечает блондин, изумленно озираясь Здесь есть аппаратура и мы будем играть "другую" музыку, верно?- счастливо рассмеялся молодой человек. - Я на это рассчитываю, поэтому я здесь. Холст подошел к аппаратуре: Включил усилители, Подключил микрофон, а затем Отошел в угол и занялся гитарой. -Можно мне? -застенчиво спросил вокалист убирая заросшую челку за ухо. -Смотря что?- ухмыльнулся гитарист. -«Ну..спеть..»- невозмутимо ответил молодой человек. Микрофон уже оказался в его руках. -Обожди, сейчас вот гитару отключу,потому что может фонить, канал у нас один пока на этой аппаратуре. Тебя звать-то как?-деловито осведомился Владимир,укладывая гитару в чехол. -Валерий,- ответил вокалист,- и добавил - Кипелов. -А меня Владимир,...пауза в которую неотрывный взгляд гитариста находит смущение вокалиста,-..Холстинин-,добавляет Володя , неожиданно краснея
Maine Coon: Телефон зазвонил в половине двенадцатого ночи. Сергей снял наушники, оторвался от монитора и взял дребезжащий мобильник. В это время мог позвонить кто угодно, однако звонка от Кипелова он совсем не ожидал. «И что ему надо?» – подумал Маврин, нажимая на кнопку «прием». – Алло. – Привет, Серег. – Доброй ночи, – буркнул в ответ Маврин. – Что звонишь? – Да вот, не спится что-то... Захотелось с кем-нибудь поговорить. – Угу, и ты не придумал ничего лучше, как позвонить мне. – Да ладно, ты же все равно не спишь, я знаю твой режим. – Это еще не значит, что мне больше нечем заняться. – Ну чего ты какой злой? Какая муха тебя укусила? – Я, может быть, работаю. – Ты занят и я сильно не вовремя? – голос в трубке, казалось, стал смущенным. – Извини. Тогда не буду мешать… – Да нет, – сразу смягчился Сергей. – Просто не получается ничего, устал. – Совсем заработался? Зачем ты себя так мучаешь? Отдохни лучше. – Не получается отдыхать, дел целая куча. – Что, совсем завал? Опять взвалил на себя какие-то проекты? – Да куча релизов на этот год намечена, просто ничего не успеваю. Вот, только выпустили «живой» альбом, а меня уже поджимают сроки с инструментальным. А еще за этот год надо умудриться закончить работу над DVD… а на носу гастрольный тур, готовиться надо, репетировать… – И как у тебя только сил хватает… – Сам удивляюсь. Иногда кажется, что все-таки не хватает. А тут еще все вокруг истерики устраивают, то с жизнью покончить обещают, то еще что… Невозможно в такой атмосфере работать. Будь возможность – я бы вообще на дачу со всей аппаратурой уехал и там сидел, так нет же… вот и приходится тут… У самого-то как дела? – Фигово у меня дела, Сереж. Творческий кризис. Ничего не пишется. Только и знаем, что по концертам ездить… – Так вроде ж у вас вышло что-то недавно. – Да что вышло… DVD выпустили в прошлом году. А толку-то… Нового ничего нет. И, видимо, в ближайшее время не будет… Завидую я тебе, Сереж. У тебя все время какие-то идеи есть, наработки, проекты… Эх… зачем ты ушел? – Валер… не начинай. Ты же прекрасно все знаешь. – Да знаю, знаю… Тошно мне. Все надоело и ничего делать не хочется. – Ну… если ты ничего не будешь делать, то, наверное ничего и не изменится… – Пытался я уже делать, ничего не получается. Кто бы помог… – А молодежь у тебя на что? Что, и они не пишут ничего? – Да… как-то что-то ничего особенного. Да еще на всю эту бурду тексты писать… А ты знаешь, сколько Пушкина с этим возится. – Это просто у нас кто-то слишком придирчивый. Найди себе нового поэта, можно из молодежи… наверняка такие есть среди твоих фанатов. – Угу, тебе легко говорить. Сравнил количество своих поклонников и моих. Да если я сделаю такой запрос – я ж потом не разгребу кучу желающих. – Ну, тогда сам пиши тексты, ты же умеешь, в чем проблема? – Да что я умею… только править и могу. Я даже одной песни не осилю. – Ты просто не пробовал. – Я и так знаю. Смысл пробовать? – По-моему ты ищешь отговорки. – Я просто устал. И помочь некому. – И ты ждешь, что явится ангел-спаситель и решит все твои проблемы. – Не смешно, Серег. – Да я не смеюсь. Просто ты не меняешься. Все время ждешь, что кто-то придет, поможет… сделает все за тебя… – Да ну тебя, блин. Я думал, что поговорю с тобой, и мне станет легче, а ты вместо того, чтобы поддержать, только язвишь. – А что мне остается делать? Ты все это говорил сотни раз. – Тошно мне. Знаешь, уже ничего не хочется. От жизни вообще. Днем вялый, сил нет, настроения нет, ночью постоянно мучает бессонница, или кошмары. Я уже не первую ночь на кухне сижу. Курю и пью кофе, а то начинает мерещиться какой-то бред. Ощущение, что на меня всем плевать. Хоть иди и вешайся, никто и не заметит. – Что это у тебя за упаднические настроения? – Ну, вот какие есть… Плохо мне. Кажется, я совсем не нужен этому миру… Маврин начал нервничать. Он уже не в первый раз выслушивал жалобы Кипелова на несправедливость жизни, но в этот раз что-то иное было в тоне вокалиста. Казалось, что тот уже дошел до крайней точки и действительно может сорваться и что-нибудь с собой сделать. Нет, он, конечно, знал, что Валера склонен преувеличивать масштаб трагедии, но в этот раз казалось, что все действительно серьезно. – Валер, ты так говоришь, что я начинаю переживать. – Из-за чего? Ты же сам говоришь, что я не меняюсь… но надо же мне кому-то высказаться. – Мне кажется, что ты, пардон, скоро совсем с катушек съедешь, если будешь так себя накручивать. – Да даже если и так – кто обратит внимание? – Я за тебя волнуюсь, как ты не понимаешь! – Да знаю я, как ты волнуешься… – Валер, может мне приехать? – Не знаю… возможно, если я смогу выговориться вживую, мне станет легче… ты умеешь меня успокаивать… Хотя… ночь ведь уже, да и у тебя куча дел, не стоит. – Ты уверен? – Не знаю, но, наверное, действительно не стоит. Спасибо, что выслушал. Пойду, попробую уснуть. – Ну… ладно. Как скажешь. Ты, если что, звони. Я переживаю. – Хорошо… Спокойной ночи… – Спокойной… В телефоне раздались короткие гудки, а Маврин подумал: «И какая, блин, теперь спокойная ночь? Эта сволочь еще сделает с собой что-нибудь, а мне потом отвечать, как последний, кто с ним разговаривал… Может, все-таки поехать к нему? Ага, сейчас, как на меня посмотрят, когда я приеду после полуночи…» Сергей не мог сидеть на месте и наворачивал круги по комнате. Он все-таки разнервничался и боялся, что с Валерой действительно может произойти что-то нехорошее. С одной стороны – хотелось тут же все бросить и мчаться его успокаивать, но здравый смысл убеждал, что делать этого не стоит. Ехать куда-то посреди ночи, да еще в таком нервном состоянии явно не стоило. Плюс, Валерка мог только больше обидеться, обвинив Сергея в том, что тот ему не доверяет. Да и дел с утра была масса – очередная репетиция, надо было выспаться… Пометавшись по квартире еще около часа и выкурив далеко не одну сигарету, Маврин все-таки принял решение подождать до утра. Выключив компьютер, он лег спать, и, провозившись еще какое-то время, забылся беспокойным сном. Естественно, он не выспался, и, встав по будильнику, сразу вспомнил о ночном разговоре с Кипеловым. Первой мыслью было позвонить и убедиться, что все в порядке, но здравый смысл и на этот раз удержал его от такого поступка. Потому что, если Валере все же удалось уснуть, он еще спит, да и на репетицию уже вот совсем пора. Наскоро выпив чашку кофе и приведя себя в адекватный вид, Сергей подхватил инструменты и уехал на репетицию. Он едва не опоздал – приехал, когда все уже собрались и даже настроились. Настроение было ни к черту, а в голове все крутились мысли и переживания по поводу Кипелова. Репетиция не клеилась. Маврин то сбивался сам, задумавшись, то, наоборот, начинал кричать на всех вокруг и ругать музыкантов по поводу и без. Через три часа он вымотался окончательно и, выгнав всех из студии, курил прямо в помещении и крутил в руках телефон, не решаясь позвонить. Докурив сигарету, он все-таки решился и набрал знакомый номер. – Алло – раздался в трубке голос Валеры. – Привет, Валер. Как ты? Спал хоть? – Привет… спал, но плохо… Как… да все также хреново. – Может… мне все-таки приехать? – Маврин мысленно прикинул, сколько дел придется отменить, но все же произнес эту фразу. – Не знаю… наверняка, у тебя дел полно, а я тебя отвлекаю. – Валер, я волнуюсь. Ответь на вопрос. – Если ты приедешь, я обрадуюсь. Может быть, мне это поможет. Но мне не хочется мешать твоим делам. «Ты уже и так им помешал, сволочь! Ничего делать не могу из-за тебя!» – подумал Маврин, но вслух произнес другое: – Посмотрю я, может, удастся что-то сделать с делами и приеду. Ты там держись. – Угу… Маврин нажал «отбой» и начал наворачивать круги по студии, пытаясь придумать, что же делать, принять решение. Дел и в самом деле была масса, и деть их, казалось, было некуда. Неожиданно скрипнула входная дверь, и на пороге возник Юра Алексеев. – Ты чего вернулся? – Да вот, телефон забыл, кажется. Решил вернуться... надеюсь, что забыл, а не потерял. А, точно, вон он лежит, – Юра забрал телефон и обратился к Маврину. – Ты чего сегодня такой странный? То орешь на всех, то смотришь куда-то в пространство и пропускаешь слова мимо ушей… Что случилось? – Да вот… Кипелов позвонил ночью, все соки выпил. – Что с ним? – Истерика у него, жить надоело. Бессонница мучает, ничего не хочется, тошно ему, видите ли… – процедил сквозь зубы Маврин. – А я тут нервничай из-за него, а вдруг он что-то с собой сделает? – Да что он может сделать… Как будто это у него первый раз. – Не знаю. Понимаю, что глупо, но мне кажется, что в этот раз он серьезно. – И что ты собрался делать? – Что-что… ехать к нему надо, а то я чувствую себя последней сволочью, он же на меня рассчитывает, верит, что я могу ему помочь… А куда я поеду, ведь дел навалом. Сейчас вот надо еще ехать билеты на поезд забирать, нам ведь в тур скоро, репетиции, плюс у меня работа стоит над инструменталом. – Ну, положим, за билетами и я могу съездить… не сломаюсь. – Правда? Юр, если тебе не сложно! – Да что тут сложного, первый раз как будто… Езжай к своему несчастному. – Слушай, Юрец… может мне еще это… репетицию завтра отменить? А то, боюсь, сегодняшним вечером все не ограничится. – Ну, думаю, что если ты отменишь одну или даже две репетиции, ничего страшного не случится. Хоть ты и рычишь на нас, но, по-моему, к туру мы вполне готовы. – Ты тогда обзвони ребят, ладно, а я помчался! – Ладно, ладно… беги, спасай человека. Маврин быстро похватал свои вещи и через несколько минут уже мчался на машине в направлении Кипеловского дома, набрав предварительно ему сообщение «Еду к тебе. Скоро буду». В ответ, разумеется, прилетело ожидаемое «Да стоило ли… Сам бы справился…», но это только придало Сергею больше беспокойства. Однако он все равно сомневался в верности принятого решения и думал, стоит ли ехать, ведь у Валеры есть родные, семья, которые его любят и всегда могут поддержать, успокоить и помочь. Запутавшись в своих мыслях, он чуть не повернул назад, когда уже почти доехал до места. Остановившись и, еще раз все обдумав, он решил, что поворачивать назад уже нет смысла – все равно все дела уже все улажены, да и Кипелову он сообщил, что все-таки приедет. Когда он приехал, его встретил вялый и бледный Валера. Казалось, он был очень смущен, что вынудил Маврина приехать к нему и менять свои планы. И снова говорил, что не стоило этого делать, что он справится сам, что у него есть семья, и они его поддерживают. В общем, все то, что Сергей ожидал от него услышать. Но в глубине глаз светилась радость и благодарность, что Маврин все-таки приехал. – Я, наверное, справился бы и так… Но что с тобой делать… раз уж приехал… пошли на кухню, посидим… – Посидим… нет, Валера, ты уже насиделся. Когда ты в последний раз был на свежем воздухе? – Не помню. – Вот… так что сидеть мы с тобой не будем, а отправимся проветриться… – Куда? – Можно пройти прогуляться, но, мне кажется, этого будет мало. Предлагаю подальше от людей – на природу. Ну, скажем, ко мне на дачу. – Может, не стоит, Сереж? – Стоит. Тебе надо развеяться, выговориться, а там никто не будет мешать. – Но… у тебя дела, планы… – До послезавтра у меня никаких дел нет, я все отменил и, как видишь, приехал тебя приводить в чувство. – Стоило ли… из-за меня столько проблем… – Может, и не стоило, но сейчас я не буду ничего менять. – Ладно… но мне очень стыдно, что испортил твои планы… Спустя некоторое время друзья все-таки вышли из дома, сели в мавринскую машину и поехали в направлении дачи Сергея. Приехав и прогрев дом, они поставили чайник, и, пока тот грелся, Валера неожиданно обнял Сергея, выдохнув… – Спасибо… – За что? – За то, что приехал, забрал меня… рядом с тобой я чувствую себя легче, и начинаю верить в то, что все будет хорошо… – Кипелов отпустил Маврина и занялся чайником, а тот, усевшись на диван, рассуждал: – Валерка… как ты не понимаешь, я же волнуюсь за тебя. Знаешь, как перепугался после твоего ночного звонка? Еле уснул ведь, а сегодня на репетицию чуть не опоздал, да еще и наорал на всех без повода… – Что ты вдруг как разнервничался? – спросил Валера, подавая Сергею кружку с горячим чаем. – Ну… я подумал, может ты что-нибудь с собой сделаешь… – Да что могу сделать, Сереж… ты же знаешь, я себя для этого слишком люблю… а мне теперь стыдно, что я опять спутал все твои планы и выдернул тебя из плотного графика твоей жизни… – Не знаю… но мне как-то показалось, что тебе очень плохо… и я думал, что я-то сумею тебя успокоить… наверное… – Да… ты умеешь… мне достаточно твоего присутствия рядом, чтобы чувствовать себя лучше… Разговор незаметно зашел в тупик, и они просто молча сидели, допивая чай. На улице уже стемнело, и делать было особо нечего… Через некоторое время Сергей сообщил, что желает спать, ибо очень устал и изнервничался, да и в прошлую ночь не выспался. Разложив постель для Валеры, и раздевшись, он снова приземлился на диван, полагая, что там же и ляжет спать. Однако Кипелов, вместо того, чтобы идти в кровать, снова уселся с ним рядом и пристроил голову у него на плече. – Сереж… – Ммм? – Не, ничего… просто, так хорошо и спокойно с тобой, рядом – сказал Кипелов, обнимая Маврина. – Я рад, что тебе лучше… – Спасибо тебе… – Не за что… – Маврин усмехнулся, приобнимая прижавшегося к нему Валеру. Тот оторвал свою голову от плеча Сергея, выдохнул ему в самое ухо: – Есть за что… еще как есть, Сереж… – и осторожно коснулся губами щеки. Маврин немного напрягся и неуверенно начал говорить – Валер… – Что? – Кипелов с беспокойством заглянул в глаза гитариста. Тот увидел в них тихую радость, вздохнул и смог сказать только: – Да… нет, ничего… Валера придвинулся ближе и также осторожно поцеловал Сергея. Тот, закрыв глаза, ответил и прижал вокалиста к себе. Однако, прервав поцелуй, Валера легко высвободился из его рук, снял с себя всю лишнюю одежду и, дойдя до кровати, принял горизонтальное положение, успев по дороге еще и выключить свет. Маврин озадачено остался сидеть на диване, потом, подумав, пересел на кровать к Кипелову и провел рукой по русым волосам, перебирая их между пальцами. – У меня нет сил, Серег… – проворчал Валерий. – Сил у него нет… а зачем было меня дразнить? – Маврин наклонился и поцеловал вокалиста в висок. – Я не дразнил, – неуверенно возразил тот, чувствуя, как поцелуи Маврина обжигают его лицо. – Я только спасибо сказал… – Вот значит это теперь как называется? – Маврин отбросил одеяло и спустился губами на шею, а потом и на грудь Кипелова. Тот уже не ответил ничего связного и только глухо простонал. Маврин довольно усмехнулся и продолжил спускаться ниже. Валерий уже не возражал, но, впрочем, никак особо и не реагировал на осторожные ласки Сергея. Сил действительно не было, а после затянувшегося депрессивного периода, наконец, пришло успокоение, и он расслабился. С трудом не проваливаясь в сон, он мог только стонать, когда губы и язык гитариста касались его тела в наиболее чувствительных местах. Уж кто-кто, а Маврин знал такие места не хуже самого Валеры и методично перемещался от одного к другому, не забывая и руками ласкать любимое тело. Организм вокалиста не мог не среагировать на настойчивые ласки, а Сергей, избавив Валерия от последней детали одежды, накрыл своими губами возбужденную плоть. – Сережа… – с губ Кипелова сорвался очередной стон. – Ну зачем… Тот не ответил, а только методично продолжал ласкать безвольное тело и вскоре протестующие реплики сменились на тихие просьбы продолжать и не останавливаться. Сергей и не останавливался, лишь делал короткие перерывы, чтобы сделать глубокий вдох, да полюбоваться на еле видное в темноте лицо Валеры. Тот лежал, прикрыв глаза, а тело будто само реагировало на ласки – выгибалось, подавалось вперед, навстречу движениям Маврина. Когда он почувствовал, что Кипелов уже на самом краю, Сергей резко прервался, провел кончиком языка по всей длине возбужденного члена, и передвинулся выше, нависая над Валерой. Тот шумно выдохнул и, отодвинув руками свисающие волосы, потянулся за поцелуем. Сергей не заставил себя ждать и поцеловал, прижимая голову вокалиста обратно к кровати. Разорвав поцелуй, он вернулся практически на прежнюю позицию и, подхватив вокалиста под колени, резко вошел в него, заставив простонать в голос и тут же выгнуться навстречу, пропуская глубже. Сергей успел заметить, как быстро спало возбуждение партнера, пока они целовались – у него действительно почти не было сил, но сильные движения постепенно возвращали его в прежнее состояние. В конце концов старания Маврина увенчались успехом – Валерий снова ожил, начал двигаться навстречу и отзывался громким стоном на каждое движение Сергея. Руки вокалиста беспорядочно сминали простыню, тела переплелись… Сергей наклонился к лицу Валеры и поцеловал его, а в следующую секунду обоих накрыла волна удовольствия… Спустя несколько минут оба привели себя в порядок и обессиленные валялись на кровати в обнимку, лицом друг к другу. Чувствуя, что Кипелов начинает засыпать, Сергей высвободился из объятий, приподнялся на локте и задумчиво провел пальцами по щеке вокалиста, убирая упавшие на лицо прядки волос. Тот никак не реагировал на эти прикосновения, но вдруг, не открывая глаз, спросил: – Сереж… неужели никак нельзя было… без этого? Мы же хотели больше не… – Ты, как всегда, недоволен… – мягко перебил его Маврин – Тебе бы только побурчать… – Да нет… Тебе удалось меня… удовлетворить, – коротко усмехнулся Валерий. – Хотя я на самом деле не хотел этого… – Извини, я просто не удержался, – ответил Маврин, довольно улыбаясь. – Спать давай, – почти неразборчиво буркнул Кипелов, поворачиваясь спиной к Сергею. – Ага… – почти беззвучно выдохнул тот, обнимая вокалиста со спины и прижимаясь к нему как можно теснее. – Давай… Музыканты провалились в сон одновременно, едва только Сергей подцепил одеяло и накинул его на их сплетенные тела. Сергей проснулся первым, когда солнце уже поднялось достаточно высоко. Осторожно, чтобы не разбудить наконец-то спокойно спящего Валерия, он выполз из-под одеяла и, одевшись, отправился умываться. Потом он хотел сделать кофе, но подумав, сколько кофе выпил Кипелов за это время, решил ограничиться чаем. Пока грелся чайник, Сергей вышел во двор, покормил и отпустил пробежаться пса, соскучившегося в одиночестве. Заварив чай, Маврин взял две кружки и отправился в комнату. Когда он вошел, Валерий как раз открыл глаза. – Доброе утро, соня. Как спалось? – Хорошо… Кажется, я наконец-то выспался. – Ох, ну и отлично. Значит, я все-таки не зря тебя увез. Валерий сел на кровати и взял предложенную Мавриным кружку. – Не зря… правда, мне все равно стыдно, что тебе пришлось из-за меня менять свои планы. – Валер, забей. Сейчас-то что? Все равно уже ничего не изменится. Так что кончай убиваться, пей чай и давай собираться. А то пока мы спали – полдня прошло, а мне к вечеру хотелось бы быть дома. Кипелов коротко кивнул и молча занялся чаем. Потом они, не торопясь, собрались и выехали в сторону Москвы. Когда машина подъехала к дому Валерия, на улице уже темнело. Он предлагал зайти, но Сергей отказался, только обнял Кипелова, тихонько коснулся губами виска, и сказал: – Надеюсь, теперь тебе лучше. Не доводи себя больше до такого состояния, пожалуйста… – Постараюсь… – виновато улыбнулся Валера и вышел из машины. Дождавшись, когда Кипелов исчезнет в подъезде, Сергей завел машину и поехал домой, одновременно пытаясь вспомнить, сколько же ему дел еще надо успеть сделать. Минут через десять завибрировал телефон. Взглянув на экран мобильника, Сергей улыбнулся – в пришедшем сообщении было только одно слово: «Спасибо».
Io: Если ты будешь рядом Мне нравятся тихие осенние дни, когда листва еще не вся сошла, но под ногами еще не хлюпает мерзкая жижа, а небо не прохудилось от наметившихся прорех. Нередко я оказываюсь в такие дни в каком-нибудь московском парке, сажусь на лавочку и, можно смеяться, созерцаю. Прохожие слишком торопятся, им некогда. Им не до меня. Слишком холодно, слишком ветрено, лето ушло, и большинству рассиживаться некогда. Все как и всегда. В ежедневной круговерти часто не замечаешь, как меняется мир. Не замечаешь, что он вообще существует. Всё дела-дела… Но сейчас я смотрю, как с клена срывается очередной желтый лист, и думаю о том, что так вот оно и должно быть. И только об одном я сегодня жалею. О том, что рядом нет тебя. Хотя… ты бы не стал сидеть на лавочке и созерцать, это ясно, как божий день. Ты бы фыркнул. Назвал меня сентиментальным пенсионером, и это в лучшем случае… ты бы курил и наворачивал круги вокруг меня, интересуясь, когда же мы двинемся дальше, ведь парк такой большой, не уж то мы останемся здесь надолго? Я улыбнулся своим мыслям. Во всяком случае, сейчас у тебя все хорошо. Я не знаю, как сложатся твои новые отношения, но человека себе в спутники ты выбрал надежного. Лучше придумать было просто нельзя. Кажется, что и мне удалось успокоиться. Не знаю только, надолго ли? За осенью неизбежно придет зима. Люди говорят, что зима это время умирания. Время сонного окоченения, которое никто не любит. Сегодня я думаю иначе. Для меня зима – это скорее время очищения. Жаль, что я не могу объяснить почему. Когда я возвращаюсь к домашним и рабочим делам – время срывается с поводка. Вот будто бы пару часов назад открыл глаза, а силы уже покидают, поскольку не сплю почти восемнадцать часов и не просто бодрствую, а решаю какие-то вопросы, отдаю распоряжения. А еще… скоро мы встретимся. Что ты скажешь на это? Осталось совсем немного. Совместные репетиции, конференции и интервью начались довольно давно, но теперь мы общаемся почти как прежде. Мне кажется, что все вернулось на пятнадцать лет назад. Но есть преимущество. Все, что можно было поделить – уже поделено, остались только мы и работа. Вспоминается лишь хорошее, и мне легко и свободно при мысли о предстоящем общем концерте. На этот раз все было действительно по-настоящему, не так, как на прошлых совместных выступлениях, и кажется, все мы понимаем это. Мне думается, что это к лучшему. Очередная репетиция. ДК. Работа подходит к концу. Мне остается только догадываться, какие же у вас на самом деле были отношения с Алексисом. Ведь именно он сделал то, что сделал. Поднимаясь по лестнице, он точно нечаянно толкнул тебя, сделав вид, что не заметил. Он знал, что следом иду я. Он просчитал, что в здании больше никого, он знал, что я удержу… все было рассчитано до шага… но в тот момент я этого не понял. Лишь инстинктивно схватил тебя, и прижал к себе. Запах, знакомый, сводящий с ума. Твое частое дыхание и в свете тусклой лампочки, широко распахнутые глаза. - Ты в порядке? – шепотом спросил я. - Кажется, да, - нерешительно отвечаешь ты. Я не могу больше держать себя в руках, когда ты в моих объятиях. И я прижимаю тебя к себе, шепчу: - Осторожнее, - а губы целуют твою горячую шею. Ты норовишь вырваться. Ты ведь честный! Кто бы, что ни говорил. Но лишь наши губы встречаются, как ты безвольно виснешь на моих плечах, а в следующий момент впиваешься в мои губы, чтобы уже наверняка… твои горячие ладони оказываются под моей рубашкой, и я выгибаюсь навстречу полузабытым ласкам. Не время. И не место. Не те обстоятельства. Но разве нас это волнует? Когда у меня уже нет сил держаться ты набрасываешься на меня, проклиная. Обрушивая на мое сознание поток чувственных слов, а телу достаются такие желанные ласки. - Еще… - еле слышно прошу я. А ты не отказываешь. Потому, что ты не можешь мне отказать. И я горю вместе с тобой, вцепляясь пальцами в холодные перила, прогибаясь как только возможно… - Сережа… Безрассудство. - Хочу тебя. Это ведь я тебя спровоцировал. Но мысли приходят потом. Пока что есть только ты и я. Долгие поцелуи… уже после. Я еле держусь на ногах, скорее уж ты меня держишь, но и у тебя колени предательски дрожат. Нам хочется большего. И ты хватаешься меня за руку и тянешь куда-то. Октябрьская ночь разбивается о ветровое стекло. Я цепенею, но не от пронизывающего ветра, а оттого, что ты рядом. Мы мчимся куда-то. Я даже не в силах понять сперва, куда именно. А после… лишь только мы поднимаемся в нашу квартиру, в которой, кажется, лет сто никого не было, никто не убирался… или я не прав? Ты открываешь дверь своим ключом. Я знаю, что теперь ничего не закончится. Лишь завяжется более тесным узлом, который будет не так-то просто распутать. А не все ли равно? Я не могу оторваться от твоих губ, не могу не целовать сейчас твоего тела. Засосы скроют многочисленные татуировки… а мне что делать? Стонать от соприкосновения наших тел, это очень пошло? Мне кажется, что ток пропущен по венам. Додумать я не успеваю. Ты срываешь покрывало с кровати. Так странно… совсем не пыльное… а простыни пахнут жасмином и мятой. Должно быть, ты был здесь… и поддерживал порядок… и… Ласки кружат мне голову, я вижу только тебя. В свете бра, кажется, что твои глаза становятся золотыми и мир плавится, как плавлюсь я под твоими руками. Будешь ли ты жалеть потом?... Интересно, ты помнишь, как мы добрались до ванны, как ты говорил, что не выйдешь оттуда, потому что тепло и хочется спать? Мы вообще поужинали? Если не считать некоторого количества белковой пищи естественного происхождения? Но вот проснуться с тобой. Вот это был настоящий подарок. Мне захотелось свернуть горы. И я не думал о том, что могу свернуть себе шею… мне не хотелось думать о том, что будет дальше. Я просто поцеловал твои сомкнутые веки и ткнулся губами в пульсирующую на шее венку. А ты смешно сморщил нос, попытался развернуться весь разомлевший, теплый, податливый, но я не выпустил тебя из объятий… - Лера… - одними губами сказал ты. Только мое имя. Больше ничего. А потом были быстрые сборы. Ты был хмурым, и каким-то неласковым. Я молча курил. Я не собирался тебе мешать. Ты хотел сказать что-то еще, но так и не сказал. Ты анализировал все то, что произошло. Насколько это можно было вообще анализировать. Когда черты твоего лица смягчились, ты отхлебнул свежесваренного кофе, и посмотрел на меня как-то иначе. Впервые за эту бессловесную паузу. Потом отставив кружку уселся на мои колени. - Ну, да, конечно… это может продлиться один день, а может всю жизнь. Так какая разница? Я пожал плечами, отставляя пепельницу подальше. Разницы никакой. Если ты будешь рядом.
Susя: Ой, мама, шикадам, шикадам! Warning: жестокий пьяный бой и фирменный бред. Пустая банка Редбулла, печально звякнув, сплющилась о стену. От этой отравы Юрку всегда срубало быстро, даже быстрее, чем от водки – две маленькие баночки, и человека как подменили. Вторую он как раз только что размазал по стене. И потянулся к третьей. - Юр, будет с тебя уже, - увещевал его Маврин, мягко и ненавязчиво отодвигая запасы нездорового пития. – Опять всё крушить будешь, ну его нафик, поехали домой? Твоя электричка как раз скоро… Но Юрий уже завёлся: - Твою дивизию! Тебе, значит, напиваться можно и скандалить, а мне нет?! – локтём мазнул по стройному ряду алюминиевых баночек, с лязгом сметя их со стола, и от грохота впал в неистовство, будто и впрямь был бешеный. Сергей осторожно отступал, прикидывая, как бы добраться до двери, а Алексис шипел, дико сверкая глазами, надвигался на него и тряс гривой, потеряв где-то резинку. Он был страшен. – Давай уже поговорим, наконец!! Садись, садись! Ты что, думаешь, один такой, царь и бог, всё можно и молитесь мне, да?! Ну?!?! Зажатый в углу соло-гитарист мрачно подумал, что никогда – никогда больше в жизни! – не отпустит никого с репы раньше Алексиса. Так и по шее получить недолго, причём без повода. А в драку с пьяным Юркой лезть как-то некомильфо. - Не слышу ответа! – Алексеев вцепился в ворот футболки и ощутимо тряхнул Сергея – откуда силы взялись? - Эй, Юр, не борзей! – машинально огрызнулся Маврин, несильно мазнув того по скуле. Хорошо хоть кольца дома оставил, а то ещё раны ему, невменяемому, зализывать. Впрочем, Юрке и того хватило – взвыл и навалился, размахивая такими же мозолистыми кулаками. Силы были примерно равны. Однако Алексиса подстёгивал алкогольно-синтетический задор, поэтому они довольно долго метались по комнатушке, собирая одеждой и волосами пыль, пока мокрым встрёпанным клубком не впечатались в диван – Сергей снизу, в разорванной футболке и с парой свежих синяков, Юрий сверху, потеряв половину рубашки и остатки самоконтроля. - Хорош, хорош… - прохрипел Алексис, облизывая разбитую губу и пытаясь дотянуться сбитым кулаком до лица соперника. – Бог металла для интеллигентов, как последний алкаш, в драной майке валяется, ха! - На себя посмотри, святой человек фигов, - Сергей вертелся, пытаясь встать и удерживая его запястья на безопасном расстоянии. – Упился и буянит, - он попытался резко вскочить, оттолкнувшись от плеч ритмача. Тот вцепился в остатки футболки. Раздался громкий треск, и рваная ткань осталась в руке Алексеева. Юрий отшвырнул её куда-то к двери и вцепился в верхний ремень Сергея. Маврин потерял равновесие и свалился на диван, звонко шлёпнув по чёрной коже голой спиной. - Господи боже мой, какая пошлость – кожаный диван, взмокший полураздетый Маврин и никого вокруг, - Юрий уселся на его ноги, тяжело дыша и выплёвывая попавшие в рот волосы. – Ты меня провоцируешь, рыженький… - И? Что делать будем? – холодный материал остудил боевой пыл Сергея, и теперь он смотрел на недавнего противника отрешённо. «В самом деле, пошлее некуда, фу…». - Может, попросишь прощения за своё недостойное поведение? – Юрий, видимо, решил весь вечер вести себя странно – наклонился, хищно улыбаясь, и лизнул синяк на плече, сжав татуированные плечи. Маврин невольно вздрогнул и, вскинув руку, сгрёб в кулак половину всклокоченной Юркиной гривы. Тот замер и перевел взгляд на лицо Сергея. Серо-зелёные глаза, расширенные от драки и спиртного зрачки, влажно поблескивающие глаза. Не вяжущаяся с недавним бешенством беспомощность и неуверенность. - Юрр… - Маврин расслабил пальцы и погладил Алексиса по шелковистым кудрям. Тот обречённо вздохнул, уткнулся ему в грудь, разжав хватку на плечах, и приглушённо пожаловался кому-то: - Вот ведь мерзавец, а… Не любишь меня и всегда бьёшь. - Всегда – это только сегодня? - Ну да, а что? Сергей не нашёл, что ответить на этот, несомненно, очень весомый довод, и потому второй рукой стащил с Юрика остатки рубашки. Кажется, через минуту-другую Алексис задремал, пригревшись; Маврин, щурясь на тусклую лампочку, рассеянно чесал его за ухом, перебирая прядки. Задумавшись, он упустил момент, когда Юрий сполз по нему вниз и увлечённо занялся вторым ремнём. Причём первый уже свернулся кольцами змеи на полу, отсвечивая заклёпками. - Юркаааааааааа! Ты… перепил? - Угу. Надо закусить, - Алексис продолжал гнуть свою развратную линию. Пальцы из волос можно было не выпутывать... …Сергей завёл машину и поёжился: - Холодно в куртке на голое тело. - Можно подумать, я в меховом комбинезоне и рубашке тут сижу, - заворчал Юрий с заднего сидения, присваивая найденную бутылку с минералкой. Напился и улёгся на бок – сидеть ему сегодня не хотелось. – Ты вообще наглый эксплуататор, ты знаешь? - А ты меня за бедро укусил! - Извини, промахнулся… в следующий раз укушу выше. - Побрейся лучше. - Что, чешется? – Алексис радостно заржал и уронил пустую бутылку под водительское сидение. Маврин воспитанно промолчал и вырулил со двора.
Io: Рассвет. Зачем ты просишь у меня какого-то ответа? Что ты хочешь услышать? Как я могу ответить более или менее адекватно? Все ли меня устраивает? Нет, не все. Это ты хочешь услышать? Обидишься. Будешь дуться. Если бы ты знал, что для меня гораздо важнее твое собственное душевное спокойствие, поскольку, ежели спокоен ты, то и мне ничего не нужно, чтобы почувствовать себя. Чтобы почувствовать тебя. Чтобы вообще что-то почувствовать. Так как же мне быть, Лера? Я не могу ответить на твой вопрос так, как хочешь ты. Наверное, поэтому я так тяну. Поэтому не хочу предпринимать никаких резких действий. Стоит тебе почувствовать, что вот он я, что никуда не денусь, что сделаешь ты? Найдешь тысячу и одну причину, почему тебе сегодня некогда, почему не до меня, почему… да не все ли равно? Я хочу и не хочу видеть тебя каждый день. Я очень надеюсь, что ты теперь поймешь меня правильно… - Почему теперь ты против? Что случилось? Что я делаю не так? Как объяснить тебе? - Просто, я не умею объяснять. - Почему? Разве тебе плохо со мной? - Мне хорошо, но я не готов перебраться сюда окончательно. - Я тебе десяток раз говорил, что мы не дети… Сережа, время… оно на месте не стоит. - Я знаю… возможно, меня сдерживает то чувство, которое возникло у тебя около семи лет назад. Сейчас ты готов на все… но… Лер, послушай… Объяснять бесполезно. Ты уже обиделся. Меньше всего я бы хотел заканчивать этот разговор так. Только не нужно этих умоляющих взглядов или неожиданно наивно-детских «ты меня действительно любишь?». - Ладно… давай продолжим этот разговор в другой день, идет? Можно выдохнуть. Не знаю, понял ли ты меня, или списал на перепады настроения, природу, погоду, загруженность. Знал бы ты как нелегко даются мне подобные слова, те, что я произнес всего получасом раньше. Мне хочется бросить все, знаешь, как мне хочется? Я бы немедленно начал обустраивать быт. Черт побери, да куда бы мы с тобой не попадали, мы везде могли легко почувствовать себя уютно и обжиться. Но что же теперь? Я меряю шагами комнату. Ты как и прежде самоустраняешься. О чем я думаю? Да пожалуй не о чем. Сажусь, машинально закуриваю, тыкаю по кнопке «play». Меня не сильно интересует телевизионная возня, но мне требуется любой отвлекающий фон. Сумятица везде. В головах людей, дикторов телепередач и в самих телепередачах. Странный формат попсы и ужаса. Что будет завтра неизвестно. Не дай бог никому жить в эпоху перемен, а у нас что ни день, то радость. Согласится? Плюнуть на все? - Перестань нервничать, - твоя рука ложится на плечо. Ты ставишь передо мной чашку чая, - кажется в твоей крови столько адреналина, что хватит на то, чтобы обежать весь земной шар по экватору. Я улыбаюсь, кивая, мол, еще бы. А ты садишься рядом, и также рассеяно смотришь в экран. - Просто я не знаю… как поступить правильно, - наконец, выдыхаю я. - Значит, - назидательно заявляешь ты, - нужно лечь и не вставать. Ты говоришь настолько серьезно, что я даже не просекаю фишку. Но когда твои глаза наполняются затаенной радостью, я понимаю, что что-то пропустил. - Черт! - Что? - Отличная идея. Я веселым смехом я тащу тебя на диван. Ты делаешь вид, что отбиваешься, но куда там? - Лечь и не вставать.. – констатирую я, прижимая тебя к себе. Ты смеешься, пытаешься оглянуться через плечо, мол, что ты мне только что сказал, ведь истинная правда. Я слегка кусаю тебя за ушко и что-то мурлыкаю, перебивая твои волосы. Мне не хочется говорить серьезно и в то же время, я понимаю, что подспудно ты будешь ожидать моего решения. День или два, может неделю, что будет потом? Я не знаю. Подумаю об этом завтра… а сегодня буду обнимать тебя, шептать нежности и согревать тебя, обнимая. Я проснулся среди ночи, ежась от холода. Ты зябко кутался в мои объятия, мне показалось, что от твоего дыхания вырывается облачко пара. Сердце ухнуло куда-то в ледяную бездну. Укрыв тебя одеялом, я осторожно сполз с дивана. На полу серебрился иней, и стены были похожи на загородки холодильной камеры. За окном стояла непроглядная темень. Ни один фонарь не горел, ни одна машина не ехала по делам своего деловитого владельца. Тишина и темнота, хоть глаз коли. Соседние дома погрузились во мрак, и кажется, что так было всегда. Как я вообще сумел разглядеть их в потоке вязкой черноты? Должно быть, просто глаза привыкли. Темнота и зловещая тишина, я даже не знаю, что было хуже. Босые ступни ног оставляли проталины на серебрящемся ковре. Какого черта? Действовать надо быстро… и вот кровь уже гонит дополнительные дозы адреналина к мозгу. Из-за туч выползла круглобокая луна, освещая мертвенным мерцанием погрузившийся в выстуженный холод мир. Сколько же там градусов? Что происходит? Весна ведь… и по телевизору ничего не объявляли… Холодный пот прошибает секунд за десять и я суечусь, достаю одежду из шкафа для тебя и для себя. Все самое теплое, что могу найти… разбудить тебя, немедленно… - Что происходит, Сергей? Почему так холодно? Ты не закрыл окно? - Я не знаю… - выдыхаю я, - одевайся. Быстрее. Да, все это надевай. - Ты меня пугаешь… милый… что… почему здесь снег? - Я не знаю, просто делай то, что я говорю… Откуда у меня эти командирские нотки в голосе. Я не знаю, что нужно делать в такой ситуации. С антресолей сваливаю какой-то древний рюкзак, кажется, меня с этим в армию провожали. Ну да ладно, раньше хорошо делали… не то, что теперь. Что надо взять? Продукты? Какие? Черт… долбанные курсы ОВП! Вспомнить ли что-то теперь? Но руки делают все за меня. Вот она советская школа. Сортировка вода, медикаменты, продукты первой необходимости… наперегонки с холодом. Наперегонки со смертью. - Что происходит? Сереж? - Давай в машину, быстро, надеюсь, заведемся. - Куда мы? - Не в аэропорт, это точно… - Куда? Ты растерян… ты ничего не понимаешь, но всецело доверяешься мне. Если бы я только знал. Господи… - К тебе на дачу. У тебя есть не только центральное отопление, но и печное, и про уголь в подвале я тоже помню. - Сереж, а как же… Ни души на улице. Нигде не огонька. Ни одной машинки… я втапливаю педаль в пол… повезло, что вообще завелись, температура под минус тридцать и продолжает падать. Я предпочитаю не думать о том, что будет дальше, предпочитаю не знать, что произойдет, если кончится бензин, или сядет аккумулятор. Даже со включенной печкой меня бьет крупная дрожь. Но это все от нервов ничего больше. Хочется курить. Руки не слушаются. Они точно приросли к рулю… быстрее… но не слишком. Трасса обледенела. Кое-где крошится асфальт. Ни одной встречной машины. Ни одной попутной. Успеть… Как можно обогнать холод? Как можно опередить стихию. На часах шесть утра. Солнце, где же ты? Рассвет так и не наступает. Ни через пятнадцать, ни через двадцать минут… Ближе к восьми мы оказываемся у твоего дачного дома. Ключи ломаются в замке калитки. Ерунда, проходим через соседей. Надо торопиться… еще быстрее. Оба ежимся от холода… разве может быть еще холоднее? Хорошо, что с домом не случилось такой неприятности. Но тут мы уже греем метал на бензиновой зажигалке, вваливаемся в выстуженное помещение, ты несешься в подвал, разводить огонь, а я закупориваю малейшие щелки, запираю дверь и завешиваю ее какими-то одеялами… к чему все это? Если солнце погасло… если… вскоре здесь будет абсолютный ноль −273,15 °C… может быть лишь наша атмосфера не дает случиться ему так долго… Я не хочу думать, что будет потом… Со стороны камина вяло потянуло теплом. Ты принес угля и сюда. Приоткрыл вытяжки… что мы будем делать дальше? Я устало валюсь в кресло. Хочется одного спать. Но спать нельзя. Ты протягиваешь мне стакан вина. На какое-то время поможет, спору нет. Садишься ко мне на колени, и мы по очереди пьем из большой металлической кружки. Что-то есть в этом… на краю мира мы пьем вино, отмечая второе пришествие? Или? Говорить не хочется совсем. Несмотря на разгоревшийся огонь губы у Лерки бледные и холодные, но я все равно целую их. Он отвечает на поцелуй, обнимает за шею… - Так хочется спать… - Знаю… Мы сваливаем одеяла поближе к камину, кидая побольше угля и дров. Понимая, что бесполезно. Я улыбаюсь… повезло же тем, кто не проснулся сегодня. - Еще вина? - Да, можно… там где-то был коньяк и виски, кажется? Мы допиваем вино из горлышка, целуемся, пьянея, скорее друг от друга. - Ты так это себе представлял? - Что именно? - Жили они долго и счастливо, и умерли в один день? - Ну… как-то менее драматично. - Жизнь такая странная штука… - Не суетись, это ненадолго! Мы рассмеялись, и кажется я потерся носом о его щеку, почувствовав небольшой дискомфорт от этого движения я понял, что вся эта гонка была ничем иным, как попыткой убежать от судьбы. Я заметил, что кончики ушей Лерки сделались белыми. Это бесполезно…особого холода мы не чувствуем из-за выпитого, а огонь в камине несмотря ни на что, не может сделать температуру плюсовой… ну и черт с ним… - Давай спать. Подбросим дров побольше, а потом подумаем чего да как. Лерка улыбнулся, и, кивнув, устроил голову на моей груди… вот так… это хорошо… я поцеловал его волосы, судорожно вздохнул, и обнял крепче… - Сереж, почему так холодно? – недовольно спрашиваешь ты… я открываю глаза. Мне не хочется объяснять тебе, что жить нам осталось от силы часа четыре. Я просто хочу поцеловать тебя… Но вместо этого я вскакиваю с дивана, как ошпаренный. Ветер распахнул окно и в квартир установилась весьма свежая погода. На часах половина седьмого. За окном рассвет. Я медленно подкрадываюсь к окну, запираю его на обе щеколды, оглядываюсь на тебя и разражаюсь истерическим хохотом. - Сумасшедший! – бурчишь ты, забираясь под плед. - Да… - жарко шепчу я, - я сумасшедший… - я хватаю тебя, начинаю тормошить, заворачиваю в плед, успевая заставить надеть тапки, и в таком виде, буквально выпихиваю на балкон, открыв пошире окна, - смотри, там же солнце встает!
Seva: Ты остался в студии, чтобы обсудить со мной специфику исполнения для некоторых песен, как я и просил. Ты ответственный, возможно, в этом и есть твоя вина. Я задерживался- отключая аппаратуру , аккуратно связывая шнуры питания в коробку. Когда освободился и наконец обратил свое внимание на тебя ,-ты уже спал, прямо на стуле в арийской студии. Зачем надо было тянуть с этим разговором? - я сам не знаю. Может быть оттого, что сильно хотел побыть с тобой. Один на один. Без сумятицы рабочего дня, без постоянной необходимости делать новый альбом,без глухого раздражения при виде тебя и этого рыжего гитараста. Я подошел сзади и тяжело облокотился на спинку твоего стула. Близко и в то же время далеко. -Валер…вдруг хрипло и едва различимо мой тихий шепот разбивает хрупкую тишину. Ты глубоко вздыхаешь. -Так, чего ты хотел, Володь - его голос прозвучал глухо и невыразительно. Я нервно сглотнул. -Чего я хотел? – неожиданно повторяю вопрос. Заметив, что ты хочешь что-то сказать, наклоняюсь к твоему уху. -Помолчи, пожалуйста, - невпопад отвечаешь,- а я ловлю кожей твое дыхание. Я затаился, получая удовольствие от близости к тебе. Жмурюсь, сердце бешено колотится, Пространство между ног наливается болезненной тяжестью. Страшно было дышать. -Я хочу тебя…- Владимир замолчал и коснулся пальцем мочки его уха. Неожиданно для себя Валерий вздрогнул и отпрянул. Сдавленно всхлипнув, он стоял, закрыв рот рукой. Затем будто опомнившись, повернулся к Владимиру с мольбой во взгляде, но гитарист тут же отошел и сел на стул, по всей вероятности намеренно, чтобы самому сосредоточиться, а не жаждать прикосновений к вокалисту. Помолчав немного, Холстинин заговорил громче, отрывисто и жестко: -Ты врешь и мне и себе. И мне Мавриным врешь и себя им же обманываешь.-, двумя пальцами извлекая из кармана металлическую пуговицу, он протянул руку и показал ее Кипелову: -10 лет Валера,10 лет она у меня… Кипелов машинально кивнул, догадываясь, куда клонит Владимир - Я не могу сказать, когда это началось,…может, когда Маврин,- Холст скривился, - положил на тебя глаз, может, когда мы… записали первый альбом, и я как дурак ходил восхищенный тобой, а может и раньше, когда ты, стриженый птенец, только появился на пороге нашей студии…. -Я не… не… знаю, Вова…что сказать …– странно слышать собственное имя произнесенное с такой затаенной нежностью. – Я должен извинится перед тобой,- усталое прикосновение к переносице - Я слишком часто не по делу придирался к тебе…дурак был… -безжалостно добавил Холстинин, -Но иначе не могу, когда ты рядом, теперь, после всего, что наговорил… не могу иначе… Валерий съежился. -Скажи мне честно… – Владимир встал, шагнул к Валере, наклонился и бережно коснулся пальцем его подбородка: – Посмотри мне в глаза и скажи… ты готов к тому, что мне и дальше придется обращаться с тобой так же, как и до этого вечера? Валерий поднял голову и взглянул в склонившееся к нему лицо, и, несмотря на то, что первым побуждением было ответить ему «да», произнес: -Тебе нравится так обращаться со мной? - Н-нет… - и это безусловно была правда. Владимир напрягся, пытаясь совладать с дрожью во всем теле. - Вова…я… я могу кое о чем… попросить? – он стоял близко, ощущая коленями тепло гитариста. - О чем угодно, ты знаешь это, - сразу ответил он, не поворачивая головы. Горький изгиб губ, закрытые глаза, и дрожь, которую он пытался унять - оголенное нутро всегда уверенного лидера группы. - Тогда… Пожалуйста….Возьми… меня за руку. Владимир помедлил, потом подался вперед и взял его за руку, сначала бесстрастно, но через несколько секунд его пальцы чуть-чуть сжали ладонь. Сжали и отпустили. Этот невинный контакт бросил в жар Валеру, рука которого тут же сделалась мокрой. Валерий в ответ слабо стиснул пальцы гитариста и сквозь пелену, застлавшую глаза, попытался разглядеть, какова будет реакция, но встретил изучающий взгляд. Ощущение будоражило кровь приближением непонятной опасности, но, вместе с тем, отчего-то давало чувство невероятной защищенности и уверенности. Кипелов поднял его руку на уровень своей груди и несмело провел пальцами по ладони. Ладонь вздрогнула. У Владимира сбилось дыхание? Владимир неспешно высвободил руку, плотно перехватив кисть, и, словно проверяя пульс, неторопливо обвел большим пальцем круг по Валериному запястью. От прикосновения к нежной коже Валере стало горячо – сначала руке, потом всему телу. Подумав внезапно, как же сильно ему не хватало этих бережных прикосновений, и как головокружительны могут быть даже такие легкие касания, он шевельнул рукой, пропуская его пальцы глубже в рукав. Вокалист задохнулся от нахлынувших эмоций, ожидая еще…большего?.. Валерий облизнул пересохшие губы. Гитарист проследил за легким движением его языка, которое, в чем Кипелов себе не отдавал отчета, было, довольно чувственным, и сглотнул. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. -Теперь, ты знаешь все Валера….тебе известны причины моего поведения…почему, ты все еще здесь? - Потому что… я хочу Вас… Владимир Холстинин … Кипелов покраснел. А Холстинин, в свою очередь, побледнел и тихо переспросил: -Что? Ему казалось, что он вот-вот потеряет сознание. Это говорит Валерий Кипелов, образцовый семьянин, непогрешимый эталон поведенческо - морального кодекса…. Кипелов, увидев, замешательство, сбивчиво принялся говорить первое, что приходило в голову: - ты знаешь… я, наверное... я хотел все время… с самой первой встречи. Я только... только раньше сомневался… можно или нельзя,… а теперь,…а теперь…думаешь, эта пуговица…она случайно у тебя оказалась ….ты думаешь,…..я действительно, мог не заметить ее исчезновение…ты думаешь… Пальцы Владимира легко коснулись щеки вокалиста. Валера склонил к руке голову, ласкаясь, на глаза навернулись слезы. Ноги вокалиста предательски подкашивались, и Владимир не мог этого не заметить. Одной рукой, Холст легко обхватил его талию, чтобы поддержать, хотя это возымело полностью противоположный эффект. - Ш-ш-ш… Закрой глаза… вот так….Я сделаю то, что тебе нужно. -Скажи мне, когда необходимо будет остановиться, Лера… -Не-е-ет,- его била крупная дрожь, не останавливайся….пожалуйста, Володя…. Владимир наклонился, тронул губами его лоб. Зажмурился, приглашая... и почувствовал теплое дыхание гитариста на своих веках. Когда через мгновение он отстранился, Валерий застыл не в силах отвести взгляд от лица Холстинина. Володя нагнулся к его губам. Голова у Леры закружилась, он жадно прижался ко рту столь желанного гитариста: задним планом промелькнула благодарность Маврику который в свое время научил его, как надо целоваться, с мужчинами, но сейчас он лишь исступленно желал продлить этот момент и вцепился в плечи Холстинина , будто тонул.. Возможно, он почувствовал, насколько близок вокалист к тому, чтобы лишиться контроля над собой, а, может быть, и сам был недалек от этого… Во всяком случае, он выпрямился и шепнул: -Иди сюда,- подталкивая Валерия к новенькому диванчику, недавно приобретенному на общие средства Владимир ощущал, как же приятно дотронуться до его груди, ощутить мускулы под жесткой тканью, робко провел ладонью по черной футболке, а потом нервно рассмеялся и, думая, что, скорее всего, он был прав, прервавшись. На этот раз Володя скользнул языком меж тонких губ, касаясь нёба, забирая воздух и вдох. Валерий выгнулся в сторону горячего тела партнера. -…Еще... - Кипелов конвульсивно стиснул его плечо. Коснувшись мочки уха, Владимир пальцами провел линию вниз, к ключице, потом в волосы на затылке, сжимая слегка, отчего Валерий невольно запрокинула голову и подался к нему. Он чуть отклонился назад и неторопливо расстегнул его второй рукав. И снова поднял руки к шее. Сколько раз Валерий расстегивал и застегивал манжеты своей рубашки, не придавая этому действию ни малейшего значения, но теперь казалось, будто кожа запястий воспалилась, желая прикосновения. Руки плавят нежностью тело. Грубые от длительной игры на гитаре, кончики пальцев проникли в рукава и тронули нежную кожу на сгибах локтей. Валерий задрожал и прижался к Володе всем телом. Его ладони легко легли на плечи, потом медленно соскользнули вдоль его рук, но теперь опустились на бедра, натянув неудобную джинсовую ткань, и сразу, минуя запястья, вернулись к локтям, поверх одежды. Всего лишь поглаживания, слева и справа, уверенные и неторопливые, - спускаясь к бедрам и поднимаясь к плечам, - без единого намека на вольности. Он больше не поддерживал Валеру, - наверное, не случайно, - но рациональные мысли ускользали прочь под бесстрастным, порабощающим нажимом его рук. Валерий импульсивно сел на край дивана, дрожа и глубоко хватая воздух ртом. Очень медленно гитарист расстегивал пуговицу за пуговицей, все время, нашептывая Валере что-то полупонятное, заставляя соглашаться и, как бы невзначай, задевая ладонями его пах. Валера невольно старался продлить этот контакт, подаваясь вперед. Но ловкие руки гитариста избегали быть зажатыми телом вокалиста. Тогда Валерий стал выгибаться, следуя за руками Володи. - Вот так,…да… Еще…хрипотца Валеры, будоражила кровь Владимира. Повинуясь стимулу этого голоса, Володя принялся мерно раскачиваться в такт прикосновениям к Нему, он раз за разом погружался все глубже и глубже в бездумное удовольствие касаний к внутренней стороне бедра вокалиста. Из одежды на Кипелове оставались только трусы. Руки Холстинина скользнули по бедрам - с внутренней стороны, пальцы слегка задержались на границе кожи и ткани трусов, заставив его на секунду задохнуться от наслаждения. Валерий непроизвольно попытался задержать руки Владимира там. -Нет… не сейчас…- глубокий страстный надрыв Владимира. Пальцы двинулись вверх по животу, ребрам, по соскам, не спеша и заставляя его терять голову от этого промедления. Валерий не хотел думать ни о чем другом кроме этих опытных пальцев, оставляющих теплые следы на его коже, осторожных, избегающих самых чувствительных мест… пока. И то, что он делал с теми местами в ткани… было лучше, чем, если бы он был совсем обнаженным. Пальцы скользили по нему, потягивая ткань на пахе, и это сводило с ума, вызывая отчаянное желание… близости. И, наконец, его руки устремились вниз, по бокам, бедрам, минуя живот, и легли на очевидную эрекцию .Несколько движений и Валера обнажен. - Хочешь дальше? – обжег шею голос. - Да… хочу… да…Вова..еще… Он коснулся губами члена вокалиста. Облизнул влажную головку, отчего по телу Кипелова прошла долгая судорога, а из горла вырвался сдавленный крик, затем вобрал полностью, еще и еще раз, уже настойчивей, двигался языком ,играя с плотью, сжал яички и Валерию показалось, что все вокруг уже закружилось и потеряло четкие очертания… Но тут же его руки коснулись сосков, безошибочно остановив нежное удовольствие, пока оно еще не стало неудержимым. Губы проследовали за руками, оставляя влажные поцелуи на коже. Одна рука теребит сосок, рот целует грудь поочередно прикусывая чувствительные комочки плоти. Эрекция упирается в живот Владимира, Валерий трется о тело гитариста, цепляясь руками за бедра, прижимая ближе. -…ммм...Валера….Лера… Рука Валерия нащупала ремень ,расслабила и проникла в штаны Владимира…Минуя белье, Валерий сжал член партнера, другой рукой снимая джинсы с Холста. Стон. Владимир на секунду потерял контроль вколачивая член в руку Валерия ,поддаваясь его неумелым ,но таким чувственным ласкам. Володя бережно обхватил ладонью шею Валеры, прижимая пальцы к коже там, где бьется пульс, а вторую руку опустил на его безвольно опущенную кисть и крепко сжал. - мы сделаем это вместе… – шепот, как лава, стек вниз, и только спустя несколько мгновений жар поднялся до сознания. - …Вов? - Все то же самое, - незамедлительно отозвался шепот. Валера почувствовал, как Холст подхватил его собственную руку и… прижал к груди. Одна рука крепче сжала ее пальцы на соске, отрезая путь к побегу и причиняя боль, смешанную со стыдом и… удовольствием, а вторая рука нежно погладила горло. Ощущения не были совершенно новыми, - хотя гораздо сильнее, чем когда он сам украдкой прикасался к себе, желая сделать острее собственные фантазии, - но в присутствии Холстинина они наполнялись чересчур нескромным смыслом. Разум Валерия проснулся и отчаянно отказывался повиноваться, но остановить мешало доверие, которое уже было. Валера выдохнул и коснулся губами шеи гитариста: - Мой Лера… - и медленно, нажимая слегка его ладонью, обрисовал круг по груди. Он выгнулся навстречу руке – его… и своей… - Хорошо… да…. – скользнули по шее пальцы и шепот. - Да…да….еще…вторил ему Валерин шепот.… Лаская губами его шею, Холст описал их сцепленными руками еще один круг по своей груди, потом еще один, откровенный, заставив его сжимать и разжимать пальцы, дожидаясь, когда вокалист тихо ахнет от болезненного удовольствия. Еще и еще раз. А потом стал медленно спускаться чуть ниже, потом еще ниже, как будто знакомя его с собственным телом, позволяя привыкнуть к остроте, и к стыду… и к мысли о том, что последует дальше. Когда их руки, опустились на внутреннюю сторону валериных бедер, Кип вздрогнул, сжался, инстинктивно пытаясь защититься от самого себя, и тогда вторая рука Владимира скользнула вниз. - Будет хорошо… - повелительно приказал шепот, который набрал силу, подчиняя и уговаривая сдаться. Их сцепленные пальцы касались всей длинны эрекции вокалиста ,бесстыдно сталкиваясь, находя нужный ритм. грубые ласки сменялись чуть слышимыми прикосновениями .Опытные пальцы показали нужный ритм .Как сквозь сон, в котором царили руки и пальцы гитариста, лишая воли и стыда, Валерий осознал, что, закинув вверх, в кудри Владимира, свободную руку, уже притягивает его голову к себе, и что его ладони скользят по его телу, всюду, но только не по члену, а влажную головку, длину ствола и сжавшиеся яички ласкают … его собственные пальцы. Его руки. От этого открытия у него перехватило дыхание, он нагнул голову, ловя ртом воздух, но резкое движение вызвало тягучий спазм и нечаянный, долгий стон… - Я хочу тебя … Сейчас, …- внезапно ловко гитарист подложил свои джинсы под спину Кипелова. Валере стало страшно, он невольно обхватил себя руками за плечи. Владимир, любуясь его возбуждением и его смущением, ласково проговорил: - …Лера,ты мой…только мой…. - и вдруг склонился и прижался губами к его члену. Снова невообразимо, невыразимо приятно, он тут же опустил руки в его волосы, щекочущие живот, - от одного взгляда на них он уже терял рассудок, - требуя, умоляя, чтобы Холстинин не уходил. Руки спустились по бокам, потом между ног, и он громко вскрикнул, когда Володя оттянул кожицу губами, а затем описывая пальцем дразнящие круги по головке , вобрал в рот. Валера попытался выгнуться навстречу завлекательной глубине его рта, но оказался безмолвно прижатым к жесткому дивану, ладонью лежащей внизу живота. Его губы играли с головкой , то вбирая до конца, то чуть прикасаясь.. - О… пожалуйста... пожалуйста... Вов….– он ни за что не смог бы выразить словами, чего хочет, главное, чтобы он продолжал... - Сейчас, мой Лера… И этот приглушенный голос был самым возбуждающим из когда-либо слышанных им. Лерик смутно осознавал, что прижимает его к себе, тянется к нему... но мир сузился до влажного падения, до ритмичного жара, нарастающего навстречу, до боли от невыносимого удовольствия.… А потом он, закричала, но не слышала себя, и не мог ощущать ничего, кроме его движений внутри себя, и конвульсивно изогнулся навстречу... Забытье не пришло. Я вздрагиваю, убеждаясь во взаимности желания. Внутри так приятно сжимаются мышцы. Кольцами, обхватывая член Владимира, погружая в пучину беспамятства. -…Да - Да,…. Вова, …еще…- Валерий хватался за плечи Володи, бесконтрольные движения оставляли царапины на теле. Толчок, еще, руки Холста сжимают эрекцию вокалиста. Пульсация, последний толчок. В руках Владимира сперма Валерия. Густое белое семя. Он кончил вместе с Валерием, но находился внутри. .Единение взаимности. Сперма капает по груди, Владимир нагибается, касаясь пальцами губ Кипелова, оставляя капельки семени на них. Склоняется ниже и касается тонкой полоски рта. Страстно углубляясь, проводя языком по небу, давая начало новому стону. -Ты…мой…Валера…только мой…-в перерывах между поцелуем твердит Владимир, языком проводя по губам и спускаясь к ключице. - Моя болезнь…мое вдохновение…мое все… - Я твой..твой…тв-о-о-ой…последнее слова тонет в глубоком обоюдном стоне…
¤Призрак¤: ВАМПИРЬИ БУДНИ! Переделка. Слэш. Романтика. Вампиры. http://zalil.ru/30856999
Io: всякое случается. Хочется перестать думать о нем. Все же понятно. Он, черт побери, выбрал! Хочется даже забыть о том, что он вообще существует. О том, что было между ними. Виталий перевернулся на другой бок и, закрыв голову подушкой, попытался заснуть. Конечно, ничего хорошего из этого не получилось. Проснулся басюг разбитым. «Почему все случилось именно так? Именно теперь?» - снова одни и те же вопросы, на которые нет ответов. Начиналось все по обыкновению красиво, как все добрые сказки. Конечно, им было страшно, но они справились с собой и с обстоятельствами. Виталий и Володя. «Дабл ю - W» он ведь даже сделал себе такую татушку на поясе. Маленькую, но они-то знали, что именно она означает. Но что теперь? Нет… конечно он знал, что ничего не может длиться вечно. Все меняется, и не возможно удержать воду в ладонях. Еще несколько лет назад они все играли в одной группе. Еще несколько лет назад Володя имел все возможности уйти вот так же, но почему теперь? Конечно, если быть уж совсем откровенным, в начале карьеры ему тоже нравился этот застенчивый парень по имени Валера, но к тому моменту с Вовой их связывали более близкие отношения, и отвлекаться было некогда. Потом в группе появился этот чертов Рыжий Бес. Вот с него-то все и началось. Валеру как подменили. Он стал совсем другим. Все эти перемены, разумеется, не могли укрыться от стороннего наблюдателя, а тем более остаться незамеченными в группе. Хотя басюге ни одного единственного раза не удалось уличить обоих хоть в чем-либо запретном или непотребном, но Дуб был уверен, что Кипелова и Маврина связывает такая же дружба, как и его с Володей. Черт…Володька… и ведь понятно же, чем все это закончится. Пьяные слезы на его плече, причитания по поводу того, что девочка-Лерочка называет его чужим именем, и только он- Виталик все понимает! «Скорее бы уж что ли…» - с тоской подумал басист. Такое случалось раньше, когда Валера вернулся в «Арию», после совместного с Рыжим ухода. Холст был вне себя от ярости, но потом… потом что-то произошло, тогда Вовка первый раз оставил его ради Кипелова. Глупо говорить, но не прошло и полугода, как он с виноватым видом возник на пороге Дубининской квартиры. Кажется, он даже на коленях просил прощения. Дуб простил. Как же иначе? Но вот, прошло несколько лет относительного спокойствия, и все повторилось вновь. Кипелов разбегается с Рыжим с эффектным скандалом и не проходит пары месяцев, как Холст выбирает «испытать еще один шанс». Виталий взъерошил волосы, накинул куртку и вышел прочь. Какого дьявола? Чем… ну чем же он хуже этого гребаного Валеры? Ответа не было. Что делать, было не понятно, но думать об этом он слишком устал. - Ты чего такой не выспавшийся? – поинтересовался Арти. - Бессонница, мысли не дают покоя… - Беркут молчал, сосредоточенно глядя на басюгу. Дубинину вдруг захотелось рассказать ему все! Но он сдержался. - Не переживай, - наконец сказал Артур, - все наладится. Нужно только немного подождать! Вечно плохо быть не может, это точно! - Но радость обычно длится недолго, - заключил Виталий, но несмотря на это улыбнулся. В Арти было очень много жизни. При всех его достоинствах и недостатках он умел вселить уверенность и желание жить. -работа продолжалась. Володя опаздывал. Вот уже Попов и Удалов были на месте, а Холста все не было. Басюг начинал волноваться, и это не был ревнивый порыв, который не давал ему спать всю ночь. Ведь с Володей могло случиться все, что угодно. А если позвонить, то скорее всего, он не ответит. Дуб сидел, словно на иголках. Сорок минут. Попытки сыграться. Наконец, Холст появился на студии. Он был небрит. Зол, скуп на слова и комментарии и изрядно задерган. «Ненавижу Кипелова» - в который раз подумал басист. Однако от сердца отлегло, и работа пошла веселей. Запала Холста правда, надолго не хватило. В результате огреб ни в чем не повинный Прист. Виталик разозлился. Нервы сдали. Он ушел, громко хлопнув дверью. Пафосно и патетично. « и куда теперь? Дурья моя башка….» - ругая себя на чем свет стоит, он забрался в машину, завелся, крутанул руль и свернул в сторону от обычного маршрута. Решение давалось ему тяжело, но если кто-то и мог оказать ему подспудную помощь, то следовало использовать этот шанс. Маврин, несмотря на внезапность визита, был рад видеть старого товарища. С Дубининым их связывали дружеские отношения. Делить им, по мнению Сергея, было нечего. Тем не менее, вражды между ники не было. - Серега! Я очень рад тебя видеть! – Басюг похлопал Рыжего по плечу, однако сегодня я приехал не бухать, а сложные разговоры разговаривать. Сергей слегка опешил. Не то, чтобы ему очень бухать приспичило, но Дуб никогда особо не откровенничал, их дружба не была глубокой, жа и вообще странно ждать откровенности от «арийца», с которым встречаешься два или три раза в год. - Ну, давай попробуем. - Видишь ли, Сереж. Я ни в коем случае не хочу тебя обидеть, - на столе появилась бутылка крепкого. «Это не к добру», - подумал Мавр. - И? - Я знаю про ваши отношения с Кипеловым. Не делай такие круглые глаза. Во-первых, то с каким рвением ты за него заступался в «Арии» позволило сделать некоторые выводы, во-вторых, если у самого гм… рыльце в пушку, сложно не заметить взгляды, прикосновения, недомолвки. И, наконец, тебе просто не идет… - Что не идет? - Делать такие глаза. - Бля… нельзя так! - Наливай… Бывшие коллеги выпили. Сергей пытался осознать новые перспективы развития дружеских отношений. Взвешивал слова. Пытался анализировать поступки. Все, что можно сказать было бес толку. Забавно, все же Дубинин оказался умнее. Мавр искренне считал, что они-то с Холстом ни-ни… ан нет… ну да ладно. Сейчас этим вообще никого не удивишь. Да и в их возрасте чему-то удивляться моветон. - Ладно… ну и зачем ты мне все это рассказываешь? К чему все это? - А к тому, что если ты меня не поймешь, то больше вообще не кому. Но и знаю я кое-что… не для прессы… не знаю удивишься ты или нет, но во время оно Володька встречался с Валерой… когда вы были в ссоре. - Я знаю, - отмахнулся слегка захмелевший Маврин, - потом вроде бы все прошло. Честно говоря, не думал… о тебе… в таком контексте. Да и не знаю, что в этих... гм... отношениях было Кипелову… - Ты дурак. - Почему? – почти обиделся Рыжий, - ты ничего не знаешь, Виталь! Ему вообще по фигу! Тогда, может быть, все было иначе. Но не сейчас. Я чуть не умалял его жену, чтобы позволила мне увидеть его, понимаешь? Когда вся фигня случилась . Когда в очередной раз…. Я знал, что у него проблемы… я хотел всего лишь увидеть его, убедится, что он жив… и что! Мне было сказано, что он сам не желает меня видеть! - И ты поверил?! Разговор уже шел на повышенных тонах. - Почему мне было не верить? Виталя, ты бы слышал, каким тоном он тогда со мной говорил! Я не хочу больше ничего знать! Он мне никто! - А я тебе, Рыжий, другое скажу. Когда Володя пришел ко мне просить прощения, заливаясь пьяными слезами, то твердил, что Кипелов твой сука, и что только одно имя он может повторять. И что с ним невозможно находится рядом, потому, что везде у него ТЫ, идиот чертов! Сергей не нашелся, что ответить. Он сидел с недопитой рюмкой и смотрел в одну точку. «Потому, что везде у него ТЫ!» - звенело в ушах. Сергей обнял себя за плечи. Почему-то стало вдруг холодно и не по себе. - Зачем… ? – шептал Маврин, - зачем???? - Он слишком правильный, Сережа, - рассуждал Дубинин, снова наполняя до краев его рюмку, - он считает, что в ответе за всё. И стоит только кому-то пристыдить его… - Но… - Позвони ему… Ближе к утру в дверь позвонили. Не прошло и недели с того момента, как басист «Арии» заронил в душу Сергея Маврина зерно сомнения. И каждый день Виталий верил, каждый день ждал, зная, что это обязательно произойдет, но все равно не смог быть готовым к возвращению Володи. Гитарист вернулся сильно потрепанным, немного хмельным, но это скорее от расстройства и несколько постаревшим. Басюг не спрашивало ничего. Он ненавидел Кипелова за оставленные на теле любимого следы и в то же время был благодарен Рыжему за то, что весь этот кошмар, наконец, закончился. Надолго ли? Вопрос оставался открытым.
Seva: Хрен с ним. Дубинин/Холстинин, Холстинин/Беркут Миную три ступеньки, приближаясь к студии. Денек выдался погожий, весенний ветерок играл с волосами, разгибал кудри, переплетал между собой, путая. И даже, несмотря на прочитанного с утра Шопенгауэра, отца глобального пессимизма, настроение оставалось настолько приподнятое, что упиралось в естественную преграду «лучше не бывает». Ничто не способно омрачить такой чудный, благословенный жизнемомент, думал Владимир Холстинин, проходя к двери ведущей на их собственную студию. Кивнул, дремлющему вахтеру. Коридор, направо, мимо столика с кофеваркой. Приятно видеть не прикованную кованой цепью вещь в коридоре общественного места. Достал из кармана куртки ключи, металлический брелок в виде двух переплетенных электрогитар привычно лег в ладонь. Поразительно, обычно он первый приходил в студию, поэтому удивление было безгранично, когда дверь обнаружилась незапертой, но плотно прикрытой. – Забыл вчера закрыть? - Нет, не забыл, не мог. -Воры?, - а если хуже, Фанаты?,–нет-нет, одернул себя, только не сегодня.— Мотнул головой, отгоняя нелепые страхи. «И кто же у нас решил стать трудоголиком и галвное,на сколько его хватит?» - думал про себя, в душе желая застать картину кропотливого трудового процесса. «Неужто, Артур - певчая птица, поет спозаранку?» Или Виталик, решил порадовать новыми набросками…или Макс Удалов? нет, барабанщик - исключено. Он так рано не способен встать. Попов? А ему че, делать нечего?» Воспаляя свое любопытство, Холстинин намеренно медленно снял куртку. «Ничья куртка не висит, на улице потеплело, но не на столько, чтобы пренебрегать собственным здоровьем. Только попробуй заболеть, кто бы ты ни был,- шкуру спущу и куртку сошью…кожаную».Приближаюсь к двери отгораживающей сени от комнаты, где проходили репетиции. Секунда, две, стремительно тяну на себя дверь и захожу. Перед глазами немыслимый процесс интенсивной «трудовой» деятельности. -Нет, это я сплю и вижу сны такие…-сны проекция реальных страхов, -пронеслась в голове строчка из фрейдовской книги.А страхи имеют тенденцию реализовываться. На полу лежит Сергей Попов, а Виталий Дубинин покрывает его грудь поцелуями, отчего тот выгибается, приоткрывает глаза, и за долю секунды до очередного стона, встречается взглядом со мной. Пауза. Безмятежно здороваюсь, хоть увиденная сцена и запала в душу. А я думал, вы здесь репетируете…-многозначительно делаю акцент на последнем слове. Интересный способ. Или это видеоряд для нового клипа?- на скулах играют желваки. Подхожу к окну, давая им возможность одеться, а себе в бессилии стиснуть зубы. «Так, дыши ровно, дыши..раз-два-три Ницше выходи…» -«Володя»,-слышу как мое имя произносит Сергей, пытается , объяснится, - прерываю его. «-Да брось ты, это Ваше дело, мне-то какая-разница…»-Прикусил указательный палец- «Единственное…прошу Вас не путать личное с рабочим, у нас группа, а не Римский бордель,»- пытаюсь ровно говорить, но выходят безликие ,жесткие интонации. «Хотя… сам уже начинаю сомневаться в правдивости этих слов.» А ты молчишь. А что ты можешь сказать? Прости, больше не повторится? - горько усмехаюсь. Из окна вижу как ветки деревьев приветливо тянутся к солнцу, Все оживает, а я отчего-то наоборот,будто засыпаю и все вокруг кажется мрачным шаржем на реальную жизнь. Будто не было погожего денька и игривого ветерка в волосах. Ну и хрен с ним. Поворачиваюсь. Наспех одеты. Дубинин вызывающе смотрит и норовит прильнуть к Сергею. Смеряя взглядом обоих, выдыхаю. Игнорирую, Дубинина, ведь самое худшее для человека это когда на - не обращают внимание, но я не смогу так, и в последний момент, проходя между ними,еще хранящими на теле тепло недавних ласк, обращаюсь к Попову: «А вообще, если Вам не где репетировать»,- холодный сарказм, -«возьми вот.» «Репетиции сегодня не будет, снова прерываю заикающегося Попова, по крайне мере у меня, а Вы отыгрывайте, запишите сегодняшние наработки, завтра – посмотрим и поправим… что необходимо.» Выхожу из комнаты. Сердце пытается совершить суицид гулко бьется о грудь. «Ну и хрен с ним. С ними со всеми, мать их» Я отдал ключи от нашей с тобой квартирки. К чему теперь это? «не надо сладких песен о большой любви». Но, все сжалось, когда протягивал их Попову. Успокойся, Петрович, спокойно, тебе еще работать с ними. На работу это не должно повлиять. Ха, уже повлияло, взял отгул, хоть и с полной уверенностью ,что данные распоряжения будут выполнены. Но еще вчера, сплоченный организм нашей группы приближался к заключительной планке: записи альбома. А теперь? Что теперь будет? Для чего он это сделал? Я шел, не разбирая дороги, сжимая руки в карманах, куда шел, зачем? А есть ли разница?- теперь уже нет. Ну и хрен с ним. Виталий так долго был рядом, добивался меня и вот, когда добился,…как я мог поверить? нельзя верить, нельзя….сгорбившийся старик, понуро шагает, собирая лужи ботинками. Он опровержение весенней гармонии. Носитель хаоса уже не в силах, как считал, родить звезду. Внезапно, столкновение…пустым взглядом скользнул по лицу, собираясь продолжить путь в никуда. Но крепкие руки удержали меня, а знакомый голос что-то спросил. Меня? он со мной говорит? Повел плечами, дав понять, что не приятны мне подобные фамильярности, оторвал взгляд от земли и тупо уставился в чье-то лицо. «Артур?» - неужели уже прошло полтора часа? Смотришь на часы, потом на меня - Удивлен, пытаешься принять данность времени-начала репетиции и моего отсутствия на студии. - Ты чего, Вов, не на студии? Иронично, поднял бровь, уверяясь в собственной правоте. Безразлично развожу плечами и силюсь улыбнуться. Видимо, не выходит, но и хрен с ним. -У тебя что-то случилось? ты странный? Неподдельное беспокойство. Ну и хрен с ним. Мотаю головой, кажется, если я скажу хоть слово, то расплачусь как 15-летняя девчонка. Закусываю губу, исподлобья наблюдаю за расцветом опофеоза опофигея на его лице. У тебя звонит, телефон, видимо коллеги, ты ведь изменил своей непунктуальности, оттого и звонят. Опоздание ровно на 15 минут мы готовы были простить. Но на 25-это уже нестильное свинство. Ну и хрен с ним. У меня есть возможность убедится что они работаю, стало легче …условно легче. А ты Артур как всегда легок в облачении как стриптизер на подиуме: джинсовая жилетка, поверх футболки, дырявые джинсы. Вот из кого надо было куртку шить. Почему не ты оказался там? Почему? Что-то соленое катиться по щеке. Растер по щеке. Пока Артур общается, видимо с Виталей, медленно плетусь дальше. Дальше-Дальше-Дальше. Позади раздается бесцеремонное хлюпанье. Эй, Вов, а ты куда?- эпицентр хлюпа приближался. Артур бежал позади, не обращая внимания на создаваемые им обильные брызги. Бежит следом. Ну и хрен с ним. - Ты куда? – поравнявшись со мной, на ходу борясь с отдышкой, спрашиваешь? -Не знаю,- честно ответил. -А, вообще, ты знаешь место, где можно выпить и не быть порванным на сувениры? Ты задумываешься толи над нахождением такого места,толи над моим намерением. А затем, молча киваешь. Интуитивно понимая, что я не мог бы сейчас найти собственного дома даже при огромном желании, Берешь меня под руку как калеку и уводишь. Ну и хрен с ним. *Белая и горькая, как сперма*- от такого сравнения чуть не вырвало, а может от количества «белой и горькой» в моей крови? Первый час, сидели молча. Ты потягивал яблочный сок, а я спиртовал себя изнутри. Чистил, стерилизовал – методично и целенаправленно. Когда вторая бутылка стояла на столике, мне уже было легко. Я знаю, что ты рассматривал меня, каждую секунду моего забыться, смотрел и возможно пытался понять, почему я здесь, а не там. А я в свою очередь, не понимал, почему ты здесь, а не там. - Почему… ты не на репетиции?- пытаюсь сконцентрировать внимание, картинка плавает как дефективная золотая рыбка - А ты?-ответный вопрос. -А я …здесь…репетирую… - Я подумал, тебе понадобится вокалист -Тогда запивай, вокалист- пододвигаю стопку, усмехаясь Артур перевел взгляд сперва на меня, потом на стопку,глупоко вдохнул и залпом опрокинул . Закашлялся Артур, скривил губы и скептично отодвинул пустую стопку, в упор глядя на меня -Вокалист из тебя лучше, чем запивала. -Да, мерзкая, соглашусь. -Не ведись на провокации Артур…если не хочешь - не пей…не надо напрасно перья расправлять… Ты удивлен. -Я запомню- отвечаешь просто, берешь меня под руку и ведешь куда-то. Ну и хрен с ним. Когда вышли-было уже поздно,проторчали весь день? Ты привел к себе.Я уже был в состоянии далеком от всего суетного,поэтому.Хрен с ним и похеру это единственное что вертелос в голове. Ты раздел меня.прямо в комнате.До гола. Без предесловий,без стеснения.Без спросу. Дал полотенце.Завел в ванну,помог переступить через край ванны без известных травм.Включил воду и пока я пытался мыться, поддерживал за бедра. Я наслаждался потоками горячей воды, омывающими с головы до ног. Я стоял под душем как пугало под дождем,пошатываясь в разные стороны под тяжестью капель и только руки Артура позволяли ощутит какую-то опору в этом сумбуре мыслей, впечатлений в дымке опьянения. Твои руки гладят мои ягодицы,легко,будто так и надо. Мои руки непроизвольно ложатся на твои и направляют в сторону живота. Никакого протеста,лишь немая исполнительность. Ты касаешься губами моих бедер,а руки все еще прижимают тебя ближе,поглаживая от запястий к предплечьям. Между ног наливается тяжестью и кажется пульсирует.Ты Обхватываешь рукой пульсирующий член и делаешь резкое движение кулаком вверх... еще раз... Погладил подушечкой большого пальца головку... Твоя рука мягко заскользила по напряженной плоти. Будто ты тысячи раз это делал. Ты провел ладонью по всей длине... сжал пальцы и продолжил движения вверх и вниз. Ты доводил меня до оргазма так быстро, как будто делал это в яростной попытке избавиться от чего-то. Ты удвоил старания, совершая быстрые и сильные движения рукой и не заботясь о том, что может повредить нежную кожу. Но в данный момент меня это не волновало. Я застонал, когда сперма брызнула ему в руки. Но вкус оргазма не был сладким. К сладости удовольствия примешивалась нотка горечи. Ты стоял обнимая меня сзади под хлесткими струями воды .Прямо в одежде. Я издал хриплый стон и прислонился к стене, позволив струям воды омывать ступни и наблюдая за тем, как ты целуешь мои волосы, гладишь по груди. Как ты нежно касаешься подбородком плеч. Мои руки так и застыли панцирем поверх твоих. -Артур…. -Тссс…Вов…хер с ним ...
Seva: В.Холстинин/А.Манякин Fender- карточка в мир незабываемых приключений «Вот так да, вот так нет, кто мне сделает…обед.» Хохма Артура, звенела улыбкой на моих губах, а несложный мотив напевал в голове голосом отчего-то Виталика Дубинина. Натягиваю легкую куртку, делаю роспись в журнале, как ответственный за пожарную безопасность : окна закрыты, оборудование выключено. У стены прислонил зачехленный Fender винтажной редакции, недавно приобретенный и требующий пристального внимания, глухого уединения и может даже тюнинга. Когда неприхотливый музыкальный инструмент превратился для меня в фетиш?- когда деньги появились, -ехидная мысль ответила точно и, правдиво. Ну, и что? Я ж не маньяк, крыс не жру в подвалах, кровь детей не пью, тока у коллег и то по делу- оправдывал свое пристрастие к инструментальным излишествам Петрович. Закинул гитару за спину и окинул прощальным взглядом репбазу. А ведь, репетиция прошла не совсем гладко. Это тихий ужас, нет, это громкое разочарование…и не вышепчешь, то, что хотелось бы прокричать матом, да еще и на-немецком: то оборудование пришлось перенастраивать в течение получаса, то распевка затянулась, попеременно каждый норовил вставить свое веское «последнее слово» относительно интеллектуальных способностей другого, а в довершении всего вышесказанного мне и сказать-то было просто нечего. «Прям лебедь, рак и щука, драммер и не пруха», а я в этом всем.. - анализировал Владимир итоги сегодняшнего дня,- а я телега, самокритично, однако. Сегодня тормозил целый день, даже не успевал гасить стихийные эпицентры конфликтов. Да и честно говоря, было прямо параллельно - вовсе не по Лобачевскому . Если ребята не научатся сами себя организовывать, кто их научит? Опыт, конечно, самый лучший учитель, но и берет он втридорога за свои уроки. На этой высокохудожественной ноте закрываю дебаты в своей голове и выхожу из студии. Финальный щелчок замка, итожил победоносный звяк ключей в кармане. Честь закрывать студию принадлежала мне, наверно, потому что и привилегия задерживаться тоже случалась тока со мной. Артур сославшись на всенепременноважнейшее дело жизни-смерти-счастья –чести, свалил на 20 минут раньше окончания репетиции. Отпустил его, что не человек что ль ?-хоть некоторые и считают вопрос спорным,- снова улыбнулся. К тому же, сам рассчитывал сегодня уйти по – раньше, поэтому и не настаивал на «еще разок: за Артура, за Виталю, За Максима». Как один разок превращался сразу в три – это вопрос сложный и неоднозначный, но необходимый, безусловно. Стоял апрель месяц и щебетание птючек, расцвет природы дополнялись непередаваемым настроением. Будто тебя постирали изнутри, а душа, озорная чертовка ,капает на головы проходящих мимо, болтаясь на бельевой веревке проникнутая весенним воздухом и теплыми солнечными лучами. Глубоко вдохнул: с такой погодой в голове интрига ближайшего часа, куда же мне пойти? Домой не хотелось радикально, поэтому плюнул на привычки, тюнинг и Fender, пошел по улице. Неспешно прогуливался по улице, рассматривая как в первый раз окрестности города, людей, также не спеша прогуливающихся и задерживающих взгляды по витринам магазинов. Я двигался в сторону сквера, то и дело, запрокидывая голову – упиваясь чистым небом и потоками солнечных лучей расплавляющих каштановый цвет моих волос и золото на проглядывающей сединке. Как Гете, ей Богу, ощущаю себя будто из далекого 15 века. Восторг захватил, опьяняя весенним воздухом. Шагал по небольшим лужицам, наступая прямо в центр и наблюдая, как разводы воды отходят от моего ботинка и угасают ближе к кромке. Вдруг стало немного стыдно, что веду себя как ребенок, оглядываюсь по сторонам, вдруг кто-нибудь увидит. Как долго я бесцельно слонялся по улицам Москвы трудно сказать, но в животе неповоротливо зашевелилось, разрушая трепетное упоение уединением. «Физиология всегда мешала восприятию прекрасного»,- возниклв в голове цитата Маслоу. Поплелся в поисках кафешки или забегаловки. Надо перекусить и можно продолжить….куда-нибудь в район Коломенского, несмотря на физическую усталость, прогулки на свежем воздухе, очевидно, имели свои плюсы. Будто за спиной раньше висели пудовые гири, а теперь только, как и есть, электрогитара. Надо мной пестрая вывеска- сияет всем своим «утилитарным великолепием». «Камелот», приобщится к рыцарству? Сразу вспомнился тематический фотосет. Рыцарь ,Холст, не соблаговолите ли откушать? – Фыркнул под нос, подавляя смешок. Сойдет. Захожу внутрь. Интерьер напоминает суровое средневековье. Уже внутри ощутил, как на протяжении целого тысячелетия человечество находилось под гнетом строгой христианской морали, запретов, аскетизма. Живая атмосферка. Усаживаюсь за дубовый стол массивный и угрюмый, удобно расположившийся в самом углу помещения. Куртка и зачехленный винтаж усаживаются рядом. Сквозь маленькие окна проникают скудные лучи дневного света. Поэтому для освещения им пришлось использовать множественные светильники, стилизованные под факелы-усердно разбирал составляющие интерьера. По стенам украшения из растительного орнамента: переплетенные ветви винограда, листья дуба, цветки лилий, стебли и цветки чертополоха, шиповника, остролиста, гороха, табака и хмеля изображались везде: на стенах, на потолке, на мебели, на различных украшениях и статуэтках. Усмехнулся, поерзав на удобном кожаном диванчике- Вряд ли на таких сидели в средневековье-, хорошо, что не сделали полого подражания эпохе: деревянные обрубки, пеньки и трехногие табуреты хоть антуражны, но не совсем удобны. Сделал заказ, и с удовольствием рассматривал полы, выложенные керамической плиткой с гравированным рисунком, который проступал сквозь прозрачную глазурь. Мотивы гравировки были различны. Это и изображения животных, и растительный орнамент, и рыцарь на коне, и сказочные, мифологические животные. Официантка в одеянии отчего-то католической монашки, принесла заказ. Ее внешность никак не вязалась с одеянием, в которое была облачена. Тушь, обильно нанесенная на ресницы и яркая помада с блеском, внушали Петровичу брезгливость. Не то чтобы он горел праведным возмущением попрания образа монахини, просто смотрелось глупо. Но пища на столе, а нехитрые приборы уже режут мякоть мяса . Потягивал вкусное пиво- в одиночестве,Петрович?-гадко заметил голос внутри.-Да, заткнись ты уже, не в одиночестве, вон Fender под рукой- Про себя отмечая несуразность сказанного. Докатился, с гитарой пиво пью, тревожная симптоматика. Отвлекся от препирательства с самим собой на шумную парочку, заходящую в зал. Два парня, один моложе, другой постарше. Сели вглубь зала, рядом с моим столиком. Поскольку столик находился перед моим, я мог наблюдать за ними, что и делал, честно говоря с интересом. Один, обросший короткостриженный внимательно слушал нескончаемы монолог того, что помоложе, темноволосого, хайрастого. Дружелюбные тихие замечания, светловолосого, заполняли минутные паузы, когда молодой пил пиво или жевал свои шашлык.Смутно знакомое что-то дергало воспоминания, когда взгляд Владимира, смотрел на «этих двух». Тот, что по-старше сидел спиной к Холсту и рассмотреть его было невозможно. Сильные руки, подняли бокал с темным пивом . Где, же я мог его видеть? Видел же, точно…Динамика тела, чуть грузный, крепкого склада…- усиленно пытаюсь вспомнить, отчего так важно это? -Но ,Саша, разочаровано просипел мальчишка, если он не выздоровит ,как мы отыграем…? -Руками отыграем, не плакай, хлопнул мальца правой рукой по плечу, край рукава футболки приспускается , оголяя татуировку. Я не сводил глаз с его руки, будто первый раз в жизни видел татуировки. Тем временем, парочка встала ,намереваясь уйти. -У нас должно получится, ты ведь поможешь? -Этот голос…, конечно,…- светловолосый, видимо ощутив мой настойчивый взгляд оборачивается. И теперь никаких сомнений быть не может. Опускаю голову к бокалу, волосы падают на лицо. Что он здесь делает? И что это за малец с ним? Чувствуя, не здоровый интерес, , расплачиваюсь и следую за ними. Адреналин рвется наружу.Преследование, маневрирование между прохожими и зазевавшимися старушками. Светловолосая, заросшая балда –ориентир. Проскальзывая между дамой с ребенком, заворачиваю за угол. Чуть ожидаю, пока двое не зайдут, массивные деревянные двери снова не затворятся Захожу за угол, оправляюсь и закидываю за спину гитару висевшую на плече, в спешке свалившуюся . -Ну и ну.. клуб? -Когда это Маня ,успел заразиться клубной жизнью? На часах около 20:00 Ну что,зайдем что ли?И зачем тебе Петрович это? Седина в бороду? Подхожу к двери, замечаю белый квадрат дверного звонка. Подношу руку, но не успеваю дотронутся, как дверь распахивается. На пороге, стоит невысокого роста мужчина, осмотрев меня с ног до головы как детский терапевт, его взгляд останавливается где-то выше моей головы. -А-а-а, Вы из той самой группы?- быстрая речь -М..мм...Да- на секунду задумавшись отвечаю, надо же так быстро узнал, будто я фронтмен! -А мы уж заждались, вот возьмите, пропуская меня внутрь ,вешает на шею бейджик. А гитара какая у Вас?- двигаясь по коридору спрашивает. -Fender, ясно дело, -невозмутимо с нескрываемым чувством собственного достоинства отвечаю -О, какой уровень!- восхитился мужчина -Я Виктор Олегович, администратор этого клуба, мы рады, что вы будете выступать в нашей группе.- энергично жмет мне руку. -Я и не думал, что у ребят получится, хоть и болею всем сердцем за внучка своего, Вам не 18 как шпане моей,погляжу-0это очень хорошо!Не хватает опытной руки.Одно зелено в группе, разве что кроме барабанщика, номинально его нет пока, но друг мой школьный, Сашка помог. Представляете, помог не оплошаться...но вы ведь все это знаете и без меня ,вы простите, я весь на эмоциях, еще недавно все могло с треском провалится... -Вот наша гримерка, заходите, остальные уже ждут давно, мы думали не получится у Вас, ангина ведь не лечится так быстро...- с сомнением в голосе заканчивает. Затем, Смотрит мне в лицо озабоченно, -да-да, вижу вы еще не до конца поправились, но для нашего клуба, так важен этот концерт, поймите, Спасибо, Вам -Ребята ждут уже, заходите же. Виктор Олегович распахнул передо мной дверь, а я на ватных ногах вошел Вот тебе и Fender -карточка в мир приключений... * в голове калейдоскоп информации, помоему меня приняли не за того или я что-то не то принял? продолжение следует
Maine Coon: Выход из кризисного состояния всегда идет тяжело. Мечешься, не знаешь, чем себя занять. Пытаешься приткнуться то туда, то сюда… и нигде не находишь успокоения. Иду по большому городу – куда глаза глядят. А глядят они куда-то в пустоту, в какое-то иное пространство, где только ощущения, а нет людей, поступков, действий… Волосы – в хвост, козырек бейсболки опустить пониже, глаза закрыть темными очками. Джинсы, свитер, куртка – не так уж и много надо, чтобы слиться с толпой в современном мегаполисе. Люди не замечают меня, а я не вижу их. Они просто существуют где-то рядом, но в моей реальности их нет, и они мне не мешают, сколько бы их ни было. Ноги несут меня сами – весь центр столицы я обошел пешком еще в детстве. Город такой огромный, а центр кажется маленьким каждому, кто пробовал по нему просто гулять. Здесь вообще не существует понятия «далеко» – весь центр столицы можно пройти насквозь менее чем за два часа. Иногда, останавливаясь, я не сразу понимаю, куда я пришел. Вот меня вынесло к старому дому… тридцать с чем-то лет назад здесь был книжный магазинчик – сейчас магазина нет, а есть какой-то офис. А жаль – хороший был магазин. Ноги еще помнят дороги, которыми я ходил подростком, едва переехав в Москву, а головой я не всегда могу сообразить, в какой местности нахожусь – все сильно изменилось. Иду, думаю… мысли путаются, мечутся, я вообще как будто не здесь – смотрю на окружающий мир, будто выныривая из глубин своих мыслей. Зачем я опять поругался с тобой? Я, конечно, знаю, что лучше всего творчество идет именно в состоянии душевного напряжения, когда что-то не ладится в жизни, тогда… тогда да, лучше всего идет творчество. Но я устал, устал от всей этой суеты, споров, ссор… К тому же пик тяжелого состояния уже прошел, больше уже ничего не пишется, осталась только пустота и отстраненность. И я не знаю, чем ее заполнить. Все кажется таким… неподходящим. А выходить из этого состояния надо, как-то надо. Вот только как? Нет, кажется, состояние не становится лучше. В очередной раз вынырнув из глубин своих мыслей ловлю себя на том, что стою на мосту, и, кажется, собираюсь прыгнуть. Зачем? Кажется, какая-то часть меня уже отчаялась. Беру себя под контроль, спускаюсь на набережную. Смотрю на лениво текущую воду. Говорят, что это успокаивает – смотреть на воду. Я вообще люблю воду. В ванной могу сидеть не один час – никто не мешает, можно успокоиться и расслабиться. И думается удивительно легко. Но сейчас это не помогает. Сидение на месте начинает раздражать, и я быстро прихожу в бешенство. Ехать за рулем я тоже не могу – на дорогах либо нервно и приходится быть напряженным, а мне это не подходит, либо, если отъехать подальше от магистралей, очень спокойно и однообразно, отчего я быстро устаю. А вот равномерная ходьба без определенного направления, как ни странно, помогает. Думается легко – мысли сменяют друг друга и ищут выход. А ноги идут сами по себе, мне даже не надо задумываться над такой мелочью. Бульвары, скверы, улицы… маленькие переулки. Хорошо, что асфальт уже высох – отмечаю про себя на автомате – иначе тут бы все было залито водой… А погода пасмурная, тяжелая, небо серое и как будто давит, прижимает к земле. Присаживаюсь на лавочку в одном из скверов и задумчиво смотрю в пустоту. А ведь никто и не понял, что мы снова поругались – доходит до меня внезапно. Ведь внешне ничего не изменилось. А мой отстраненный, рассеянный взгляд каждый может истолковать по-своему… Вот только зачем это было нужно, зачем? Из-за чего же мы сцепились? Кажется, опять из-за какой-то ерунды. Наверное, как обычно, кто-то из нас стал советовать другому, что нужно делать. А второй огрызнулся, мол, не лезь, разбирайся лучше со своими проблемами, а со своими я как-нибудь справлюсь. И нет, чтобы на этом и закончить, нет! Начались и взаимные обвинения, и обиды, и оскорбления. И никто не может уступить – мы оба гордые, самоуверенные, давно отвыкли считаться с чьим-то еще мнением, кроме своего собственного, ведь каждый в своей сфере командир, руководитель, привык решать все сам и не искать советов у других. Почему мы не можем просто выслушать друг друга? Поделиться проблемой, вместе поискать пути решения… Почему мы начинаем настойчиво советовать друг другу, что именно делать? Как будто мы не взрослые и самостоятельные люди и сами не разберемся, не справимся. Зачем обязательно надо рычать друг на друга? А вспыливаем мы почти мгновенно, начинаем злиться друг на друга буквально из-за каждой ерунды. С годами мы понимаем собственную значимость, и тем сложнее становится удержать себя как от ненужных советов, так и от того, чтобы огрызнуться в ответ на подобные советы. Ветер, кажется, стал сильнее – пронизывает насквозь, так недолго продрогнуть и заболеть. Решаю сменить свое местонахождение, поднимаюсь с лавочки и захожу в ближайшее кафе, где устраиваюсь за столиком и заказываю кофе. Пью, не торопясь, пытаясь согреться и немного взбодриться. Вроде получается – снова выхожу на улицу, закуриваю и двигаюсь дальше. Даже не знаю, куда именно, я совсем перестал обращать внимание на то, куда я иду. Внезапно меня озаряет мысль, что наш разлад снова может затянуться надолго. Да, все из-за той же гордости. Ведь мы оба гордые и считаем себя правыми, а признаться в том, что был неправ, это значит – придется выслушивать множество доводов и претензий на тему «Я же говорил!». И никто не пойдет навстречу, никто не признает свою вину, пока не найдется какая-то третья сила, которая помирит нас, как это было в прошлый раз, когда ссора длилась несколько лет. Ты-то уж точно не уступишь, как бы ни страдал при этом сам. Ты слишком горд, и считаешь себя оскорбленным до глубины души. А я не хочу, не хочу, чтобы это продолжалось. Значит… значит мне придется наступить на горло своей гордости. И надеяться, что ты не будешь долго читать мне нотации по поводу того, что я был неправ – иначе я могу не выдержать. Я не заметил, когда оказался за пределами центра Москвы. Ноги несут, несут куда-то… Интересно, сколько часов прошло? Хотя… какая разница, на самом деле мне совсем не хочется это знать, совсем не хочется смотреть на часы. Позволяю ногам нести меня дальше и снова погружаюсь в свои мысли. Когда я очнулся в следующий раз, я понял, что стою перед твоим подъездом и тупо смотрю на дверь. Мысли путаются – и когда я успел придти сюда? Неужели все-таки решил мириться? Но раз пришел, то, отступать, наверное, поздно. Рука поднимается, чтобы отстучать знакомый код, как вдруг дверь открывается, и кто-то выходит. Я на автомате прохожу в подъезд, поднимаюсь на твой этаж и снова застываю – уже перед твоей дверью, раздираемый сомнениями. Рука тянется к кнопке звонка, а в голове мечутся мысли, я пытаюсь сообразить, что говорить, как говорить, и стоит ли вообще говорить, или лучше не стоит и вообще, зачем я пришел… Додумать мысль я не успеваю – рука дотягивается до звонка и нажимает на него, и я, кажется, даже слышу, как в квартире раздается трель звонка, а потом твои неспешные шаги к двери. Я лихорадочно соображаю, кто же в последний раз затеял спор, и мне кажется, что я. Дверь открывается. Ты стоишь на пороге, и, кажется, несколько удивлен моему визиту. – Привет, – говорю я, не зная, как начать разговор. – Привет. Что это ты… явился? – язвительно говоришь ты. – Соскучился, – брякнул я первое, что пришло в голову. Потом помялся и добавил. – Валер… что мы собачимся, как маленькие? Цепляемся друг к другу по пустякам… И только сами усложняем себе жизнь… Я как можно более по-дружески заглянул в твои глаза, буквально на пару секунд, и потом опустил их вниз, ожидая твоего решения. Ты понял мой молчаливый вопрос. – Ладно. Заходи. Давай поговорим. Я захожу в квартиру, привычным движением сбрасываю куртку и обувь, и прохожу на кухню. Сажусь за стол, а ты молча ставишь передо мной чашку с чаем, сам же отходишь к окну, закуриваешь, и обращаешь в мою сторону равнодушно-вопросительный взгляд, который я скорее чувствую, чем вижу – на фоне пока еще светлого окна ты выглядишь темным силуэтом. Мне кажется, твое подчеркнуто равнодушное отношение все-таки наиграно – ты же не хочешь этой ссоры также, как и я, но гордость не дает тебе показать свои настоящие эмоции. Я медленно отпиваю чай и лихорадочно думаю, что сказать. – Валер… я… много думал. Но так и не понял одного – зачем мы себя так ведем? Мы же… не можем друг без друга, ну, по крайней мере, я не могу без тебя… так зачем мы постоянно ссоримся, как будто подростки, которые не могут договориться. Мы же взрослые люди, зачем нам портить отношения из-за каждой мелочи… Ты усмехаешься, а я, борясь с собственной гордостью, продолжаю. – Знаешь… я ведь уже не помню, кто начал в последний раз, но… мне кажется, что мы оба виноваты… хотя бы в том, что не можем вовремя остановиться и не кидаться друг в друга обвинениями… Зачем нам это? Давай забудем этот конфликт и постараемся терпимее относиться ко всему, что мы говорим… Я не могу без тебя, Лер… – последние слова я произношу, уткнувшись носом в чашку. Чувствую, как ты подходишь и треплешь меня по голове. – Дурак ты, Серега. Вот для кого ты все это говоришь? Как будто я сам не знаю. Я замираю от этой фразы и неожиданной ласки, чувствуя, как становится тепло от одного твоего небрежного прикосновения. – Дурак, – радостно соглашаюсь я, и утыкаюсь в тебя лицом, а потом, не встретив сопротивления, обнимаю за талию. А сам думаю – неужели это все? Как же все оказалось просто – в этот раз… Оказывается, иногда лучше просто согласиться, что я веду себя глупо, чем мучиться, зная, что наши отношения испорчены. Какое-то время ты стоишь рядом и осторожно ерошишь мои волосы, а я, словно кот или собака, с удовольствием подставляю свою голову под твои руки, стараясь получить больше ласки. Ты поднимаешь мое лицо, а я смотрю на тебя преданно-идиотским взглядом. Ты улыбаешься, немного наклоняешься и, придерживая меня за подбородок, целуешь, едва касаясь губами. А потом все же мягко отстраняешься и как бы невзначай замечаешь: – У тебя чай остыл. Я в растерянности перевожу взгляд на чашку, а когда поднимаю глаза обратно – тебя уже нет, я только слышу твои шаги по коридору. Прислушиваюсь – ты зашел в комнату, потом шаги стихли. Снова смотрю на чашку, рассеянно думая о том, как все оказалось просто и радуюсь тому, что больше не надо ничего говорить. Залпом допиваю остывший чай, поднимаюсь и иду к тебе. Ты полулежишь на кровати, расслабившись и прикрыв глаза, и никак не реагируешь на мое появление. Я тихо приближаюсь и устраиваюсь на кровати рядом с тобой. Ты не смотришь на меня, но чувствуешь мое присутствие и, не открывая глаз, одной рукой притягиваешь меня ближе к себе, прижимаешь, а вторую руку снова запускаешь в мои волосы. Я доверчиво прижимаюсь к тебе, принимая ласку, и мне становится легко и спокойно, оттого что все, наконец, становится правильно – так, как и должно быть.
Мавря: Название: Слабее меня Пейринг: Холстинин/Грановский, эти двое/мозг автора Варнинг: POV Володи, автор на пафосе, писалось под фанк с почти аналогичным названием, в маршрутке, на коленке, гон, трындёж, провокация и тавтология без возможности хэппи-энда, в общем - не буду больше никогда. Будь слабей меня. Один единственный раз, пожалуйста, будь слабей. Сними эту чёртову маску – я знаю её наизусть. Покажи лицо. Дай себе волю – я же вижу, тебе хочется. Сожми пальцы и кулаки и сорвись. Спусти пар, наори на меня, ударь – ну или как там обычно вразумляют бестолковых людей? Будь слабей меня, пожалуйста. Подними глаза, посмотри на меня. Дай поймать взгляд, не спрятанный в переплетении твоих пальцев и прожженных окурками дырках в скатерти. Я хочу увидеть, как расширяются твои зрачки. Давай, ну же. Скажи мне всё – в упор и беспощадно, по сравнению с этим пуля в лоб будет казаться актом милосердия. Не молчи. Заставь чувствовать себя виноватым, и я буду умолять тебя простить. Запусти этой чёртовой бутылкой, чтобы разбилась об голову, чтобы кровь текла по лицу, смешиваясь в дешёвым пойлом – я почувствую себя живым, а тебя – настоящим. Ощетинься, как ты умеешь, подними расслабленные плечи, кусай губы до крови, только не сиди вот так – слишком спокойно для всей этой херни, которая с нами творится. До моего поезда всего час. Успей, будь слабей меня, умоляю. Просто будь слабей. Ты сильный, но я сильнее. Ты можешь всё, а я могу всё остальное. Уступи мне, только сегодня. Я устал сжигать мосты и выламываться под немыслимыми углами от слишком реальных фантомных болей где-то внутри – там, где тебя, может быть, уже совсем не осталось. Я выдерживаю это раз за разом даже сейчас, сидя с тобой за одним столом, пачкой сигарет на двоих и бессмысленным разговором не о том, когда между нашими коленями непривычное расстояние – слишком большое, чтобы можно было вздрогнуть, случайно ими соприкоснувшись. Я выдержу ещё долго. Просто стань слабее за нас обоих, пожалуйста, хотя бы на минуту – этого должно хватить. Нам, с тобой. Ведь я - я же не могу себе этого позволить. Будь слабее, я прошу тебя. Сдайся. Через пять минут ты закроешь за мной дверь, даже не проводив взглядом до лифта, и я уйду, оставив тебе полную пепельницу окурков, повисшие в воздухе немые вопросы и ополовиненную бутылку, которую ты уже через час допьёшь в одиночку и почти залпом, а белый кот будет крутиться у тебя под ногами и тереться об колени глупой мордой. Стань слабее, покажись мне тем, кого ты так тщательно прячешь сейчас внутри, под дурацкой рубашкой на несколько размеров больше и напускной улыбкой, спрятанной в пробивающейся к ночи щетине, которая будет привычно колоться, если ты уткнёшься лицом в мою шею. Убери линию обороны, вернись ко мне, откройся нараспашку – ты ведь уже делал это тогда, в первый раз, я помню, и я сам опущусь перед тобой на пол, чтобы прижаться лицом к твоим коленям и ладоням. Пожалуйста. Будь слабее, пока я делаю последний глоток и последнюю затяжку. Будь слабее только сейчас, в первый и последний грёбаный раз, пока у нас ещё остался тот единственный шанс, для использования которого мы оба слишком упрямы или слишком осторожны. Пока я ещё стою перед тобой в полутёмной прихожей, а сумка и чехол с гитарой оттягивают мне оба плеча. Пока ты спокойно – слишком спокойно, твою мать – смотришь на меня, и твоего лица почти не видно из-за встрёпанных вороньим гнездом волос. Пожалуйста, окажись слабее - твоё рукопожатие всё так же цепко и уверенно, и кончики пальцев всё так же грубы. Не желай мне счастливого пути – я уезжаю на два с половиной месяца, и ты предпочтёшь просто на время забыть – так ведь намного легче, чем ждать обратно. Не закрывай за мной дверь слишком быстро, подумай. Позволь себе побыть слабым, пока ещё не поздно, пока я ещё вижу твои сухие губы и помню их вкус, и щелчок замка окончательно не отрезал нас друг от друга. Будь слабей меня, ты слышишь. Слышишь? А иначе – мы никогда не вернёмся друг к другу.
¤Призрак¤: Если бы арийцы попали на необитаемый остров (рассказ-размышление) Когда затонул Титаник, когда "чихнул" Бермудский треугольник, когда дельфинчики подвихнули хвостики, когда их какой-то черт дернул собраться вместе, арийцы оказались на необитаемом острове. Необитаемый остров это способ проверить свои силы и понять чего стоишь ты и твоя дружба. Вокруг только песок, слепящее жестокое солнце и чахлые заросли типа "лес тропический обыкновенный неполноценный". На кого положиться и где искать спасения? Нет ни еды, ни воды. Вопрос продовольствия встает ребром, ибо кучка мужиков не привыкших голодать это вам не кокосы растить. Идея с рыбалкой отпадает у них сразу - рыбы не видно, только медузы, а они ядовитые. Да и нормальная глубина идет далекова-то от берега и без снаряжения ни хрена не видно. Валерина идея сходить по грибы была отвергнута. Ибо грибы в тропических и экваториальных широтах не могут быть вот так просто отнесены к съедобным, даже если их они найдут. После двух дней мучений народ пытался выяснить, кто в их составе самое слабое звено. Точнее слабое и мясистое. Кто-то же должен пожертвовать собой ради спасения друзей. Начались тяжкие раздумья. Первыми самыми вкусными (кого много в плане мясосодержания) являются Манякин и Теря. Маню чисто по человечески жалко - мировой мужик и теплая память о попойках на его даче не давала совести провести обряд его убиения. Теря отпадал как вариант корма сразу. Ведь он большой сильный и он скорее запинает всех присутствующих, чем поделится своим окороком. Жадный кудрявый тип пока не позубам общественности. Холст и Дуб замечальны в виде филе, но они держатся друг дружку и тихо сидят в сторонке, готовые рвануть. Лишний раз не вякают, ибо здесь их "фанатов" среди бывших коллег чертовски мало (вообще никого). Но втайне Виталий и Вова надеются, что народ выберет парочку Лера-Серж и басюг с гитаристом наконец-то станцуют на костях тех, кто разрушил их замечательную группу и потрепали столько нервов. Валера не рассматривался в качестве блюда. Все единогласно пока решили дать ему жить. Все-таки уникальный голос. А если проще - Кипелов единственный кто мог вкусно приготовить что-нибудь. Осталось это "что-нибудь" выбрать. Хотя у общественности были сомнения в твердой психике солиста. Это же нужно мужество разделывать друга. Если что, народ молчаливо согласился помочь "повару", на случай слабого духа. Кипелову поставили условие не ныть и не читать нотаций. Иначе они всем скопом его притопят и кое-как замаринуют не взирая на то, что этот белобрысый любимчик. К Маврину все относились уважительно. Так как он единственный, кто сохранил рассудок и где-то надыбал тряпок, зажигалку, сухих дров (это были какие-то доски от ящиков) и разжег костер. Еще он самозабвенно мастерил из упавших листьев шалаш. Листья были не подходящими, но это не мешало рыжему творить. Лезть за нормальными на пальму не было сноровки. А других он в сторону тропических насаждений не пускал, мотивируя что там Зона и монстры. Что сам он отправиться на разведку за боеприпасами только тогда, когда ему дадут провиант. В общем его не трогали, как единственного способного вытащить народ. Но найденную им подозрительную травку отобрали. Нечего дымить на весь остров и бросать в костер, у всех и так колбасные изделия перед глазами. Так кто же выживет на необитаемом острове? Кому повезет? Арийцы решились кинуть жребий на длинных и коротких палочках. Выбрать не удавалось, выбранный спорил и пытался доказывать, что он еще пригодиться. Когда уставшие арийцы лежали на песке и их нежно облизывало заходящее солнце и не было сил даже вцепиться друг другу во что-нибудь зубами, они услышали звуки. Это на волшебной голубом вертолете прибыли рассерженные жены. Жены нашли своих забулдыг. Распределили кто свой, кто чужой и надавав пощечин повели по домам из прокуренного какой-то гадостью гаража, заставленного пустыми бутылками и пустыми немногочисленным пакетиками и контейнерами из-под закуски.
Seva: - Папа, папа, смотри…пап, смотри, ты ведь разрешишь мне?- девичий голосок трогательно звякнул просьбой как серебряный колокольчик на выставке религиозной атрибутики. -Папочка, он, правда, милый? - детский восторг наполнил квартиру Холстининых. Владимир Холстинин, в это время искал чехол от своей гитары, который как он помнил, на кануне лежал на диване. -И ведь лежал, помню, что вчера вечером поиграл с примочками. Агафья Викторовна из соседней квартиры не смогла по достоинству оценить машинку овердрайв и новый комбик, приобретенный на последние средства холстокарманных денег. Чехол вещь не малая, посему деться никуда не могла…как она могла куда-то деться вообще, если положил ее сюда…?- негодовал Владимир, бегая по квартире и переворачивая диванные подушки, заглядывая под мебель и книжные шкафы в поисках чехла. -Я буду хорошо учится! Назовем его Виталик, как дядю Виталика….- ворковала первоклассница в новой форме, прыгая вокруг своего папы как подстреленное кенгуру. Она приплясывая на новых лакированных туфельках ,колыхая традиционно белым огромным бантом и говорила – говорила - говорила. Владимир воспринимал это как фон, иногда прислушивался ,но по большей мере был сосредоточен на поисках. -Ника, ты не могла бы не мешать папе…- перешагнул через дочку, сделав на автомате замечание. -Надо же, неужели «первый раз в первый класс» -способен кого-то порадовать . Да она не была так счастлива, даже когда водил в зоопарк с Виталиком, который ее катал на плечах изображая лошадку. Заглянул под кресло. Зачихался внося сумбур в пласты пыли лежащие на полу. Прямо в пыльном море лежала одинокая книга, «качаясь на волнах безмолвного отчаяния». -ммм…неплохой оборот, надо использовать.. Книга , была не пыльная, а на удивление знакомая свежая и что, самое интересное ,Петрович точно помнил, что раньше она была в книжном шкафу. Ф. Ницше «Антихр»…знаменовала собой обложка. Холст медленно вытащил книгу, нет, все еще бессмертное произведение любимого автора. Обложка была сгрызена, а слипшиеся желтые страницы пахли так. будто бы на них…нет….этого не может быть….Застыл в позе немого укора.. Кто? – Не сдержал разочарование отец семейства, оглашая вопросом пространство квартиры.. Папуль …это Виталик сделал…ты же его простишь? Дочка виновато вжала голову в плечики, подбежала и обняла папу. Как Виталик? Он же кроме азбуки и камасутры ничего и в руках-то не держал… Внезапно , в коридоре зарычало и затявкало…Дочка встрепенулась. Ника, ты слышала? Инстинктивно прижимаю дочь к себе. -А, папуль, он первый раз зарычал - пришла в очередной восторг дочь. -Кто, зарычал, Ника? Виталя, Папа, ты что меня не слышал?-чуть обижено сказала Ника, беря папу за руку и ведя к коридору. Он, такой славный, пап, такой замечательный- щебетала девочка. -Что, происходит, мать перемать….- думал Владимир, послушно двигаясь к коридору. Следующее что он увидел, отчасти легло в основу песни Зверь. По всей длине расставленной в ряд обуви семьи Холстининых, разлегся щенок породы таксячей ,он чесал лапой за длинным ухом, облизывался и с ленцой задрав лапу, мочился на изрядно потрепанный чехол от холстининской гитары. В голове сразу же сложился паззл :найденная книга и пропавший чехол, дырявый носок и пропавший завтрак…искра иронии в глазах Холстинина могла бы испепелить пса, так дерзко нарушившего уклад жизни их семьи. Папа!....его нельзя за шкурку…он маленький…- пищала Ника, силясь отобрать из рук разъяренного отца, кофейный комочек жизни. На шум прибежала супруга. -Володя, что ты делаешь, отпусти животное!- спокойно сказала Наташа. -Папа,перестань….визжала Ника лежавшая на полу и збьющаяся в истерике. Кто разрешил?-ревел Петрович аки медведь. –Да ты знаешь,что это Животное сделало?-Похоже ницшеанский дух гитариста был поруган описанным и погрызенным «Антихр»-ом Я, разрешила,Володя-отпусти собаку с нажимом сказала она- ты слишком сурово воспитываешь Нику, он давно мечтает о собаке, к тому же, таксы небольшими вырастают. Как ледяная оплеуха. Значит, ты разрешила завести дочке собачку, совершенно не позаботившись о согласии всех здесь живущих…холодно констатировал- Петрович, -и дочь я воспитываю слишком сурово… « чувствовал странную неловкость, получается псу здесь рады больше, чем мне…» -Учти, если ты его выкинешь, можешь не возвращаться домой – с нотками истерики сказала Наталья. А вот теперь потолок привычного уклада с треском рухнул на голову. Длинные нервные пальцы напряжены. Как в замедленной съемке опускаю щенка на пол, тот неловко встает на лапы и тут же оказывается в руках Ники. Я молча беру гитару, одеваю ботинки и выхожу из квартиры, - Закрывающаяся дверь глушит привычное, «-Уходи и не возвращайся!» . Взвинчен, напряжен и разбит. На пути к студии встречается магазин. «Глаза горят адским пламенем, при одном единственном взгляде на отдел «вино-водки». *** В это время в студии Валерий Кипелов и Виталий Дубинин соревнуются в креативной перепеве русского народного фольклора. Барабанщик уныло смотрит в окно, постукивая палочкой по стеклу в ритм соло одногруппников. В студию заходит, Сергей Терентьев. Басист прекращает петь, протягивает руку коллеге. Маня тоже махает и снова утыкается в однообразную картину. А чего это вы, в ансамбль Надежде Бабкиной репетируете?- ухмыльнулся гитарист, распаковывая Джексон, - а Я тут кое-какой материал принес, где Холст?-деловита осведомился Терентий. -Так в том-то и дело, Серег, нет его- ответил Валерий- беспомощно пожимая плечами, мол, это Петрович нас вынуждает «к Бабкиной репетировать». Виталий потер влажную от пота шею. И на телефон не отвечает. Один раз взяла дочка его и сказала, что папы НЕТУ и не будет. Он никогда не забывал три вещи, -задумчиво говорил Виталик: телефон, гитару…. и прийти за 15 минут до начала репетиции, закончил Манякин, гулко стукнув по подоконнику . У моей Жанны сегодня первое сентября, может его Наташа заставила приобщиться к празднику Ники? -Неееттт..Виталий скептично замахал головой -Давайте, еще 15 минут и разойдемся, все что мы могли сделать –сделали, - высказав это Терентьев развалился на диване. - Общее молчание поддержало предложение -Ты будешь ждать что ль? удивился Валерий, пожимая басистую руку. -Да, приберусь здесь…попытался объяснить свое поведение басист, но под проницательным взглядом Валерия, добавил…- мне не по себе, я думаю, что-то случилось «а единственное место куда он может прийти, если что-то случилось –это студия» - А ты куда сейчас?- поддержал теплое участие Виталий. -Да ,вот подарки на первое сентября дочке надо купить, а то ведь Галина…-весело улыбнулся, показав, что сделает Галина если благонадежный не осчастливит дочку. -А-а-а..семейные заботы,-с пониманием протянул я. -Да, куда же без них-, обреченно усмехнулся Валера, и хлопнув по плечу басиста ушел. Виталий, открыл окно, проветривая студию. Уже смеркалось, а от Холстинина никаких вестей. -Где, же ты?…хоть бы все было хорошо - шептал, басист по детски сложив пальцы в крестики,…хоть бы все…не успел закончить мысль, как в дверь гулко стукнуло, а затем заскреблось. В мрачном предчувствии басист, подлетел к двери. На пороге стоял, точнее, пытался стоять Владимир Холстинин. Тело коренилось в разные стороны, ноги, похоже, жили вовсе отдельной жизнью. Потрепанный и пьяный, потерянно обнимая голый фендер. Вся его поза игнорировала предписания условностей цивилизованного общества и законов Ньютона. Петрович нервно слизнул кровь, сочащуюся с нижней губы И резко вздернул голову. Ноздри раздувались, вбирая в себя воздух. Вов…? Сначала было только его имя. Подхватываю тебя. В голубых глазах вспыхнул нездоровый блеск. Ты хрипло рассмеялся и тут же закашлялся. Усаживаю на диван, на котором три часа назад беззаботные музыканты ломали голову над загадкой твоего отсутствия. Разгибаю холодны пальцы, отнимаю руки от гитары и бережно ставлю на подставку. Ты сползаешь с дивана прямо на пол, подавленно опускаешь голову ,закрываешь ее руками, что-то говоришь…отталкиваешься от дивана и уже лежишь на полу. Несколько минут ты лежал молча, почти не шевелясь, пряча лицо в сгиб локтя. Я первый раз вижу тебя таким…таким…. ранимым…таким…потерянным… Твои плечи едва заметно подергиваются, но ты не издаешь ни звука. Поглаживаешь себя по плечам. Боже…Володя,что случилось…?- обеспокоено шепчу, придвигаясь к тебе. - Сука….Виталя…Сука…-ты сжимаешь зубы…и снова дрожишь. Я пристраиваюсь у тебя на плече и, обнимая поперек груди шепчу, что все наладится, что ты справишься…что я буду рядом…всегда… Ты привстал и смотришь на меня. Неотрывно. что-то ищешь в моих глазах. А я осознавал, что ни в коем случае не должен поддаваться твоему невыносимому очарованию, но не мог отвести взгляд от влажных губ, в обрамлении темной щетиной, от небесно голубых глаз, от задумчивой поперечной борозде на твоем лбу - Боже…какой ты…-проносятся ошалелые мысли. Твои цепкие пальцы ухватили меня за рукав и притянули к себе. - Ты будешь со мной…моим?, - пробормотал ты. А я отвечал «да-да-да,- все - что - захочешь» в спутанные, слипшиеся кудри. С глухим стоном Владимир прижался губами к щеке, скользнул по скуле к шее, захватил ртом пахнущую парфюмом кожу возле уха. Володя…Вов…Владимир,- хрипло шепчу я, не замечая, что уже трусь о твое бедро, и похолодевшими пальцами вцепился ему в спину. Я встретил твой поцелуй с голодной яростью, ожесточенно кусая в ответ. Ты, с трудом переводя дыхание, требовательно снова впился в рот, блуждая руками по смятой футболке. Скользнул пальцами вниз, рванул молнию на моих штанах. Я уже срываю пуговицы, расстегиваю рубашку и сдернул ремень от штанов.. Ноги подрагивают. Ты с невероятным проворством расправился со штанами и, не дожидаясь, пока я переведу дыхание, схватил за челюсть, заставляя открыть рот. Я послушно прижимаюсь щекой к горячей ладони, и взял глубоко в рот два пальца, облизывая, посасывая. - О, Виталя…... - прижавшись к твоей знакомой руке, я жадно лизнул соленые от твоей крови и пота губы. Твое тело было каменным, будто сильнейший спазм заставил все мускулы напрячься до предела. Пальцы, словно сведенные судорогой, сжались на моих плечах, но ты отвечал. Яростно. Я Глухо застонал и внезапно дернулся, с трудом дыша, и снова потерся бедрами о тебя. Я распластался под тобой, выгибался навстречу, обхватывая ногами. Эта полубессознательная имитация полового акта распаляла до безумия. Нет, он само безумие. Ты целовал жадно, ненасытно, без разбору покрывал ими губы, щеки, скулы, прикусывая подбородок. Твои стоны были похожи на болезненное, на подвывание раненого зверя. Я запрокинул тебе голову, потянув за волосы и провел языком по губам. Ты нежно прикусил язык. Мы яростно терлись друг о друга, не желая отрываться. Я оставлял на плечах и шее следы укусов, я царапал горячую кожу, сжимал соски, почти вдавливая пальцы в твое тело. Ты бесстыдно стонал, хватая воздух припухшими от поцелуев губами. Мои ребра ныли от грубых ласк, но это мало волновало. Твой голос дрожит от возбуждения. -Виталя…я хочу это сделать… -Не раньше….чем я сделаю это…выдохнул Виталя.. и спустился к бедрам гитариста. Выжидающе посмотрел на тебя, извлекая восставшую плоть из плена белья. Твой обычно холодный непроницаемый взгляд остановился в пространстве, только уголок рта слегка подергивался. Я облизывал, сосал, прижимал языком к ребристому нёбу, сжимал губами край головки - старался на славу. Я хотел сделать это до конца. С тобой. Но ты отстранился, сжав зубы, не позволяя отодвинуться, обнял меня сзади, обхватив поперек груди, прижал к себе. -Володя….хочу…тебя..- лепетал я в трансе возбуждения. Ты подтолкнул меня к дивану. А я стоял на коленях опираясь локтями о поверхность дивана. Твоя рука придерживала меня под живот, приподнимая ягодицы под нужным углом. Ты прислоняешь свою ладонь к моему лицу: - оближи ,-короткая команда. Я исполнителен, как всегда. Торопливо облизываю ладонь. «Чтобы… чтобы хоть немного смочить»-шепчешь, но мне все-равно, я готов на все что угодно. Бессильно роняю голову, уткнувшись лицом в локоть, кусая губы в мучительном предвкушении. Ты вошел резко и сразу почти на всю длину. Вцепившись в мои бедра, безжалостно натянул на себя до предела. Но острая, почти нестерпимая боль не смогла заставить, меня отстраниться, я подался навстречу, насаживаясь, словно сам хотел этой муки, желал быть почти растерзанным..Тобой… Ты вцепился зубами в плечо, бедрами толкая вперед в том нескончаймо-бесконечном ритме. Стиснув запястья, стонал, вдыхая терпкий запах пота и возбуждения, смешанный с острым запахом возбуждения, желания, страсти. Я ловил бедрами каждое движение, прижимаясь еще сильнее, так что наши тела глухо бились друг об друга. Мы будто бы совсем потеряли человеческое обличие, превратились в обезумевших зверюг, содрогающихся в мучительных удовольствиях. Ты, впиваешься ногтями в плечи, оставлял на коже заметные царапины, прикусывал меня за шею. Я кончил бурно и быстро, даже не успев опомниться. Ты, тяжело дыша, навалился на меня. А я сжимал в себе пока еще твердый член, с хриплым стоном ты кончаешь, ощущая невероятное давление мускулов по всей длине члена. Мы заснули на диване, вместе. Твои руки легли на мои бедра и так и оставались там до самого утра. Теперь я точно знал: Я твой. А ты знал, а может и всегда догадывался, еще со второго курса университета: Я с тобой. Всегда.
Maine Coon: И когда я научился так лицемерить? Говорю одно, а думаю совсем другое. Улыбаюсь, шучу, веду приятный разговор, а сам еле сдерживаю дикое желание ударить собеседника, прогнать, чтобы только не дать нанести тебе вред, который, как мне кажется, подстерегает тебя везде. Ты полон идей и желаний, ты опять на подъеме. Куда-то стремишься, рвешься, встречаешься с кучей народа, обсуждаешь планы. Всплески твоей энергии не всегда удачно сочетаются с моими привычками вести размеренную и спокойную жизнь. Мне кажется, ты уже слишком много натерпелся в этой жизни и я не хочу, чтобы это повторилось. Хочется уберечь тебя ото всех бед. Запереть дома, чтобы опасный и злой мир не мог достать до тебя. Не давать даже гулять. Или нет, гулять, но только вместе со мной. Знаю, это похоже на выгул собаки, которых ты так любишь, но я ничего не могу поделать со своими желаниями. Мне кажется, что если я отпущу тебя одного, то ты исчезнешь и больше не вернешься, хотя здравый смысл упрямо говорит мне, что это не так. Но какой к черту здравый смысл? Не хочу тебя никому отдавать… Хочется обнять тебя и долго-долго не отпускать… Когда же это началось? Наверное, когда вы все-таки помирились, и ты снова стал часто видеться с ним. Ты приглашаешь его к себе. Говоришь, как здорово то, что вы теперь снова можете общаться как раньше, что между вами не осталось непонимания и ссор, а есть только теплые дружеские отношения. Приглашаешь его на все свои концерты, хотя он все равно не приходит, ссылаясь на занятость и усталость. Приглашаешь участвовать в концерте, устраиваешь совместные репетиции, да и просто зовешь его поприсутствовать на них. Я каждый раз ловлю себя на том, что меня это раздражает и злит. Да, я ревную. Умом я понимаю, что даже слишком, что у меня нет обоснований, что я не могу, не имею права, так тебя ревновать, но… ничего не могу с собой поделать. Ревную, как мне иногда кажется, ко всем людям в твоей сумасшедшей жизни. Хотя нет. Все-таки – не ко всем. Но к нему я не могу не ревновать. Мне кажется, что он может отобрать тебя у меня в любой момент. Да, ты и так не принадлежишь мне на сто процентов – твоя жизнь слишком бурная, и только в моменты спада твоей энергии я могу почувствовать тебя полностью своим. Но все-таки… ты рядом, ты со мной. Я не хочу это потерять. В том числе из-за собственной глупости и дурацкой ревности. Ты ведь не можешь подолгу сидеть на месте, тебе вечно хочется чего-то еще… А я ревную. Но стараюсь прятать это за шутками, за приколами, чтобы только не показать, как больно мне иногда бывает и насколько меня раздражает присутствие некоторых людей рядом с тобой. Какой же я все-таки лицемер. Я старательно делаю вид, что меня все устраивает, поддерживаю тебя во всем, даже если думаю не совсем так, или совсем не так. Я стараюсь с улыбкой, непринужденно, общаться с твоими друзьями, чтобы только никто не подумал, что я ревную всерьез. И когда он приходит – я стараюсь особенно. Чтобы ты ничего не заметил и тем более, чтобы не заметил он. Я поддерживаю разговор, шучу, сам приглашаю его на наши репетиции и концерты, делюсь планами и рассказываю, как будет здорово… он согласно кивает, дает советы, улыбается… А у меня внутри все кипит от ревности и даже какой-то неоправданной злости, и хочется прямо сейчас схватить тебя за руку и увести от него, спрятать. Я понимаю, что между вами слишком много было, чтобы так просто взять и все забыть. Ты не раз говорил мне, что вы сейчас просто очень хорошие друзья, а более серьезные отношения между вами давно кончены. А мне все равно порой кажется, что стоит ему позвать – и ты побежишь за ним, а я останусь, никому не нужный. Я напрягаюсь каждый раз, когда вы дружески обнимаетесь при встрече, но, тем не менее, сам обнимаю его со всей теплотой, на которую только способен. Я честно стараюсь относиться к нему хорошо, хотя так и хочется оттолкнуть, а то и врезать, и сказать «Проваливай, ты здесь никому не нужен». Когда мы общаемся все вместе, я иногда как бы случайно пытаюсь незаметно коснуться тебя, ощутить, что ты рядом, ты со мной. Несмотря ни на что – со мной. Ты очень внимателен и мое напряженное состояние не удается скрыть от тебя. Но ты сам разруливаешь ситуацию, снимаешь напряжение, умело обращая все в шутку. А я смущаюсь и внутренне – злюсь. И замолкаю, больше слушая и наблюдая. Я не могу сказать, что он мне неприятен вообще, нет… но я просто боюсь, что однажды по какой-то неожиданной прихоти он заберет тебя у меня и я стану больше тебе не нужен. Перестану быть для тебя кем-то особенным, стану таким же, как все. Я так боюсь ощутить это… Когда он, наконец, уходит, я облегченно вздыхаю – все равно ты все заметил и понял – а ты смеешься и подтруниваешь меня. Я не спорю и не сопротивляюсь – какой смысл теперь? Его визит меня, как всегда, вымотал – я устал говорить, показывать хорошее расположение, контролировать себя. А сейчас слова уже не нужны. Я просто молча обнимаю тебя и прижимаю к себе. А ты смотришь на меня понимающим взглядом. Где-то глубоко внутри твоих глаз я вижу искры тихого счастья. Ты расслабляешься в моих руках, и я, наконец, обретаю душевное равновесие.
Susя: Амстердам Маленькая-маленькая монетка) Чёрная вода еле слышно шелестит у ног. На самом деле она зелёная и разлетается из-под носа лодок прозрачной стеклянной пеной. Пахнет морем, горячим металлом и горячими камнями – набережная и ограды за день нагрелись и теперь отдают тепло. Сидеть тепло, смотреть на канал тепло. Луна раскалывается на сотни маленьких монеток, и Алик щурится, чтобы монетки слились в длинный серебристый след. Как будто луну протащили по воде, а она размазалась тонким слоем и заползла на небо полупрозрачной и плоской. На ней даже видны потёртости. Мишка рядом внезапно шевелится и сонно трётся колючей щекой о голое плечо басиста. Мишка устал – хотя сегодня, в заключительный день, было всего лишь два концерта. А до этого был месяц отчаянного, возможного только в тридцать лет, чёса. Пьяные от собственной музыки и счастливых лиц зала, музыканты заполночь вваливались в съёмную квартиру и засыпали, едва коснувшись матраса – вповалку, без снов, беспробудно… Алик пристраивает Мишкину голову поудобнее на своём плече и языком достаёт полоску сыра, прижав пакет к исцарапанным щетиной губам. Во рту становится солоно и прохладно. Запоздавшая лодка трещит мотором где-то за поворотом, и лунные монетки беспорядочно мечутся по каналу. Алик снова щурится, чтобы собрать их вместе, и сквозь ресницы монетки расцветают в серебряную звезду.
Io: Романтика Владимир сидел, привалившись спиной к обшарпанной двери. Руки машинально полировали снова и снова затертый приклад надежного АК-74. Пока этот советский автомат еще ни разу его не подводил. «Ничего не меняется», - думал он, - «подумаешь, мать твою, анархия… подумаешь, апокалипсис, пандемия какой-то неизвестной заразы… а ничего не изменилось… вообще ничего!...». Когда Серега позвонил ему в то утро, признаться, гитарист был готов на стенку лезть. Ладно. Если не врать, готов был застрелиться. Но вот, телефоны еще работали. Машины еще ездили. Свет еще был. Хоть по часам, но электричество давали. Маврин сказал, что сейчас они попытаются прорваться к нему, раз уж он все еще жив. Сергей нехорошо так усмехнулся в трубку, потом добавил: «не переживай, карантин считай, пройден, мы уже неделю с Валеркой шатались по городу…». - Вы что с ума сошли… - выдавил из себя Холст, - министр здравоохранения… - Да срать на них всех, разве ты не понимаешь, Вова! Все кончено! – Серега нехорошо рассмеялся. - Ты, что пьян? – поинтересовался гитарист. - Да, конечно, какая разница? - Остановись! Я приеду… я сам приеду! - Не рискуй, Вова… мы скоро будем… Впервые за прошедшее время гитаристу стало страшно не оттого, что мир катится в тартарары, а оттого, что в этом логичном завершении появилось что-то необусловленное его настроением. «А что если они принесут сюда заразу?» - мысль промелькнувшая на самой границе сознания тут же была отброшена. «Ну, и черт с ним. Хоть выпьем напоследок!». Кипелов и Маврин появились нескоро. Вооружены, грязны, как черти, и чувствовалось, что навеселе были не первый день. - Откуда у вас… оружие? – всплеснул руками Холст, пропуская друзей в квартиру. - Ты не поверишь! – дыхнул перегаром Маврин, - мы взяли пост ДПС. - Что значит Вы Взяли Пост ДПС?! – воскликнул Холст. Раньше он представлял себе похожие сценарии, но обычно, в этих представлениях он был героем, вот этаким Рембо, овеянным потом, кровью и пороховыми газами, а тут получается тихоня Валера и выпендрежник Рыжий «Взяли Пост ДПС»… - Вова, ты давно на улице был? - Да вот в магазин выходил с неделю назад… Рыжий усмехнулся: - Стальные нервы! Мы вот думаем, как еще Америка по нам не жахнула ядерным зарядом… - Вы что?! - Так, для профилактики, - поддакнул Валера, - хотя пока еще работал Интернет, говорят там… то же самое… поэтому один хрен! - Валера! - Вов, прости, я немного пьян… у тебя вода есть? А то наш район уже отключили, и в тех квартирах где мы были все еще хуже… мы помоемся, ты не против? Холстинин не был против. Он был ошарашен, смущен, взбаламучен… но против он не был. Вот так двое бывших коллег, которых он считал погибшими… да что там, он давно и всех считал погибшими… являются и переворачивают его подготовленное и обставленное со вкусом самоубийство с ног на голову. Оказывается, можно побороться, оказывается, можно побеждать… но кого? Ради чего? У них что иммунитет? А у него? Владимиру захотелось жить. Отчаянно и неотвратимо. Наверно, с этого все и началось. Умирающая Москва смердела под ними. Они меняли квартиры, районы, оружие и машины. Казалось, что они стали бессмертными, или скорее напротив, разыскивающими свою смерть неудачниками. Кому повезло больше? Немногочисленным выжившим, что еще трепыхались, или тем, кому было уже все равно? Но этим двоим было как будто бы все равно. Вот и сейчас там за стеной, за обшарпанной дверью Валера и Сергей спали, прижавшись друг к другу. Рядом с продавленным диваном стояла СВД Сергея, окна были заколочены фанерными листами, но это было лишним, в этот район они зачистили еще три дня назад. Разве что шального кого занесло бы. Валера по обыкновению кутался в Сережкины объятия, приоткрывая глаза, убедиться, что все в порядке и поцеловать его пальцы. Романтика, черт бы ее побрал. Петрович поудобнее перехватил автомат, кажется, на лестнице ему послышались чьи-то шаги, следовало быть бдительным. Непрошенным гостем мог оказаться кто угодно.
Сволочь_ТМ: Звонок оторвал от безделья, называемого мною гордо – “размышления”, и я удивился, увидев знакомый запретный номер. - Привет! - Привет! – твой голос был приветлив, внутренне спокоен, позитивен, в общем. - Слушай, я тут неподалеку… Напоишь чаем? - Да, конечно… И вот я уже открываю дверь, и пожимаю твою огрубелую, с потрескавшимися, как всегда, кончиками пальцев руку, привычно получаю ссадину от прищемившего мне палец перстня, вякаю что-то по этому поводу, автоматически сую палец в рот… - Раздевайся, проходи. Ты снимаешь любимую затасканную джинсуху и даже – боги! – вешаешь неименный кепарь на вешалку с одним обломанным рожком. Как всегда, майка стриптизера, открывающая плечи и грудь и прикрывающая… А, черт, да ниче она не прикрывает, и рисунок тот еще – не заметно, где кончается тряпка и начинаешься ты. Садишься на табурет у стенки, спокойно и радостно следишь за моими нехитрыми движениями – чайник на плиту, чашки на стол, нос в ящик стола – неужели все сожрали и не осталось в доме ни одного, ну совсем ни однешенького ништячка? Нахожу пару мумий сухарей, машинально выкладываю на стол, потом соображаю, что что-то не так, хочу убрать, - но ты опередил меня, сгреб сухарики и на полном серьезе *вроде бы* затыриваешь в обширные карманы «штанофф с веревочками». - Собачкам… Собачкам отнесу, ладно? – и, не сдержавшись, заходишься в тихом смехе. Так приятно видеть тебя в хорошем настроении, спокойного, радостного… и так странно – неожиданно одного…Мы действительно пьем чай, и даже без каких-то особых разговоров, так – фраза тут, слово там… В какой-то момент ты вытаскиваешь сигарету, мнешь ее в руках, потом вдруг спохватываешься. - Ой, ты же бросил… Бросил, правда? А я тут… Я благодарно киваю. Ты снова прячешь сигареты в карман и приступаешь ко второй чашку чаю. Пока ты потреблял первую, в недрах стола обнаружилась банка варенья из китайки, которая и была поставлена перед тобой. И ты с радостью принялся поглощать его. Твоя чашка почти пуста, когда начинает трезвонить телефон. Ты смотришь на экран, потом на меня, извиняющеся улыбаешься… - Прости. Бегу, все… - но встаешь неторопливо, направляешься в прихожую, где я подаю тебе твои кепку и куртку… - Ну, пока. Спасибо за чай и варенье…Я был очень рад тебя видеть, - снова протягиваешь мне руку, сжимаешь до боли мои пальцы… и я снова вякаю, когда твой перстень задевает нанесенную пятнадцатью минутами ранее ранку. Дверь захлопывается, я стою как идиот в улыбкой до ушей в темной прихожей, затем, опомнившись, бросаюсь к окну. И вижу тебя идущим к машинке, и стискиваю подоконник так, что пальцам больно. Осознание того, что сему статусу кво суждено длиться до конца наших жизней…И не будет… Не будет больше ничего, только “глухие, окольные тропы”…И мы никогда больше не посмеем – ни ты, ни я… Я посмотрел на ладонь и снова лизнул ранку.. и еще раз… то единственное, что осталось сегодня от тебя на память… … в машине он наконец-то закурил, неторопливо, очень медленно, словно отыскивая оправдательную причину, чтобы лишнее мгновение побыть здесь, где они ближе друг к другу, чем во всех остальных местах…покопался в бардачке в поисках бумаги и чего-нибудь пишущего. Не нашел, но обнаружил, но под руку попался пакетик с наклеенной этикеткой с датой. И эта дата совпадала с сегодняшним днем. Он аккуратно отодрал этикетку и прицепил ее на панели над рулем. С этой даты начнется отсчет нового срока… По истечении которого он снова позвонит, спросит меня: “Напоишь чаем?” И мы вновь будем 15 минут трепаться ни о чем…И это все, что будет нам дано вплоть до последнего звонка…
Maine Coon: Сергей сидел на широком подоконнике гостиничного номера и осторожно перебирал гитарные струны. Знакомая мелодия должна была обрести новые краски. Он наигрывал ее, повторяя раз за разом, почти не задумываясь о том, что играет – пальцы играли сами. Иногда случались вариации, но это все было не то, совсем не то. Мысли плавали где-то на глубинах подсознания, дремали, но были готовы в любой момент выскочить и поймать появившееся вдохновение. Если оно соизволит появиться, конечно. Взгляд Сергея лениво блуждал по ночному пейзажу за окном. Яркие звезды притягивали внимание, а выглядывающая из-за редких туч луна периодически заливала все серебристым светом. Пространство казалось нереальным. Мир за окном как будто застыл – даже легкий ветерок не колебал листву деревьев. Спать не хотелось. Надо было себя хоть чем-то занять. Нестабильный и довольно тусклый лунный свет не позволял читать книгу, потому она, отброшенная, валялась на кровати. А вот играть можно было и в такой атмосфере. На кровати завозился Валерка. Маврин покосился взглядом в залитую лунным светом комнату и прервал игру. Судя по тому, что звуков с той стороны больше не было – Кипелов просто повернулся на другой бок и продолжил спокойно дрыхнуть. Если сильно прислушаться, то можно даже услышать его мерное дыхание. Но Сергей прислушиваться не стал. Он и так прекрасно знал, как дышит Валера во сне. На гастролях нередко получалось так, что в двухместном номере была одна двуспальная кровать, что, впрочем, никого никогда не смущало. В этот раз кроватей было две, и, возможно, именно поэтому Сергею и не спалось – он отвык засыпать один, не слыша под боком ничьего мерного дыхания. Выждав еще несколько секунд, Маврин снова начала перебирать струны, негромко, чтобы не мешать спать Валерке, выводя невеселую мелодию, стараясь, чтобы она звучала по-новому, но в то же время естественно. Новая аранжировка… должны быть и новые слова, но пока Сергей совсем не представлял, о чем они могут быть… …Хмурое небо, как будто застыло за несколько минут до начала грозы – клубились темные грозовые тучи, между ними уже давно проскакивали молнии, но дождь все не начинался. Черные силуэты мечущихся птиц во время ярких вспышек казались изломанными неестественными существами. Непонятно, какое время суток – в такую погоду ночь и день смешиваются, и становится одинаково темно. Ощущение, что гроза начнется вот-вот, длилось уже давно и не покидало. Безлюдно. И тишина, вокруг удивительная тишина. Ни шума, ни громового грохота, вообще ни звука – только беззвучные ясные вспышки, ощущение наэлектризованности воздуха и запах, который бывает только в грозу. Однако нет, звуки все-таки были. Звучала знакомая мелодия, только не вокруг, а скорее в голове, где-то на границах сознания, как бы создавая фоновую атмосферу. Не покидало давящее ощущение тревоги, или какой-то опасности... Вокруг и впереди, до самого горизонта – какие-то руины, развалины… То ли большой храм, то ли древний город. А может, и то и другое. Казалось, что пространство вокруг танцует, меняется, здания вырастают из ниоткуда там, где их не было, исчезают оттуда, где были минуту назад, меняют размеры и форму. С каждой вспышкой молнии все вокруг менялось до неузнаваемости и иногда заставляло останавливаться и озираться. Но для того, чтобы свыкнуться с изменившейся реальностью, хватало несколько секунд, и он двигался дальше. Спустя некоторое время ему показалось, что впереди появился объект, который не менялся. Темные колонны на невысоком холме оставались одинаковыми вне зависимости от того, насколько менялась окружающая местность. Это тоже руины, как и все вокруг. Несколько колонн стояли целыми, остальные были сломаны в разных местах, а то и вовсе повалены в беспорядке на землю. Кажется, когда-то там были еще и стены – вон, остаток с небольшой дверью и, возможно, еще и потолок. Он направился в сторону этого странного сооружения. К явному грозовому запаху в воздухе прибавился еще один, который тоже сложно было с чем-то спутать. Как будто рядом было море или океан, возможно, за этим самым холмом с руинами колонн – ветер донес морской воздух. Почему-то ему отчетливо представилось, как большие волны набегают на берег, изломанный мелкими скалами, камнями и фрагментами разрушенных зданий, обрушиваются на них и с шумом разбиваются, рассыпаясь брызгами. Казалось, что этот звук должен быть слышен, но вокруг по-прежнему стояла тишина, а все вокруг двигалось бесшумно, словно в телевизоре с выключенным звуком. Давящее ощущение усилилось, появилось предчувствие, что впереди его не ждет ничего хорошего, но надо идти, идти… Мелодия вдруг как будто стала уверенней, и хотя имела в себе явно где-то слышанный уже мотив, была в то же время какой-то совершенно новой, родившейся только что. Странная грозовая реальность стала меркнуть… Валерий открыл глаза и увидел перед собой стену, а себя обнаружил лежащим под одеялом. Проморгавшись, он убедился, что все, что происходило до этого, было только сном, а он сейчас лежит на кровати в гостиничном номере, повернувшись лицом к стене. За окном глубокая ночь, но не темно – лунный свет заливает помещение. Только один отголосок сна не вписывался в эту нормальную реальность – мелодия продолжала звучать. Только теперь она звучала не в голове, а откуда-то из-за спины, оттуда, откуда лился лунный свет. Валера зашевелился, поворачиваясь, и музыка тут же стихла. Впрочем, ее источник тут же стал очевиден. Маврин, вместо того, чтобы спокойно спать на соседней кровати, полуночничал, сидя с гитарой на широком подоконнике. Лица не было видно, но по силуэту на фоне лунного света, было ясно, что мелодию наигрывал именно он, а сейчас просто приглушил струны рукой. Валерий сел на кровати и уставился на этот силуэт, соображая, что бы ему такое сказать. Но силуэт заговорил раньше. – Разбудил все-таки? Извини, увлекся, казалось, что играю совсем тихо, – Сергей отпустил струны и они тихо звякнули в ответ. – Разбудил… судя по всему, ты тут давно сидишь, я твою игру даже во сне слышал… – Прости… Да, давно… просто не спится. Хотел просто книжку почитать, да тут недостаточно светло, глаза сильно напрягать приходится, а на гитаре глаза не нужны… Я пробовал придумать новую аранжировку, как мы говорили… кажется, что-то начало получаться, и тут я, видимо, увлекся, и тебя разбудил… Гм.. не ожидал, что играю настолько громко, что слышно даже через сон. Ты так спокойно спал… только повернулся, может быть, пару раз… – Заешь, а мне такой бред снился. Какие-то руины, грозовое небо, молнии, но дождя нет, и еще не было никаких звуков. А твоя музыка, она как бы фоном проходила через весь сон, и, может быть, именно она меня и выдернула оттуда, а то там все было так странно, что мне даже страшно немного стало… – Кипелов странно пожал плечами, как будто даже вздрогнул, и продолжил, – как-то не хочется туда возвращаться, а мне кажется, что стоит мне закрыть глаза, как все вернется. Маврин осторожно поставил гитару на пол, спрыгнул с подоконника и подошел к Валере. – Ну что за ерунду ты говоришь, – сказал он, садясь рядом с Кипеловым и обнимая его за плечи. – Это же только сон, а ты ведешь себя, как маленький. Не захочешь, не вернется. – Ну вот, не хватало еще нравоучений от тебя – буркнул в ответ Валера наигранно-недовольным тоном и завозился, удобнее устраиваясь в объятиях. – Разбудил, а теперь еще и нотации читает. – Ага, а сам только что говорил, что в этом сне тебе было неуютно. Тебе не угодишь! – засмеялся Маврин, ловким движением опрокинул Валеру на кровать и мгновенно оказался сверху, не давая пошевелиться. Тот попробовал вырваться и возмутиться, но сказать ничего не получилось – Сергей занял его рот поцелуем. Впрочем, желание возмущаться тут же пропало – целоваться Рыжий умел, и ночное пробуждение перестало вызывать неудовольствие. Маврин это почувствовал и перестал его держать, резко и настойчиво проведя руками по его бокам и груди. Валерий тут же выгнулся навстречу, обвил руками его шею и сдавленно застонал. Маврин лишь усмехнулся в ответ, а руки уже проворно избавляли их обоих от того минимума одежды, что была на них надета. Закончив с этим, он навис над Кипеловым, глядя ему прямо в глаза и перебирая рассыпанные по подушке волосы. Наклонившись, он медленно провел языком по шее, затем поднялся чуть выше, и, остановившись рядом с ухом, самодовольным голосом выдохнул: – Сейчас ты вообще свой сон забудешь… – Не сомневаюсь… – в тон ему ответил Валера, чувствуя, как мавринские руки уверенно ласкают его тело, поднимая волну желания. Тело как бы само подчинялось сильным рукам, выгибаясь навстречу, подставляя наиболее чувствительные участки. С губ раз за разом срывался стон, а руки беспорядочно блуждали по телу, нависшего над ним гитариста. Оба завелись быстро, Валерий обвил Сергея ногами за талию, осторожно, но настойчиво притягивая ближе к себе. Того не пришлось уговаривать долго, и вскоре тела музыкантов слились в одно целое. Учащающее дыхание, переплетенные тела, сдавленные стоны – в свете вновь выглянувшей из-за туч луны они были похожи на какое-то мистическое существо, двигающееся в только ему понятной манере. Движения становились все быстрее и беспорядочнее, и вскоре Сергей с громким стоном выгнулся и обессилено повалился на кровать. Скользнув рукой по телу Валерия, он помог и ему достигнуть пика наслаждения… Спустя несколько минут они заставили себя встать и пойти в душ. Вернувшись, Валерий направился к своей кровати, а Сергей, к его удивлению, последовал за ним, с явным намерением составить ему компанию. Укладываясь в постель, Кипелов буркнул ему: – Ты куда? У тебя сегодня есть своя кровать. Иди туда. – Тогда я снова пойду на гитаре играть, – ответил Маврин, поворачивая к окну, и добавил обиженным тоном, – и простыну на окне, потому что мокрый. – А почему ты не будешь спать? – Может быть, я отвык спать один, и не могу заснуть… – Ох… Ладно, черт с тобой, иди сюда. Сергей тут же развернулся, быстро достиг кровати Кипелова, забрался к нему под одеяло и обнял Валеру, прижимаясь теснее. Теплый бок соседа и его мерное дыхание создавали гармонию ночного сна, и Маврин уже начал проваливаться в сон, когда услышал сонный кипеловский голос: – Серег… – Чего тебе? Я уже сплю… – А чего ты сразу не сказал, что отвык спать один? – Ты думаешь, я знал? Я только сегодня это понял… – А, ну да, конечно… – пробормотал Валера, и тут же выключился, так и не услышав последней фразы Маврина, сказанной довольным голосом: – Зато я песню почти сделал.
Susя: Кура Юра (с) Лёнька был почти пьян. Несколько дней вместе – невероятное счастье. Да ещё в дороге, в поезде, где никто не следит, кто с кем болтает! Можно вместе уйти курить и там переплести пальцы, царапаясь трудовыми мозолями. - М? Лёнь? - Лёха… - и поцелуй украдкой, уколовшись о Лёшкины усы… Приехали, наконец – рано утром, не успев толком выспаться. Злые и голодные, дымя, как паровозы, гитаристы стадом носились по площадке и пытались сонным мозгом прикинуть диспозицию, стратегию и тактику. А Лёшка спал на Лёнином плече, оставив пальцы на запястье Максимова. Потом кипеловцы с шумом и воплями удалились, оставив спящих с открытыми глазами мавританцев ползать по сцене в подобии саундчека. Пятнадцать минут музыканты зависали на каждом шагу, и, наконец, Маврик замахал руками – брысь-брысь, демоны, всем спать! Лёнька уснул – на животе, неудобно навалившись грудью на скрещенные руки. Проваливался в сон постепенно, ощущая, как тяжелеют веки, как немеет и отказывается слушаться тело, как дрожат руки в попытке выпрямиться. Засыпал, не мог проснуться... и видел, как за спиной возникает фигура. Чувствовал прикосновения, ласки, отвечал на них, видел блеск глаз... Проснулся один, так и не сдвинувшись с места. В соседнем номере кто-то стонал, судя по обертонам и выверенным вдохам – вокалист. Сквозь стену слышно было прекрасно. Лёнька постучал пяткой в стену, не пытаясь даже встать: - Цыц там, а то присоединюсь! Стоны смолкли некоторое время спустя, сменившись смехом и игривым мурлыканьем. Покосившись на мобильник, басист понял, что до саундчека не выспаться, и встал, прокляв почти старческую ломоту в юном теле – к счастью, всего лишь отзвуки недосыпов и бурных ночей. Доковыляв до двери соседнего номера, Максимов поскрёбся и жалобно сказал: - Я ж сказал, присоединюсь… - с каждым словом всё больше теряя уверенность. Дверь со скрипом открылась, и Лёня проснулся окончательно. Оперевшись на косяк, в криво и не до конца застёгнутой рубашке перед ним стоял Алексис. Невидяще глянув сквозь басиста, Юрий закурил, выдохнул дым и тяжело вздохнул, облизав опухшие губы. - Юррр, потом мои сигарееты принеси и водички, - капризно промурлыкал из глубины комнаты голос Кипелова, растягивая гласные. Лёня потрясённо наблюдал, как Алексис утомлённо прикрыл глаза и хрипло сказал: - Сплюнь и рот прополощи, - и снова жадно затянулся, зажмурившись. Кипелов радостно засмеялся и сказал что-то ещё, но Максимов решил не подвергать свою психику такому испытанию – крадучись, скользнул в дверь напротив и нырнул под бок Харькову.
Dhani: Холстинин *черточка* Дубинин орфография, пунктуация, содержание... все хромает но все равно все равно! *** Когда с таким самодовольным видом он посмел заявить: - Я хочу чтобы мы расстались Внутри как будто бы что-то умерло... В страшных муках А потом полежав немного... ожило и обернулось страшным ужасным монстром..! Нет, ну зачем он такое ему устроил?.. И пока вот Володя внимательно так изучал листок формата А4, помешивая чай в пластиковом стаканчике, Виталик напряженно стал вглядываться в его неподвижную спину... - ...ты чего? - Холстинин нервно так обернулся - Я то? Все таки это нечто внутри победило ...и все эти страшные действа, он мысленно уже совершил над ним, пока скользил взглядом по испуганному выражению лица... - Что ты смотришь так? Шаг... еще шаг и оперевшись о подлокотники его кресла, почти ткнулся своим носом в его. Володя замер На всякий случай отодвинул чуть чуть, побледневшее лицо. - Да вот... думаю... - прошептал Виталик Это ему не понравилось. Это его напугало. Он даже хотел отпихнуть Виталика, но рука лишь предательски опустилась на загорелое плечо, а потом слабенько сжала это его плечо, когда Виталины губы почти коснулись его собственных Почти. Всего лишь обожгли так подло, своим теплым выдохом... Потом его проклятые пальцы, скользнули по шее... и так аккуратно, пугая своей нерасторопностью по спине и ниже... указательным зацепил ремень, и осторожно так коснулся языком уголка его губ - Ах ты... - выдавил из себя Володя Горячей волной остатки реальности разлились по его напряженному телу... где-то там внизу злосчастные пальцы нарушили уже всякий покой а чертовы губы искривившиеся в противной усмешке, когда почти впился в них, так блаженно прикрывая глаза... Ну почти же! - Придется тебе по другому развлекаться... Вдох... и выдох... Хороводом кружились мысли вокруг этой его подлейшей выходки Он даже требовательно так протянул к нему дрожащие свои пальцы но тут этот внезапный Удалов со своим: - Ребята, вы готовы? - вопросительно оглядевший неподвжно сидящего в кресле Володю и довольную такую сволочь, Дубинина. - Конечно, ко всему готовы! и вышел болезненный выдох... и вдох - А что случилось? ушел! правда! взял и ушел! - Эй, что такое? Типа... типа расстались...?! - случилось... что случилось?
Io: Попили чайку. Традиционный чай. Никакого «вскипит за минуту», нужно ждать, когда краснобокий эмалированный чайник засвистит на газовой плите. Никаких пакетиков, только заварка. - Тебе покрепче? - Да, конечно. Чашка с гроздью вишен и ручкой, где есть два небольших скола. Моя чашка. Все как будто обычно. Только какое-то напряжение в воздухе. Что-то совсем неправильное. Валерка нервный и какой-то растрепанный. Беспорядок на заднем плане. Едва заметный. Как будто он куда-то в спешке собирался, но не успел. Я помешал ему? Или? - Что- то случилось? – забрасываю я удочку, прекрасно зная, каков будет ответ. Прекрасно зная, что Валерка начнет увиливать от прямого объяснения ситуации, и тут я пойму, что он хотя бы увиливает. Что… все не так, как он хочет показать. Но в следующую минуту ракурс меняется. - Да, - кашлянув, произносит лидер одноименной группы, - кое-что случилось. Я надеюсь, что это… гм… ошибка, и что сейчас мне позвонят и отменят… гм… команду. Но… если нет, то я буду очень рад, что ты зашел. Мне очень не понравился его тон. Такой спокойный, будто бы все, что он делал до этого часа было не важно, а то, что сейчас произойдет, будет иметь самые серьезные последствия. Я не мог бы ответить на вопрос, почему я знал это. Я вообще не мог ни на что ответить. Я хотел узнать все сейчас, поскольку при его ответе напрягся, чувствуя, как пружина беспокойства отсчитывает свой предел. - Не переживай, - его рука легла на мое плечо, - никто ничего не может изменить. Ни я, ни ты, ни те, кто сидят наверху, и думают, что распоряжаются чьими-то судьбами. На деле, они своей-то распорядится не могут. Я скажу тебе что делать, если получу подтверждение. - Лера! Это похоже на второсортный шпионский роман. Или недописанный дефектив! Кипелов грустно улыбнулся, и ответил: - Было бы очень здорово, если бы это было бы так. Помнишь, Сережа, несколько лет назад был такой фильм, который назывался «Эквилибриум». Люди, после третьей мировой войны пытались отстроить новое государство, пользуясь для его фундамента искусственным подавлением эмоций. Нечто подобное, только на другом уровне запустят сегодня в полночь, если все подтвердиться. - Что подтвердиться, черт побери! - Угроза ядерного удара. Красный уровень. Долгое время мы отставали от США, ведь у них был ХАРП на Аляске, ядерное вооружение по всей восточной Европе, GPS и GPRS… однако один очень хороший человек, патриот своей страны придумал совершенно гениальную вещь. На фига нам ХАРП, Сережа, на фига ядерное вооружение, если противник поймет, что нанесение ядерного удара, или какая-либо другая агрессия не целесообразна? Так вот, сегодня в ноль часов нас «психозонт» будет развернут… если угроза подтвердиться… - Но что… черт… какого хрена! Откуда весь этот бред! Ты известный музыкант… что с тобой твориться! - К сожалению, ну или к счастью, за все в этой жизни приходится платить. Неужели ты действительно думаешь, что нас в 80-х пропустили бы просто так с тем материалом, который мы играли? Валера грустно улыбнулся, а я не знал, что сказать. Как можно было в подобной ситуации вообще что-то измыслить? Весь мир переворачивался с ног на голову. Стало быть, теперь по некой команде Валера, мой Лерик нажмет какую-то кнопку, которая запустит некий передатчик с помощью которого население в некой области превратиться в послушных роботов. И если шанс выжить в ядерной войне есть, то безэмоциональном пространстве машин… есть ли жизнь вообще? - А ты не думал… ты не думал о том, что может быть, земляне решат, что жизнь вообще не целесообразна, поскольку уже само ее зарождение есть парадокс? - Сережа, я всего лишь исполнитель. И я не хотел бы говорить больше о прошлом. Я хотел бы… чтобы ты обнял меня… «может быть это будет в последний раз…» - сказали его глаза. Вот так слепо покоряться неведомой судьбе. Следовать ей. Идти на поводу. Какого черта! - Я знаю, о чем ты думаешь, поверь мне, Рыжий, не стоит. Ты всегда был бунтарем. Им и остался, - Валерка улыбнулся грустно, но по-доброму, - ты не должен пытаться изменить мир. - Но… - Никаких «но», - он довольно забавно погрозил пальцем, потом присел рядом, обнял меня, - просто позволь судьбе все расставить на свои места. Строго говоря, я уже совершил государственное преступление, раз разболтал все тебе. Я пожал плечами. Сдаваться без боя не было моим выбором никогда, но в конце-концов, даже если я остановлю Валерку, то, что сможет сделать один район, или даже один город? Если бы знать какой точно обхват его передатчика… - А ты не думаешь, что… страна… или город, не включивший этот «выжигатель эмоций» смогла бы выиграть? - Выиграть что? - Ну… ядерную войну например. - Ты сумасшедший. Контролирующие никак не связаны друг с другом, я даже не знаю, кто командует сегодня. - Логика не всегда может победить.. - Твоя логика уж точно… - он усмехнулся и быстро коснулся моих губ своими. У меня закружилась голова, и я понял, что это не от поцелуя. - Что ты подлил в чай, сволочь блондинистая? – прошептал я, пытаясь дотянуться до тапка, чтобы швырнуть в Кипелова. Однако он ничего не ответил, поскольку я провалился в глубокий сон. - Прости, Сереж, я знаю, что ты не сможешь сидеть на месте… ** … - …товарищ главнокомандующий, что вы думаете насчет упреждающего ядерного удара по территории противника, облученного Генератором? - Весьма своевременно, полковник…
Снейп: Смотрите что я нашла...) Надеюсь никто ещё не выкладывал.... На этом дневнике есть ещё фанфики по нашей теме..) http://www.diary.ru/~fiki/p29239479.htm?from=0 "По ту сторону обратной стороны запрещенной реальности сна..." 0. Конверт – чистый, без штампов и марок. Только аккуратная надпись в углу – «Маргарите». Белый тетрадный лист с капелькой засохшей крови в углу. Почерк – ровный, четкий, почти каллиграфический. Такой знакомый всем фанатам Валерия Кипелова. «… потому что теперь ты, пожалуй, самый близкий мне человек на этом свете. Ты знаешь меня таким, какой я есть – без лоска и ненужных масок. У тебя всегда получалось читать в моей душе… Знаешь, я устал. Просто устал. Просто что-то внутри сломалось – что-то, раньше не позволявшее мне упасть, заставлявшее двигаться дальше, бороться… Я- пустая оболочка, бледная тень человека, которого когда-то знали мои близкие. Я не вижу смысла продолжать эту игру… … но ты ведь знаешь, почему моя жизнь потеряла значение, и ты поймешь меня. Я надеюсь. И я надеюсь, что остальные тоже поймут – и простят мне мою слабость… …Просто скажи… нет, даже здесь я не могу написать этого. Неприятно думать, что это может прочитать кто-то чужой… Откуда я знаю, что станет с этим письмом? Но… ты ведь знаешь, что и кому сказать, правда? Ты поймешь, ты прочитаешь между строк – как всегда. Просто передай… Прошу тебя, Рита! » Молодая женщина в черном платье судорожно комкает в руках платок и говорит, тщетно пытаясь подавить рыдания: - Пол в ванной был весь в крови, и раковина… и это письмо… Я понимаю, что не должна была его читать, он не хотел, чтобы прочитал кто-то кроме вас… но я тогда ничего не соображала… Маргарита успокаивающе гладит ее по руке. - Не надо, Жанночка, не надо… это ничего… ты имела право… - Я понимаю, что это не мое дело… да теперь это уже и не важно, но… Она вытирает глаза и решительно продолжает: - Он доверил вам какую-то тайну, да? Я просто… догадываюсь, о чем идет речь. Мама не раз заговаривала об этом, но все больше намеками, недоговорками… Скажите, ведь у папы была другая женщина, да? Может быть, даже, другая семья? Я не осуждаю его, я просто хочу знать… Просто скажите мне – я права? Маргарита качает головой, закусив губу. - Нет, девочка… Не было у него другой женщины. Никогда. 1. Весь день его преследовало чувство, словно случилось нечто непоправимое. Или вот-вот должно случиться. Неясная тревога пополам с глухой тоской оккупировали сердце, и не хотелось ни с кем разговаривать, и все валилось из рук… В конце концов он отменил репетицию, отключил мобильник и, чтобы отвлечься, занялся уборкой. Увидев в его руках пылесос, удивленная Лена поначалу отпустила пару едких шуточек, но, заметив состояние мужа, продолжать не стала. Она всегда понимала его с полуслова. В музыкальном центре тихо бормотало «Наше радио» - милейшая Раиса Ивановна перемывала косточки постсоветскому панку и иже с ними. - Сережа, что-то случилось? - Да нет… с чего ты взяла? Просто настроение какое-то… хреновое. - Давление, наверное… Потепление вроде обещают… - Наверное… Он копался в громоздящейся на балконе старой аппаратуре (сваленной в одну кучу с рыболовными удочками, старыми журналами и изгрызенными до состояния мочалки собачьими ошейниками), когда из комнаты донеслись до боли знакомые гитарные переливы – на «Нашем» поставили кипеловский «Закат». Сергей замер, вслушиваясь в музыку, с непонятным волнением ожидая, когда Валерка запоет. Вот оно… «Я вижу, как закат Стекла оконные плавит…» Словно что-то оборвалось в душе, и задремавшая было печаль расправила свои серые крылья. Он обернулся – над городом пылали ослепительные краски заката… Багряные лезвия низких туч вспарывали темнеющие небеса, а голос, такой знакомый и любимый, раскаленной иглой впивался в сердце… «Тоска о том, что было, рвется через край…» Незаметно появившаяся Лена внимательно смотрела на него сквозь стекло балконной двери. Маврин виновато улыбнулся и зашел в комнату. Песня закончилась, и гнусавый голос ведущего жизнерадостно объявил: «Наша реклама!!!» - Помирился бы ты с ним… - негромко сказала Лена, не глядя на мужа. - Двадцать лет дружбы так просто взять и похерить… глупые вы оба… Сергей молча подошел к ней и обнял, уткнувшись носом в ее плечо. - Ну что ты в самом деле… как маленький… Позвони ему, и все… - Да не захочет он со мной разговаривать, Лен… И давай не будем об этом, ладно? Договаривались же… Возникшую было тишину (радио внезапно замолкло, а может, Лена нажала кнопку на пульте) разорвала настойчивая трель телефонного звонка. Сергей вздрогнул и внезапно побледнел. - А вот теперь действительно что-то случилось… В трубке прошуршал хрипловатый голос Риты : «Сережа…» И столько потаенной скорби и боли было в этом голосе, что он медленно опустился на диван, чувствуя, как глухая тоска, жившая в нем с утра, стальными пальцами стискивает сердце. - Сережа, с Валеркой несчастье… На какое-то краткое, спасительное мгновение возникла мысль – «Куда ехать? В какую больницу? Найти его, без сознания, в коме, под капельницей – неважно, просто взять его за руку и сказать «Люблю…» и все пройдет, все вернется, все будет хорошо…» - Завтра… похороны. Приезжай… если сможешь, сейчас… Боль взорвалась черным фейерверком, заполняя собой весь мир… Он не помнил, как добрался – кажется, на машине, кажется, за рулем была Лена… какие-то смутно знакомые лица, голоса, руки…Леша Харьков, плачущий у него на плече… Все было словно в тумане. Маврин механически отвечал на приветствия, с кем-то обнимался, кому-то жал руки… мелькнуло лицо мальчишки с сурово поджатыми губами – Саша… Как похож на отца… и одновременно не похож… В сознании лихорадочным калейдоскопом вертелись воспоминания. Пьянки, гастроли… чей-то громкий смех… - Серега, ты так смотришь на Кипелыча, что мне становится страшно за ваш моральный облик! - Да идите все в баню! - В баню? А это мысль! Валерка, как тебе идея… помыться вместе с Серегой? - Да иди ты… - Что-то у вас и ответы одинаковые…Хм… подозрительно… …Потом – первые робкие поцелуи, украдкой, в темных коридорах гостиниц; долгие разговоры обо всем на свете, прогулки по ночным городам, так непохожим друг на друга, и в то же время сливающиеся в памяти в единую ленту дороги… - Смотри, какая сирень… - Тебе нравится? Я сейчас… - Ты куда? Через забор?! Псих! Слезай сейчас же! Это же огород чей-то! Вообще, там собаки могут быть! Маврик, твою мать!!! - А ну пошли отсюда, окаянные! Прыгают тут по заборам! Вот я сейчас ружье возьму! - Ха-ха! Не угадал! Не собаки, а бабка-сторожиха! Кстати, это тебе… - И что мне делать с этим веником? - Что значит «веником»?! Я, между прочим, жизнью рисковал! - Придурок… ну какой же ты придурок…И почему я так тебя люблю… Сережка, мы с тобой оба ненормальные, ты понимаешь это? - Понимаю. А сирень, кстати, очень подходит к твоим глазам… …Валерка в потрепанном джинсовом костюме, волосы безбожно взлохмачены прохладным морским ветром… где это было-то, господи… в Сочи? А там разве растет сирень?...Фиолетовые лепестки запутались в Леркиных волосах, он смеется и пытается не дать себя поцеловать – как всегда, безуспешно… …Концерты, послеконцертные вечеринки… Потом – эта дурацкая поездка в Германию… телефонные разговоры по полночи – за счет «проклятых буржуев»… Он так боялся тогда, что Валерка его не дождется, что в разлуке чувства остынут… Когда они с Виталиком вылезли из самолета, он бросился к Валере, не обращая внимания ни на кого, обнимая его, целуя у всех на глазах… Остальные «арийцы» смеялись, глядя, как они не могут друг от друга оторваться. Возможно, они и догадывались обо всем… Разрыв с «Арией», потом дурацкая ссора… они год не разговаривали тогда, пока однажды Сергей не решился и позвонил Валере, сказав беспечным голосом : «Слушай, а давай запишем совместный альбом!» «Смутное время»… Как они были счастливы тогда! Зачастую ночевали в студии, засыпая на жестком диванчике в углу… И творили, сочиняли – как один человек, как единое целое, понимая друг друга без слов… А потом Сергей собрал свою группу… Валера был занят в Арии… Нет, чувства не угасли, но как-то отошли на второй план, потерялись в каждодневной суете… И потом, у них все-таки были жены, и Сергей все-таки искренне любил Лену, сам не понимая, как это возможно – любить двоих людей так сильно и так… по разному…А Валера старался побольше времени проводить с детьми… А потом… - Лерка, родной мой, ну пойми, я не могу, у меня же своя группа, у нас график расписан, альбом вот… в процессе… - Серый, помнишь, как ты все звал меня – давай запишем еще альбом, ну брось ты свою Арию хоть на время… Так вот, я бросаю «свою Арию». Не на время, навсегда. Надоело плясать под чужую дудку. И я хочу, чтобы мы наконец-то были вместе. - Блин, мне все это напоминает детскую сказку про цаплю и аиста… Знаешь такую? Аист приходит к цапле и зовет ее замуж, она его посылает, потом, одумавшись, топает к нему на другой край болота – а он уже передумал… В общем, так и ходили они друг к другу через болото – всю жизнь… - Ты хочешь сказать, что «поезд ушел»? У тебя своя группа, и я тебе больше не нужен? - Нет, ну что ты… Они попытались. Они честно попытались заново построить хрупкий замок из стекла, имя которого - любовь. Но… …Фанаты получили официальную версию – «творческие разногласия». И самое страшное, что это не было такой уж неправдой – они просто перестали понимать друг друга. Всю правду об этой истории знала только Маргарита – верная «боевая» подруга и мудрый советчик. Она выслушала исповеди обоих и вынесла вердикт « время пройдет - перебеситесь и помиритесь». Сергей не верил в это – слишком многое было сказано во время последней ссоры… Но иногда ему казалось, что еще немного – и он не выдержит и позвонит Кипелову, как когда-то, и оба сделают вид, что ничего не было, и их история в который раз начнется с новой страницы… Он не мог поверить, что Валерки больше нет, его Валерки, что не будет больше никогда его смеха, его улыбки, что он никогда не сможет поговорить с ним… попросить прощения за все, что когда-то наговорил в пылу ссоры… поцеловать его и увидеть, как теплеют холодные льдинки-глаза… …Чья-то ладонь опустилась ему на плечо. Маврин вздрогнул, с трудом возвращаясь к реальности. Перед ним стояла Рита – бледная, с заплаканными глазами. - Сережа, ты хочешь… его увидеть? Проститься… Он не сразу понял, о чем идет речь. А когда понял… захотелось кричать от бессилия. Увидеть его… мертвым… не может быть. Так не бывает, нет… Он вошел вслед за Маргаритой в темную комнату, освещенную лишь свечами. Что-то лежало в гробу, укрытое белой тканью… какой-то нелепый манекен, очертаниями напоминающий человеческое тело… «Нет, это не может быть Валерка, это не он, вы ошиблись!» Рита откидывает ткань с лица… Это был его Валерка. Бледный, с посиневшими губами, с заострившимися чертами лица, словно вылепленный из воска каким-то сумасшедшим мастером… и в нем не было ни малейшей искры жизни, и это было страшнее всего – видеть такое знакомое и дорогое лицо, искаженное страшной маской смерти… - Нееееет!!! Ноги подкосились; он скорчился на полу, царапая пальцами пол; потом бился в чьих-то сильных руках – кажется, Терентьева, его оттаскивали от гроба, пытались успокоить… - Леша, принеси воды., у него припадок… - Валерка! Нееет! Валерка! - Серенький, тихо, хороший мой, успокойся… - Валерка… так не бывает, нет… он не может быть мертв!!! Он пришел в себя, обнаружив, что сидит на диване, уткнувшись в плечо Харькова. Лешка осторожно гладил его по волосам, успокаивая. - Похоже, мы поменялись ролями, - горько усмехнулся Сергей, отстраняясь… На кладбище он стоял рядом с невесть откуда взявшейся Галиной – бывшей Леркиной женой. Она картинно вытирала слезы и демонстративно не смотрела в его сторону. Три года назад, когда она обнаружила правду об их отношениях, ей «хватило ума» поставить Валере ультиматум – «Или я, или он!». Через пару дней Кипелов подал на развод… …Могила была усыпана цветами так, что креста не было видно. Казалось, весь рокерский мир Москвы собрался в этот день на кладбище. Маврин остался у могилы даже тогда, когда большинство присутствовавших на похоронах уже разъехались. Он смотрел перед собой, ничего не замечая, не думая ни о чем – просто не было сил думать. Тактично обходя его по широкой дуге, к могиле подходили какие-то дети с цветами в руках… Когда Сергей удивленно огляделся вокруг, очнувшись от забытья, он увидел огромную толпу подростков в черных футболках, балахонах, косухах…Девушки плакали, парни мужественно пытались сдерживаться. Гора цветов на могиле все росла… Сергей уже садился в машину, когда к нему подошел Юра. - Серый, тут звонят организаторы… насчет концертов … И замолчал, увидев его лицо – бледное, с лихорадочно горящими глазами и искусанными в кровь губами. - Все отменить… - глухо сказал Маврин. Лена вновь не пустила его за руль, справедливо предположив, что он не в состоянии вести машину. Он и не возражал – просто опустился на соседнее сиденье, машинально потянулся было за ремнем безопасности, но вдруг остановился. - Пристегнись, - сквозь зубы, почти зло, сказала Лена. – Хватит нам одного самоубийства… И тут же вздрогнула, и с виноватой нежностью посмотрела на мужа, осознав, что сказала… - Думаешь, мне было бы легче, если бы это был инфаркт… или автокатастрофа? - Сергей покачал головой. – Хотя, возможно… тогда я бы мог не винить себя в его смерти… - Ты не виноват… - Маргарита показала мне его предсмертную записку. - И … что там? - Неважно… просто я знаю, что если бы… черт… - В любом случае… пристегнись, пожалуйста! Сережка… Он задремал под мерный гул мотора… … И в какой-то неуловимый миг перед самым погружением в сон он прошептал: «Не хочу просыпаться… в этом мире без тебя… Лерка…» 2. …Пробуждение было резким и едва ли не болезненным – Сергей долго не мог отдышаться, словно неопытный пловец, вынырнувший на поверхность после продолжительного заплыва под водой… Он не мог понять – как он оказался дома, в своей постели? Ведь засыпал-то он в машине… или… стоп! Когда это было, вчера? Они вчера были на похоронах… да нет же, они не могли быть на похоронах, ведь вчера они с Леной были… на даче… устали, приехали поздно, сразу легли спать… О, боже… это был сон?! Спящая рядом Лена заворочалась во сне. Сергей осторожно потряс ее за плечо. - Лен, скажи… мы где вчера были? Елена повернулась к мужу и наградила его долгим и крайне выразительным взглядом. - Надо же, а вроде ничего крепче чая не пил… - Просто скажи мне, где мы вчера были?! - На даче, - зевая, пробурчала Лена. – Сажали цветы. Точнее, я сажала, а ты валялся в гамаке и в сто двадцать девятый раз перечитывал «Волчью хватку - 2». И еще пытался мне вслух зачитывать момент про солнечный ветер. - А Валерка?! - А Валерки там не было. – невозмутимо ответила она. – А что? Маврин молча поцеловал ее в щеку и спрыгнул с кровати. - Ты куда? – поинтересовалась Лена. – Три часа ночи, как-никак… - Мне надо позвонить… - Бывает… - философски заметила она и отвернулась к стене. – Привет ему от меня… - Алло… - Саша? - Ну… - Папа дома? - А где ж ему еще быть… - Он… спит, да? - Ну вообще-то да…Разбудить? - Не надо… пусть спит. Просто скажи ему утром, что звонил Маврин. - А…здрасте, дядь Сережа. Не узнал сразу... А что, случилось что? - Абсолютно ничего. Спите спокойно… - Пап, тебе ночью Маврин звонил. - Что?! Четвертое яйцо разбилось мимо сковороды с уже начавшими подгорать первыми тремя. - Газ прикрути, сгорит все нафиг… В три часа где-то звонил. Спросил, спишь ли ты. Просил не будить. Странный он… - Да, он вообще по жизни странный… Валерий решительным шагом направился к телефону. «А Маврин, наверное, яичницу готовить умеет», мстительно подумал Саша, снимая сковороду с плиты. «Где там разрешены однополые браки? В Голландии? Вот жили бы мы в Голландии, я бы по утрам нормально завтракал…» - Алло, Лена? - Ой, Валера, привет! Рада слышать! - Да-да, взаимно…Сережка дома? - Так рано еще, 10 утра…Дрыхнет он…Ты ж знаешь, он раньше 12-ти не встает, сова хренова… - А… ну тогда ладно. Я потом перезвоню. - Не совпадаете по фазе, да? Он днем спит, ты - ночью, вот беда…Слушай, Валера…а ты приезжай сейчас к нам. Пока эта гадость отоспится, мы с тобой и поговорить успеем, и чаю выпить… - С удовольствием… 3. … Лена резко затормозила, и Сергей проснулся. Несколько секунд он недоуменно осматривался, пытаясь понять, где находится. - Приехали. – сказала Лена, открывая дверцу. – Вылезай… «Так это был сон… Нет… боже, ну зачем я проснулся…» Он почувствовал, что на глаза наворачиваются слезы. «Валерка…» А дома ничего не изменилось со вчерашнего вечера. Только небо за окном больше не желало гореть в яростном закатном пламени – оно укуталось в хмурые клочковатые тучи, явно замышлявшие разразиться ливнем и грозой. «Ну и пусть», подумал Маврин, падая на диван в своей комнате. «Пусть и небеса плачут… он был этого достоин.» Лена неслышной тенью проскользнула в комнату. - Хочешь, я побуду с тобой? - Не надо, родная. Мне сейчас никто не нужен, извини… Он лежал, зарывшись лицом в подушку, и мечтал о смерти. Никогда, даже в самые тяжелые периоды своей жизни, Маврин не задумывался о самоубийстве, но теперь… «Моя жизнь потеряла значение…» - Ну зачем, Валерка? - прошептал он, глотая слезы. – Неужели нельзя было попытаться все вернуть? Разве можно было просто взять и сдаться? «Я устал…» - Если бы я был с тобой… как раньше… мог бы поддержать, поговорить, просто обнять… Я бы спас тебя, Лерка… Прости меня, прости, что я не смог… …Он уходил от него, точно так же, как из «Арии» - демонстративно… и ожидая, что в последний момент его попросят остаться. Он тянул до последнего, все надеясь, что что-то изменится… Но Валерка, что называется, «закусил удила». После почти 20-летней работы под железным контролем Холста он вырвался на свободу – и больше никому не позволял собой командовать. Даже Сергею, который, собственно, командовать им никогда особо и не пытался… Валера говорил – «это будет наша с тобой группа…». И поначалу так и было. А потом начались «мелкие разногласия». Нет, эта песня слишком растянута. Тут тебе не Пинк Флойд, понимаешь ли . Нет, мне это не нравится. Я СКАЗАЛ, будет именно так, а не иначе. Нет, я не пытаюсь «узурпировать власть», что ты… И дело было не в том, «кто в группе главный». Они не понимали друг друга! Они читали слишком разные книги, верили в разных богов – если можно назвать верой весьма специфические воззрения Маврина на устройство мира, почерпнутые в равной мере из фантастики и эзотерики… Они писали слишком разную музыку. Больше не получалось «поймать одну волну», как тогда, на «Смутном времени»… Сергей невольно улыбнулся краешком губ, вспоминая, с чего началось «Смутное время». Сразу после того звонка он приехал к Валере – с магнитофонной кассетой («так, некоторые наброски…») и бутылкой водки. …Бутылку они открыть не успели. Собственно, он и достать ее не успел. Едва поздоровавшись с ним, Валера буквально силком утащил его в свою комнату, на ходу крикнув жене на кухню, что в ближайшее время будет очень и очень занят. А там он просто набросился на гитариста. Не успел тот сообразить толком, что происходит, как оказался на ковре, а Валерка расположился сверху, страстно, яростно целуя его и одновременно пытаясь раздевать. В ответ на робкие попытки Сергея сказать что-то по поводу альбома, предполагаемой студии для записи и прочего, он только ухмылялся и затыкал ему рот поцелуем. Сопротивления Маврина хватило ненадолго… … - Сволочь ты этакая, я же тебя год не видел, - с чувством сказал Валерка, натягивая штаны. - А ты мне – альбом, альбом… Сергей потянулся к собственным штанам, в процессе бурной встречи давних друзей оказавшихся почему-то на дверце шкафа, и вытащил из кармана кассету. - Я тут кое-что написал… Кипелов удивленно уставился на него. - Так про альбом - это ты серьезно, что ли?.. …«Нет, Валерка, это был просто предлог…» - прошептал Сергей, грустно улыбнувшись. Он и не заметил, как за окном стемнело. «Неужели уже вечер? Да нет вроде… наверное, просто буря намечается…» Боль, пульсировавшая внутри, требовала выхода… Можно было, как Валера, просто взять в руку лезвие и полоснуть по вене – вдоль, по-зековски, по-настоящему, а не маленькой изящной полосочкой поперек запястья, как делают четырнадцатилетние поклонницы Вилле Вало, когда хотят почувствовать себя истинными готами… а можно было взять гитару и тихо-тихо начать наигрывать мелодию… вот так… мелодию, рождающуюся из концентрированной боли. Чистую, грустную, но светлую мелодию. Когда нет сил больше плакать – пусть плачет гитара. Пусть поет о смерти и плачет по утерянной любви… Он играл, не замечая слез, струящихся по щекам, не замечая, что стих за окном птичий гомон, сменяясь шорохом горького весеннего дождя – небо плакало вместе с ним… И вся его истерзанная душа сейчас была в кончиках его пальцев, скользящих по струнам… Заканчивая играть, уже практически засыпая с гитарой в руках – сказывалось нервное перенапряжение, он вдруг почувствовал, как чье-то теплое дыхание касается виска, и ласковые губы прижимаются к коже… «Валерка…» 4. - Валерка… Яркое утреннее солнце расплескало золотые брызги по стенам, и не было за окном никаких туч… А на краю постели сидел Кипелов и улыбался. - Ленка сказала, тебя пора будить. «Так » - сказал себе Сергей. «Еще парочка таких пробуждений – и готовьте палату в Кащенко…». - А ты, собственно, что здесь делаешь? - Я подумал, раз ты звонишь мне в 3 часа ночи, значит, на то есть объективные причины. Например, тебе надоело на меня обижаться и ты решил поговорить. - Я? Обижался? По-моему, кто из нас обижался, так это ты… - Я-то? Да я вообще тебя простил давно… - Ага. А можно поинтересоваться, как давно? - Примерно 20 минут спустя после твоего ухода. «Врешь ведь, сволочь… И улыбаешься так… солнышко ты мое…» Он сел, натягивая на голые ноги сползавшее постоянно одеяло. Кипелов с интересом покосился на новую татуировку на его груди, и Маврин почувствовал, что невольно краснеет. «Как мальчишка, блин…Как будто и не было всех этих лет…» - Вообще-то я позвонил тебе потому, что мне приснился кошмар. - И ты решил поплакаться мне? Как трогательно. И что же тебе снилось? - Ты. - Вот ужас-то! Бедный Маврик! В глазах Кипелова прыгали веселые чертики… и еще – в его взгляде была такая нежность… - Вообще-то, это был действительно страшный сон, - задумчиво сказал Сергей. – Мне снилось, что ты умер… покончил с собой… а мы так и не успели поговорить, и … - Ну вот, теперь мы поговорили, и я могу спокойно помирать? - Это не смешно, Лерка… Знаешь, когда я понял, что могу тебя потерять… - голос его дрогнул, и Валерка в ту же секунду оказался рядом, обнял его ласково, прижал к себе… Сергей вцепился в его плечи, чувствуя, как невыплаканные во сне слезы подступают к горлу. - Я с тобой, Сережка. – тихо сказал Валера. – Я никуда не денусь, я всегда буду рядом… даже если буду очень далеко… Я же… люблю тебя… В кафе посреди дня было пустынно и тихо – народ здесь собирался в основном вечером. Они сидели вдвоем за столиком – Кипелов пил кофе, попутно жалуясь, что кофе ему нельзя из-за гипертонии, а Маврин просто смотрел на него «с совершенно идиотской улыбкой», как выразился Валера. - Лерка, скажи… у тебя бывают сны с продолжением? - В смысле, это когда возвращаешься в один сон по несколько раз? Ну, было пару раз… - А мне вот снится последнее время один такой сон… никак не избавлюсь. А еще бывает иногда – просыпаешься, встаешь, начинаешь чистить зубы, собираешься куда-нибудь… а потом опять просыпаешься, и выясняется, что с постели ты не вставал… - И зубы опять чистить надо… - Ты все прикалываешься… Помню, у меня как-то был такой «многоэтапный» выход из сна. Просыпаюсь, встаю… опять просыпаюсь… и так раз семь где-то. И каждый раз обстановка в квартире немного другая, и я немного другой… а во сне ведь кажется – все так и должно быть… пока не проснешься. Я вот думаю – а если так однажды «застрянешь» в каком-нибудь из вариантов сна, сможешь ли ты при этом определить, что не до конца проснулся, или будешь ходить с уверенностью, что уже проснулся, тогда как на самом деле ты спишь? Кипелов улыбнулся, глядя на него. - Что по теме психушка плачет, я понял еще 15 лет назад, когда ты прибежал ко мне с воплями, что хрюндель из зеркала хочет забрать тебя в ад…. Маврин рассмеялся, вспоминая давнюю историю. - Ну, я же бросил пить, вроде рецидивов быть не должно… - А кто тебя знает… - Понимаешь, мне кажется… Ну это, конечно, совсем уже шиза… Что, если я засыпаю в одном мире, а просыпаюсь в другом? Ну… как будто душа путешествует между параллельными мирами? И когда я в одном мире, он кажется мне реальным, а все остальные – снами… а потом я просыпаюсь в другом и тогда он, в свою очередь, становится для меня реальностью, а предыдущая реальность – сном… - Все никак не забудешь свой кошмар ? Маврин помолчал, напряженно глядя куда-то вдаль. - Ты знаешь, Лерка… я боюсь засыпать. Мне кажется, что я снова окажусь в том мире, где ты мертв… А что, если я не смогу вернуться сюда? Что, если… я из того мира, а в этом оказался случайно? Как будто две параллельные линии пересеклись, перепутались… Знаешь, мне ведь было очень плохо там… и когда я засыпал в машине, возвращаясь… с твоих похорон… Его голос снова дрогнул, и Валерка бережно взял его за руку, успокаивающе поглаживая пальцами ладонь. - Я тогда сказал – «Не хочу просыпаться в этом мире, где нет тебя…» И проснулся… в этом мире, понимаешь? Может быть, мне было так хреново, что я каким-то образом перепутал эти линии, открыл, выражаясь языком фантастов, портал? Но ведь он может закрыться… - Лен, привет. Я сегодня заночую у Валерки… - Кто бы сомневался! Конечно, Сереж… А молодец ты все-таки, что позвонил ему! - Какая ты у меня… добрая и понимающая… Спасибо… - Ты даже не представляешь, Серый, насколько я у тебя понимающая… - О чем ты? - Пока ты утром дрых, мы с Валеркой наконец-то честно и открыто поговорили обо всем. О ваших отношениях, я имею в виду. - Так. И… что? - Знаешь, что я тебе скажу… Главное, чтоб у тебя не было женщин на стороне. Заведешь какую-нибудь блядь – уйду сразу же. А к Валере я не ревную. - Ленка… - Ну хватит болтать, иди уже к нему, потом поговорим… Засыпая, Валерка крепко обнял его и прошептал на ушко: - Не бойся…В каком бы мире мы не проснулись утром, мы будем вместе… 5. …Они проснулись вместе, и Кипелов немедленно предложил воспользоваться этим замечательным обстоятельством… … В итоге из дома они выбрались уже под вечер. Кипелов–младший где-то шатался, но его отец был настроен столь благожелательно, что даже не оставил ему гневной записки по этому поводу. Облокотившись на парапет, Маврин любовался лунными бликами на воде. Две параллельные серебристые лунные дорожки протянулись по спокойной речной глади. - Кстати, если покопаться в памяти, можно обнаружить множество мелких различий между параллельными мирами. - Опять ты о своих мирах… - Например, я точно помню, что в этом сне, где… в общем, в этом сне на небе была только одна луна. Задрав головы, они посмотрели на сияющие в небе золотистые жемчужины Селены и Гекаты. - Причем во сне мне это казалось совершенно нормальным… Та реальность, в которой просыпаешься, всегда кажется нормальной… - Что-то я не пойму, - задумчиво сказал Кипелов. – Если луна там одна… а с чем же тогда Маргарита рифмует свои обожаемые «руны»? «Луны - руны»… а там как? - Со «струнами», наверное, - рассмеялся Маврин. – Меня больше волнует, каково же там влюбленным? - Ну… наверное, приносят свои клятвы под одинокой луной… Что ж делать… - Мир одиноких, - медленно произнес Сергей. – Тогда понятно, почему… Валера обнял его за плечи. - Ну, знаешь, у реальности снов свои законы… (c)
Io: Бес проводная связь. Хочется яблок. А еще сыра. Яблок хочется больше всего. Сыр, конечно, есть но либо жутко дорогой, либо «кСырный». Лично я не могу кушать сыр из крысиного молока, хотя те, кто родились после Катаклизма, едят и ничего. Говорят – вкусно. Картина мира для всех, кто не сошел с ума состоит из серых тюбингов, поросших пылью и плесенью, деревянных шпал, отполированных десятками ног, жилых платформ и постоянных опасностей. Виды пришедшие после нас вдавили человека в норы и не приветствуют наших посягательств на наземный мир. Когда-то я был сталкером. Это модное словечко из книг про рисковых ребят удивительно хорошо прижилось в Москве. Кто-то называл добытчиков мародерами, кто-то искателями. Сути это не меняло. Каждую неделю экспедиция поднималась наверх, и каждую неделю люди в метро надеялись на то, что мы вернемся живыми с добычей. С одной стороны можно было найти две тысячи минусов, и даже больше в том, что случилось со всеми нами, но с другой, не было больше никакого феминизма. Женщины не пытались ничего доказать мужчинам. Разводов на станции почти не случалось, и все соглашались на то, что есть. Мужчина был банально сильнее, был добытчиком, оттого наша группа считалась долгожителями и среди сталкеров и среди гражданских лиц. Мы все старались держаться друг друга, ведь все нарождающееся племя не знало жизни «до», а следовательно, и не могло понять нашей ностальгии, как и нашей отчаянной смелости. Помню, был у нас один парень. Леонид что ли.. он не смог пересилить в себе страх открытого пространства, говорят, у рожденных в метро у всех так. Леонида забраковали, как сталкера, а после он сошел с ума. Бредил тем, что пространство поглотит его. Правду говорят, каждый сходит с ума по-своему. Вот и я однажды сошел. Не помню, вроде бы было лето. Как и прежде мне чудился терпкий яблочный аромат, и ужасно хотелось скорее очутится в рейде. Глупо было надеяться, но я надеялся все равно. Может быть, увидеть хотя бы одно не тронутое мутацией дерево, может быть…может быть, просто увидеть что-то, что не намеревается меня сожрать с химзой на месте «преступления». Как водится, в тот день ничто не предвещало беды. После общения с нашим психологом, я все еще уверен, что никакой беды и не было, но для публики… хотя чего уж там? Мы проходили по Проспекту мира, развороченному градом бомбардировок. Была надежда на один не вскрытый стрелковый склад. В галереях тоннелей нередко даже пневматика на особом счету. Мы не брезговали и спортивными луками. Ни в том человек был нынче положении, чтобы чем-то брезговать. Передвигались мы по трое. И все шло неплохо, как вдруг Макс заметил странную вывеску с не менее странным названием «Лафайет». Бегом бы бежать от нее, да куда там? Индеец с ворохом перьев на голове уже приковал наше внимание. Из истории в голове всплывали какие-то обрывки про первую мировую и французских летчиков. Командир говорил, что нужно идти дальше, но нам не хотелось слушаться. Мы не были военными и цель рейда не могла затмить для нас все остальное. Иногда такое качество сталкеров с «гражданки» оказывалось крайне важным, а иногда… …стоило нам распахнуть дверь, как все мы были поражены хорошо сохранившемся антуражем. Кинув болт внутрь, мы поняли, что опасность нам не угрожает, и смело сделали несколько шагов вперед. Я не помню, кто прикрывал нас, но перешагнув невидимую черту я больше не видел ребят. Я видел Его. Валерка стоял такой же растерянный, близоруко щурясь на свет моего фонаря. - Как ты тут оказался? – спросил он. Меня удивило, что на нем не было химзы или любого другого защитного костюма. Легкомысленная клетчатая рубашка, растрепанные джинсы… босой… Я не мог сказать ни слова. Горло сдавило железной хваткой, мне нечем было дышать. - Ты живой… - наконец прохрипел я. - Все в порядке, - ответил он… Я пытался содрать с себя противогаз, он сильно мешал дышать, но чувствовал, что не могу сделать этого, а воздуха все меньше. Очнулся я на станции в медблоке. Говорят у всех нас было нечто вроде кессонной болезни. И никто кроме меня через сутки не смог подняться на ноги. Ребята погибли. Место было нанесено на карту, как опасная ментальная аномалия. А я все никак не мог смириться с тем, что подвергся пси-атаке. А потом в одну ночь, увидев во сне небо и звезды, я понял, чего хочу на самом деле. Пускай эта пси-аномалия убьет меня. По крайней мере, я умру счастливым. Я собирался быстро. Уходил тихо. Все как учили. Через вентиляционную шахту, навстречу световому дню. Мне было наплевать, если поляризационный фильтры не защитят моих глаз, я дошел бы и по памяти, но все было нормально. Ветер, облачность, серость. Твари скрылись, точно собирающийся дождик собирался быть кислотным. «Ничего, успею», - подбадривал себя я. В костюме химзащиты бегать очень неудобно, но я спешил изо всех сил. Первое чему учат сталкера – это выносливости. Ее нынче было в достатке. Надо бежать – значит надо бежать. С полной выкладкой – значит с полной выкладкой. Стекла противогаза довольно быстро запотевали. Несколько раз, я чуть было не навернулся. Особенно опасным был момент с воронкой от снаряда. Мой дозиметр давал ясные указания насчет происхождения данного отверстия в земле. Но, вот и все. Подземный переход, просочившиеся капли влаги, мусор, полиэтиленовые пакеты, подгоняемые ветром, и вывеска с индейцем. Все на месте. Я тяну ручку на себя, захожу и плотно прикрываю за собой дверь. - Привет! – слышу почти сразу знакомый и такой родной голос, - ты так внезапно исчез вчера. Что-то случилось? - Да… наверное… Противогаз снова мешает дышать. - Чего ты так вырядился? - Это долго объяснять, я рад, что ты жив… Лерка снял с меня противогаз, усадил на диван, стал расспрашивать о чем-то. Я точно не помню о чем. Я все смотрел на его руки, он иногда поглаживал свои колени, как делал всегда, когда нервничал… и мне было знакомо все в этот момент. Я положил голову Лерке на плечо и почувствовал тепло его руки на своей спине. - Ты ведь правда… ? – хотел я задать вопрос, но не успел, поскольку Кипелов поцеловал меня так, как умеет целовать только он… «даже если это морок, если это ментальная аномалия… плевать! Плевать! …» На Проспекте мира у меня не было семьи. Не сложилось. У сталкеров было не принято, чтобы была жена или дети. Слишком часто «солдаты удачи» не возвращались из очередного рейда. Мне нечего было терять… Я не помню, как оказался без химзы в одном тельнике и кальсонах. - Такое еще носят? – усмехнулся Лерка… а мне было плевать… больше всего мне хотелось, чтобы он любил меня… чтобы все было, как раньше. Нет, это не может быть сном. Я чувствовал, как под моей спиной прогибался матрас. Я знал эту велюровую фактуру, но я боялся открыть глаза, боялся, что все это исчезнет, и кроме темноты и тишины не останется больше ничего. И меня не останется. Но самое страшное – не останется его. - Лерка… Его имя вязало язык, как черноплодная рябина. Я прижимался к его губам, целуя снова и снова, не в силах совладать с собой. Мне не было больно… я наслаждался его близостью… пил ее, как самый желанный напиток. Растворялся в собственных ощущениях, не веря, что все это возможно. Я не помню, что случилось потом… и было ли «потом». Я просто брел по дороге. Растрескавшийся асфальт под ногами. За спиной догорает закат. Противогаз с оборванной соединительной трубкой. Химза кое-где была оплавлена, и главное, я ничего не смог толком объяснить. За мной приставили следить человека. И мне пришлось вести себя как положено. Я почти не соврал, сказав, что услышал зов ментальной аномалии. Что мне необходим курс реабилитации. Я знал, что так сразу к психологу не попаду. Психолог нас Матвей Иванович консультирует в основном девушек и женщин, уговаривая не делать аборты. А это дело кропотливое, и не всегда выходит благополучно. Но дети для станции все же важнее, нежели сталкеры. Вот и вся лирика. Ко мне приставили Макара. Как я и полагал, проблем с ним не возникло. Я быстро соорудил легенду о том, что на самом деле встречаюсь с мародершей с конкурирующей станции. Макар мужик был свой в доску, мне не пришлось ничего больше не объяснять не придумывать. Все что нужно, он придумал себе сам. А я как наркоман каждую неделю наведывался в «Лафайет»… не всегда это были любовные свидания. Иногда мы с Леркой просто сидели обнявшись я рассказывал ему о том, что происходит со мной, он считал меня сумашедшим, но ничего не предпринимал. Каждый раз я оказывался в разных районах Москвы, но всегда недалеко от Проспекта. Макар бдительно следил за тем, чтобы перед командованием я появлялся, как лист перед травой. Но что-то выдало меня. То ли набранная раньше времени доза радиации, то ли не успел привести в порядок химзу… В один день все кончилось. Меня отстранили. Заперли выходы и назначили консультации психолога. Матвей Иванович был недоволен мной. Он долго пытался вывести меня на чистую воду. Но, а когда ему это вдруг удалось, сказал, что я вероятно шизофреник, ведь после воздействия той ментальной аномалии погибли люди. И, в конце концов, для меня это закончится тем же. - Почему они не хотят пустить меня в расход? - Что мне в тебе всегда нравилось Бес, так это твоя прямолинейность. Мужские руки нынче дороги. Думаю, все закончится тем, что они накачают тебя психотропными средствами и будут использовать по своему усмотрению на тяжелых работах. Официально мы это не практикуем, но иногда… - Зачем вы мне все это рассказываете? - Твое состояние похоже на наркоманию. На наркоманию ностальгией. Однако оно все равно отличается оттого, что я видел прежде. Поэтому, послушай сюда… если ты хочешь жить в человеческих условиях сделай вид, что моя терапия действует. Я прекрасно знаю, что нет… но рассудок ты пока не утратил, поэтому слушай, и слушай меня внимательно! Я слышал на одной из сопредельных станций с которой мы имеем некоторые стычки известен похожий случай. Я намерен убедить Главко в том, что тебя можно использовать в переговорном процессе… уж будь добр не упусти свой шанс. Большего мне не требовалось… «а вдруг это….». Раз путь наверх был мне заказан, либо стал бы билетом в один конец, я должен был попробовать то, что предлагал психолог. Почему, собственно, нет? Тоннель был необычно гулок. Мне чудилось, что тюбинги вибрируют, а надо мной расстилается высокое звездное небо. Мои сопровождающие – военные и несколько тыловых крыс. Что они думали? Чувствовали? Боялись ли? Я не знаю. Я слышал отдаленные звуки скрипки и чувствовал себя как нельзя лучше. В метро всегда были нелады с вентиляцией, а кроме того, никаких других запахов кроме пыли в тоннелях не встречалось. Конечно, при условии, что никого не стошнило, или что крысы уже успели оприходовать очередной труп. Но даже эти нелицеприятные подробности не раздражали меня ни чуть. Все было естественно, и мне даже чудился едва уловимый запах каких-то цветов. Я знал, что я в безопасности, несмотря на отсутствие оружия. Как ни странно к патрулю я вышел один. От моих спутников не осталось и следа. Они точно растворились в мраке, притаившемся за моей спиной. Процедура проверки документов не заняла много времени. Мое удостоверение было, судя по всему в порядке, и я прошел к краю платформы. Приветливый парень в форменной куртке улыбаясь, протянул мне руку, помогая взобраться по шаткой лестнице. Вроде бы ничего особенного, но я не мог не ответить на его улыбку. - Мы уж боялись, что вас всех постигла участь нашего каравана, - посетовал он, проводя меня к начальнику станции по имени Филин. - А что случилось с караваном? - Они вышли с той стороны совершенно седыми, и вроде как не могут вымолвить ни слова. Я пожал плечами, предусмотрительно умолчав о том, что вышел я со станции не один. О чем же мы говорили? Кажется о том, что нужно совместно отбиваться от монстров и выяснить что за дрянь поселилась в тоннеле. Я соглашался, обстоятельно кивал, обещал принести с поверхности что-нибудь этакое, когда закончу курс реабилитации. Жалость и немного крепкого алкоголя заставила Филина разговориться и он рассказал мне о парне с похожими на мои симптомами, я как бы вскользь упомянул о том, что хотел бы увидеть его, быть может вместе нам было бы легче победить эту напасть. Филин не возражал. Их станция по сравнению с Проспектом выглядела удручающе. Вообще мне становилось решительно не понятно чего добивался наш лидер, пытаясь подмять их под себя. Рабочая сила? Плантации грибов? Что тут еще могло интересовать? Наконец, Филин вспомнил о моей просьбе и дал распоряжение отвести меня в медицинские боксы. Да, это единственное место, где было нормальное освещение. Здесь делались операции, ставились капельницы и проводились все необходимые процедуры для спасения жизней. В одной из палат за столом сидел худой человек. Он что-то писал, повернувшись ко входу спиной. - Вот он, - бросил мой провожатый, - не обессудьте, но я закрою дверь с другой стороны, иначе может сбежать… он ведь такой, совсем не хочет лечиться… не понимает, что для него же будет лучше. А ведь толковый малый… был. Я поспешно кивнул, проскальзывая за дверь. -… я знал, что ты придешь. - …вяжет имя твое язык… …. Я действовал по наитию. Удар по замку, пистолет у виска охранника. Мы отступали в тоннель с боем, сильно прореживая силы противника. Мне было наплевать на все. Он ждал меня. Он знал, что я приду… он верил и звал меня… и… …. - … успешно выполненная операция! Диверсионная группа в тылу врага! Бес и Сыч помогли присоединить к конфедерации еще одну полудикую станцию! И пусть это было форменной ложью. Лерик был со мной. А политика партии нас не интересовала.
Io: Режим самоуничтожения. Полная страдания и боли. Самоистязаний и несбывшихся надежд. Затоптанная и использованная нелепыми существами — первыми колонистами. Кем они были? Ни мне ни Бесу известно не было. Известно было другое — кем они стали. Гордо именуя свой - род людьми, эти вырожденцы фактически уничтожили свою планету. Различные кризисы, следовавшие один за другим больше не могли не настораживать правителя Кернбеу, и, разумеется, отряду Сортц было дано поручение «все исправить». Раньше нам приходилось выполнять подобные задачи. Но теперь главная проблема заключалась в том, что бороться предстоит против своего же детища. Против тех, кто волею судеб некогда вышел из лона нашей планеты. Был создан нашей несовершенной системой и теперь именно мы должны исправить эту досадную ошибку. Нашему отряду доводилось не раз принимать участие в разного рода военных операциях. Мы были обучены убивать, мы были готовы к тому, чтобы постоять за интересы Кернбеу, однако, мы были совершенно не готовы к той миссии, которую хотели на нас возложить. Писать историю народа или целой планеты непросто, а уж пытаться корректировать — безумство чистой воды! - Что-то они не договаривают... - Бес как всегда был подозрителен. С утра, укладывая «тревожные» чемоданы он недовольно поглядывал на меня и умудрялся одним своим взглядом упрекнуть в том, что я слишком беспечно отношусь к предстоящей миссии, - представь, много циклов никому не было никакого дела до Земли, и ВДРУГ... - Ты намекаешь на то, что их планета — наш запасной аэродром? - я потянулся и глазом не повел для того, чтобы помочь Бесу. - Сыч, ты слишком расслаблен. Так нельзя. Неужели ты думаешь ,что нам бы действительно рассказали о цели нашего путешествия все? Это ж на другой конец галактики лететь! Сто пятьдесят милициклов. Я с ума сойду! - Не преувеличивай, - я улыбнулся, пытаясь приободрить друга. - Не будь слишком беспечным... нам еще нужно побеседовать с Пристом, насчет тамошних обычаев и климата. Прист был холоден, сух и скуп на комментарии. Он явно не очень-то хотел разговаривать с нами о том, что было на Земле, и лишь когда мы выбрались за город, наконец, заговорил. - Вы либо влюбитесь в это место до одури, либо возненавидите навсегда. А скорее, и то и другое. Это нельзя объяснить. Я, честно говоря, не понимаю, как колония смогла стать настолько самобытной. Как они создали все то, что называется культурой, и как они смогли стать такими.. - Какими? - немедленно спросил Бес. - … это можно только увидеть. Но вы двое должны помнить о другом... какая бы легенда не ожидала вас, едва ли вы сможете быть вместе. Было очень печально понимать, что Прист был прав. Ни одну семью не оставляют в легенде целостной. Так они страхуются, например, на случай нашего обоюдного перехода на сторону противника. Сложно объяснить всю подоплеку. Нередко мы и сами не знаем, какое задание предстоит выполнить, но несмотря на это, разделяют нас редко. Cчитается, что именно супружеские пары наиболее эффективно работают вместе. Ведь страхуя друг друга члены одной семьи вряд ли допустят гибель одного из ее состава, да и задание будет выполнено в кратчайшие сроки. Что же случилось на этот раз? Что такого секретного и опасного есть на этой самой Земле? Размышлять было можно сколь угодно долго. Обычно все экипажи нервничали перед отправкой, редко кому удавалось провести день в тишине и спокойствии. Несмотря на то, что мы испытывали волнение по поводу предстоящего задания, я и Бес не стали ударятся в панику. Когда необходимые вещи были собраны, мы занялись обычными домашними делами. Кажется, Бес разбирался с андроидом-уборщиком, а я пока он не видел, стирал дедовским способом, при помощи автомата для данной процедуры. Не добившись от робота ничего дельного Рыжий, наконец, забил на все и сварив нам по чашечке кофе устроился в зале. Мы смотрели плазму. Что-то про первую войну роботов, мы знали, что завтра пейзаж за окном будет совсем другим. Но разве это имеет какое-либо значение? *** - Центральное управление я пятый диспетчер, центральное управление ответьте! - Я центральное управление, пятый, слушаю вас. - Центральное управление, модуль 6-А введен в стазис, подтверждаю, модуль 6-А введен в стазис. - Я центральное управление, принял. Открываю портал Земля-3. - Я пятый диспетчер, открытие портала принял. Модуль 6-А выведен на заданную траекторию. - Я центральное управление, траекторию подтвердил. …. …нештатная ситуация… повторяю нештатная ситуация… …вывести из стазиса… немедленно, вывести из стазиса! …системы жизнеобеспечения… диспетчер! Команда вывода из стазиса принята. Загрузка легенды… Кислород 36% 32% 30%.... Загрузка легенды…. - Бес? Мы прибыли? «Внимание! Кислород 28%.... 26%....» - Черт… что-то пошло не так… Быстрые движения. Отстегнуть ремни. Надеть маски. Удар. Тишина… *** … В тот вечер мы явно слишком много выпили. Чересчур. Я очнулся в квартире Маврина, более того в его постели. - Эй! – деликатно поинтересовался я, - и что это все значит? - Это? – Рыжий загадочно улыбнулся, прижимая меня к себе, - даже не знаю. Хотелось бы спросить у тебя, Блондинчик, что ты делаешь в моей постели, но так, как меня все устраивает, я промолчу. Я хотел было обидеться. Все мое естество вопило о противоестественности происходящего, но почему-то я был против того, чтобы прислушиваться к нему. Где-то на кухне надрывался телефон. Судя по мелодии, Серегин. Но ему явно было не до того. Язык Маврина гладил мои губы, и не собирался останавливаться из-за досадного технического выверта… - Ты что…- шипел я, пытаясь освободится от его объятий, и отгородится от поцелуев, но гитарист не слушал. А потом что-то случилось. Мне казалось, что так было всегда. Он знал, как именно следует меня целовать. От чего я приду в восторг, он просто знал, что нужно сделать, чтобы заставить меня стонать. Единственным минусом было то, что тело слушалось не совсем так, как я ожидал, и реагировало совсем уж непредсказуемо. «Откуда все это в нас? Как ему удается заставлять меня почувствовать себя таким беззащитным и в то же время, имеющим над ним власть? Все это не очень хорошо… но… нет… к дьяволу…» - Еще… Перезвонив по странному номеру Сергей выслушал код из каких-то странных цифр, путанную речь какого-то сумасшедшего про крушение летающей тарелки, посмеялись мы от души, нечего сказать. Ни каждый день можно услыхать такую ересь. - Интересно, что это было экстази или ЛСД? – подначивал Маврин, а мне было так хорошо и благостно, что просто наплевать под каким именно препаратом был звонивший. И вдруг я вспомнил другую не маловажную вещь… - А ты знаешь, Сережа, что мы к Марге опаздываем. Вернее… даже не так! Опаздываю я. Но ты поедешь со мной, потому, что иначе она меня сожрет.. - Подавится! - Плохо ты ее знаешь… Уже через сорок минут мы были в дороге, не попив даже чаю, что меня немного расстраивало, хотя теперь при взгляде на Сергея я испытывал смешанные чувства. Что-то между виной и вопросом «не повторить ли нам недавний эксперимент минут через пятьдесят?». Но так, как предстоял серьезный разговор, все глупости я постарался складировать в дальнем участке рассудка. Более того, выглядел я прилично, чего правда, нельзя было сказать о Маврине. Но, впрочем, о нем ничего нельзя сказать определенно. По-моему, никогда. Маргарита была чуть суровой, но шибко не наезжала. Нас рассказ выслушала с обстоятельностью статуи на острове Пасхи, а затем, все еще колеблясь набрала номер, указанный Сергеем. Я давно не видел, чтобы Марго так смеялась. К вариантам про ЛСД и экстази прибавился еще один, про траву этого сезона. Рита усадила нас на диван, расположившись на кресле, ударилась в воспоминания, что помниться был и с ней похожий случай, после чего звонившего соседа увезли кажется, в дурку, ну или что-то вроде того. На нас поэтесса поглядывала хитро и весьма проникновенно, будто желая отметить, что могли бы и еще какую-нибудь отмазку сочинить. Вот не люблю я таких взглядов, особенно, когда после приходится о чем-то просить. Но мне пришлось. - Вот вечно ты, Кипелов, вспоминаешь обо мне, когда тебе тексты нужны, вот даже Сережу в это впутал. Как тебе ни совестно? Ведешь себя кое-как… На мгновение мне показалось, что где-то я слышал нечто подобное, только вот где, припомнить так и не смог. *** - Я центр управления, провал миссии подтверждаю. Еще два агента потеряны. Подтверждаю. - Включить режим самоуничтожения колонии. - Есть включить режим самоуничтожения колонии.
Dhani: 1987 (просто чтобы кого-нибудь от.... слешить) Вовчик все время отходил ответить на звонок. Все все время. - Хватит уже с ним сюсюкаться, - тогда Виталя уже совсем был уверен на их счет - Я не сюсюкаюсь. - Он тебе звонит каждые пять минут, мог бы уже послать его на х*й! - Прекрати. - В конце концов он признается тебе в большой любви и станет умолять встретиться, - не то чтобы он ревновал.... - Что за чушь! Но все таки ревновал. - Это не чушь. А тут еще и алкоголь. - Бред! А там снова звонит телефон. - Спорим? - уперся рукой в стену, преградил ему путь. - Хватит. - На минет. Володя остолбенел и ошарашено так поднял на него глаза. - Что? - Оральный секс. Моргнул. Еще моргнул. Кажется даже хотел его отпихнуть, но передумал. - Что? - То самое! Все таки отпихнул и вышел в прихожую, и сказал "Аллё". А прищурившись позади наблюдал Виталик... скрестив на груди руки, в ожидании момента когда же скажет: - Я так и знал! - Сегодня я не могу... зачем?... слушай.... что ты А потом он слишком уж быстро бросил трубку, едва обернулся, а тот уже воскликнул: - Я так и знал! - Тьфу! Идиот... А он издевательски так причмокнул губами, провожая его взглядом обратно, в самый разгар веселья. И потом еще уселся рядом, наблюдая за процессом грандиозной попойки. - Да ну, ты что обиделся? - и типа дружески толкает в плечо. Вова залпом выпивает рюмку, потом еще одну и дальше делает вид, что нет никакого психа поблизости. А этот кретин смеется, как будто и правда что-то смешное случилось. Снова спрашивает: - Обиделся да? Сильно? Еще рюмка, потом еще одна. Один только испепеляющий взгляд в его сторону и снова как бы он со всеми, но не с ЭТИМ! А этот его взгляд не действует. Ну как же это... на всех кроме него ведь действует. А тот опять толкается и несет какую-то чушь. Откуда такой вообще взялся... Главное, зачем? Пили бы сейчас с Сашей какое нибудь вино, целовались бы осторожно при свете луны на кухне быть может одной из их квартир. Может даже в гостинице... Нет, хрен там. Выбралось же из прошлого это чудовище, да не просто так а... а - Подумаешь оральный секс... Хочешь будет еще какой-нибудь! - Господи! Что ты несешь! - в ужасе, даже забыл свои громкие мысли. Получилось конечно не так громко и скорей всего "госпадди што ты исешь" а рука соскользнула с подлокотника и он так нелепо и пьяно дернулся, после этого пьяного и нелепого бормотания. А этот кретин снова смеется. Как будто только и ждал момента поиздеваться. Распоясался сразу, как вылез из забытья. А ведь еще убеждал, что ничего не помнит, никакого их поцелуя, ничего... И пьет как слон... или еще кто-нибудь Настает момент когда гости расходятся, он засыпает в кресле, Виталик гасит свет и трезвущий убирает весь хлам со стола. А потом еще одеялом прикрыл. - Не нужна мне твоя жалость (ннне ужна мн твая жжжалость)... Черт, а надеялся ведь что уже протрезвел. - Я тебя и не спрашивал. Потом еще и под голову подложил подушку. Подумать только... - Аллё? - слышится из коридора Когда он почти умилился медвежьим лапам накрывшим его до самого подбородка. Почти проспался. - Володя в душе, перезвони как нибудь потом.... Я? Я его новый басист - С кем ты разговариваешь?! Он уже вернулся, когда удалось выпутаться из одеял и усесться. - С кем-то. - Что ты ему сказал? Стал смотреть так, как до этого не смотрел. Володя поежился под этим его взглядом и замолк - Хватит уже, я почти поверил что ты к нему можешь вернуться. Как током ударило. - Просто все это жестоко по отношению к нему... - По отношению ко мне! Ах лучше б он снова смеялся и издевался... было не так бы обидно, за свою такую большую глупость. Стучал по подоконнику дождь, Володя смотрел на него, Виталя куда-то вниз - Да... - просто потому что пауза была невыносимой. - О ну всё, запереживал! - воскликнул Виталя. И стал наконец его целовать, так развязно, что напугал своей этой внезапной страстью. Завалил на спинку кресла, все сводил с ума, ладонями облапав везде, где только мог дотянулся. - Ммм там кое кто кое что проспорил, да? - эта сволочь снова портит такой сумасшедше чудесный момент. - Иди к черту! - А нееет! И целует снова, как бы лишая права голоса. Что уж тут, пришлось вытолкнуть его с этого чертового кресла. Там на полу, с таким остервенением, которое Виталика только еще больше радовало, или не дай Бог, заводило... стащил с него футболку, стал целовать его грудь, позволил даже теплым пальцам гладить свои плечи, уже не гнусно и пошло Теперь нежно, меняя кардинально момент, замирая, когда уже совсем обнаженный, почти растаял под прикосновениями пальцев и губ. Выдыхает свои тихие стоны, в последний раз совсем крепко вцепившись в его плечи. И обмяк на ковре, теперь уже не задыхаясь от переполнивших тело удовольствий, ровно и глубоко посапывая. И улыбается поцелуям на своем лице. Сгребает в охапку Володю, без всяких шансов пошевелиться прижимает к себе - Я люблю тебя, - сдавленно так бормочет тот - Молодец какой, - вот же скотина! И минуты не прошло а он снова ржет, черт!
Io: объяснительная записка: в этом слеше, если он будет дописан будет самое большое кол-во ошибок, которые у меня вообще в изобилии))). этот слеш я буду писать прям щас прям здесь, ибо у меня неполадки с компом, а еще большие с вордом. такие дела))) (там сопли в сахаре) *** почему кто-то постоянно должен оправдываться? почему все это вообще все еще происходит с нами? почему?! за что? сколько раз я задавал себе эти вопросы? сколько раз до зубовного скрежета я сжимал в руках телефонную трубку в надежде на то, что ты наконец позвонишь? и что же я делал, когда раздавался желанный звонок? разводил никому ненужные философские беседы, и это в лучшем случае. в худшем, хамил тебе, или заявлял, что не хочу слышать тебя... зачем? " ты просто истеричка!" - говорил Сашка, и кажется, был прав. ну кто же я еще после этого? когда собирая народ на студии не нахожу себе места, потому, что ты мне не звонишь... может быть именно поэтому Манякин так стремился поскорее перевернуть эту страницу своей карьеры . хотя, не стоит брать на себя слишком многого. так и до мании величия недалеко. - вот найду вам приличного ударника, и свалю к чертям собачьим! - нередко повторял он. - ну что ты такое говоришь, Саша? - привычно отмахивался я, нервно расхаживая в рубке, выкуривая какую уже по счету сигарету. - то и говорю... - сердито пробурчал ударник, а потом вдруг добавил: - а ты не пробовал сам ему позвонить? - что? - взвился я, и звукач показывая большой палец давал ясно понять, что сейчас высокая нота была наиболее чистой, - твою мать, прости господи! ты меня с мысли сбил.. - неуклюже оправдывался я. а Манякин лениво отмахивался от меня, как от назойливой мухи. он-то давно все понял. а может быть не понял, а может быть, и не все. но кажется, с таким неврастеником как я действительно нужно было что-то решать. или??? ну позвоню я тебе положим, и что дальше? что я тебе скажу? "давай ты приедешь ко мне?" или типо "я сейчас закончил свои дела, может быть мы снова попробуем встетиться?" или там "не хочешь ли зайти на рюмку чая?". и как я буду выглядеть после всего этого? после этой самой рюмки... после того, как снова не смогу... сорвусь... накричу на тебя из-за своей собственной несостоятельности? раньше ты хотя бы пытался отвечать. ты возражал. мы жарко спорили. ты говорил, что я тебя ненавижу ,что издеваюсь над тобой. знал бы ты, Сережа, каким ты бывал в такие моменты. и когда твоя ярость достигала апогея и ты готов был кинуться на меня с кулаками я нередко пользовался своей слабостью, чтобы прижаться к тебе, и чтобы ты не отпускал меня больше никуда от себя... и ты что-то кричал, сквозь щиплющие за нос слезы... и... последняя наша встреча закончилась ни то, чтобы плачевно. ни то, чтобы ничем... она просто закончилась. как и подобает, когда тебе уже ни двадцать лет. когда мы говорим о погоде, природе, ревматизме и машинах. когда чинно рассуждаем о детях и о том, что в квартире пора делать ремонт. а я смотрю из полуопущенных ресниц, и понимаю, что ты уже не тот. не мой. вернее не то... ты не со мной. твои мысли далеко. перегорело? измучился? отстрадал и отрезал? или? я не смогу увидеть тебя снова таким. чужим. холодным, закованным в ледяной панцирь. а может быть я все это придумал себе... не знаю... может быть... все может быть. иногда пролистывая книги новомодных писателей я думаю, а что было бы если бы мы с тобою оказались двумя исключительными людьми в исключительной ситуации... что Если? но если не случалось. ни разу. практически никогда. иногда мне кажется, что всеми этими неприятными минутами я прост орасплачиваюсь за то самое яркое рыжее солнце, которое у меня было. кажется сегодня я даже знаю за какой именно день. за тот самый, что мы провели с тобой, где-то на отшибе, плескаясь полночи в прогретых за день темных водах. звезды подсвечивали не хуже небесных лампочек. и казалось, что мы вместе лежим на шкуре какого-то мощного зверя, а небольшая рябь воды под нашими спинами есть ничто иное, как го легкое дыхание. почему все должно закончится именно так? почему именно теперь? я снова сжимаю в руках проклятую трубку, чтобы в который раз сказать свое полудовольно-отрешенное "алло". но вместо этого вдруг говорю: "привет... как ты? ... а я..... я без тебя не могу...."
Susя: Неравновесность Слишком стремительно падаешь вниз, Но успеваешь понять: Все эти дни, всю недолгую жизнь Ты привыкал умирать. Водка – это не выход. Никогда не выход, только тонкая тюлевая занавеска, которая на время закрывает страшное беспощадное солнце. Там, где солнце – там выход, в который надо прыгнуть и ослепнуть от света и боли. Если ничего не выйдет, хотя бы придёт конец мучениям… может быть. Алик с треском сдирает тонкую жесть с горлышка бутылки и выдёргивает пробку зубами. Лицо кривится так же страшно, как в минуты далёкого прошлого, когда он корчился на полу со сломанным носом, хрипел, пытался не то чтобы встать – вдохнуть, хватая воздух окровавленными губами, но видя только ослепительные зелёные пятна, почти оглохший от звона в ушах. Сейчас всё почти так же – так же больно дышать, темнеет в глазах и шумит в голове. Крови не видно, но болит так же – что-то когтями рвёт горло и грудь, невысказанное, забитое внутрь. - Нрррр-Нррррр-Ндррр, - рычит басист через зажатую в зубах пробку, слепо глядя перед собой. Когда-то это был «Андрей», но теперь только так – сдавленно, чтобы никто не слышал и никто не догадался. Они отдаляются, с каждым днём всё больше. А он ничего, вот ничегошеньки не может сделать. Андрей безмерно обижен, глупо и по-детски, но от этого не легче. Андрей как человек для Алика – светящийся и благоухающий нежный цветок, который он готов загородить от остального мира своим телом, к ногам которого он с радостью бросит все блага. А Андрей-коллега – это человек, к которому он должен… нет, вынужден относиться критично, указывать на ошибки, какие-то его предложения отклонять, какие-то принимать с поправками. А ты, Лосёнок, воспринимаешь всё слишком… целостно? Прямолинейно? Негибко? Как, вот как ему объяснить – у нас у всех разные роли. И если я тебя критикую как руководитель, это не значит, что я тебя не люблю. Наоборот, я хочу тебя поднять – тебя-коллегу до тебя-любимого. Но как я ни наваливаюсь всем телом, всей своей тактичностью, деликатностью, эти чаши не уравновесить без твоей помощи. А ты не хочешь, ты уходишь, без крика и кулаков – не оставляя даже лазейки к тебе. Ледяная бесчувственная пустыня. И эта бутылка подходит к концу. Алик поднимает её к лицу, щурясь, смотрит на маленький чёрный в рыжем свете фонаря перчик, сжавшийся на дне бутылки. И, неожиданно вскочив, швыряет бутылку о стену. На выцветших обоях расплывается тёмное пятно, а в осколках, влажно поблескивая в мечущемся в потоках дождя свете, обмякает, будто подёргиваясь в конвульсиях, перчик. Алик стоит над битым стеклом и каждым вдохом ощущает, как дрожат края невидимой раны внутри. Как будто его сердце вырвали и бросили к его же ногам, и теперь оно постепенно замирает в блестящих осколках, а он стоит и просто смотрит, не в силах ни изменить, ни хотя бы немного отодвинуть свою горькую участь. Алик грохается на колени и задирает голову к равнодушному потолку пустой квартиры, заглатывая воздух в пустую разорванную грудь. На коленях перед разбитой бутылкой. Из горла поднимается сипение – металлисты не плачут, они хрипят от боли, чтобы никто не слышал. Они скорее вырвут себе сердце, чем позволят кому-то сделать себя игрушками. Алик весь сотрясается от беззвучных и бесслёзных рыданий, с запрокинутым к равнодушному небу оскаленным лицом. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу. Себя ненавижу – за то, что ничего не могу для тебя сделать. За то, что не могу остановить тебя, вернуть, так же рухнуть на колени перед тобой. Себя ненавижу – за то, что ты не веришь мне больше... - Ло…сик… - хрип, наконец, затихает. Алик опускает голову низко-низко – так, будто кладёт её на эшафот. По щеке, петляя в тёмной жёсткой щетине, сползает одна слеза, оставляя ломаную дорожку. Одна-единственная. По стенам мечется оранжевый мутный свет – дождь продолжается.
полная версия страницы